- Вопрос поставлен не совсем верно, - назидательно выговаривал он мне,
как первокурснику. - У них есть свои вопросы, требующие ответа, а проблема
пузырей перестала быть областью теоретиков и перешла к
практикам-экспериментаторам. К сожалению, скажу больше - сейчас тех, кто
посвящает себя теме пузырей, становится все меньше - абсолютно
бесперспективная область в науке.
"Как бесперспективная?" - хотел крикнуть я, но сдержался.
При чем тут он? Он занимается своей узкой проблемой: распределение
радужных слоев на оболочке, и, может быть, придет к очень интересным
результатам; другие занимаются максимальной степенью утолщения оболочки,
тоже найдут очень много интересного... Я очень старался все понять, быть
терпимым. Я был много моложе тех, кто занимался пузырями, у них была очень
вредная работа - за это больше платили. И все же сюда шло все меньше и
меньше ученых, потому что их умы увлекали горизонты, а не пороги на
собственном пути...
И когда я увидел в одной из лабораторий шахматы, еду, понял
окончательно, что пыл мой напрасен, ничего я здесь не найду. Если бы у
меня в собственном доме каждый день непроизвольно возникал пожар, я бы,
наверно, постарался привыкнуть к нему, устроиться настолько удобно,
насколько это позволяет обстановка. И в этом не было бы кощунства, а была
бы человеческая жизнь... Неужели ее назначение в том, чтобы научиться
"претерпеть"?!
Я отказался обедать со Словоохотливым, который дожидался меня внизу.
Мне не хотелось видеть, как человек говорит и ест одновременно, будто из
хлеба, из размокшей во рту мякины образуются такие же бесформенные
слова... Я попросил его отвезти меня на корабль... Словоохотливый выдавил
какое-то скрюченное предложение, я брезгливо "расправил" его и все
понял...
- Да, да! - там опасная зона, я обойдусь без шофера... - Конечно, все
усилительные установки будут включены.
Он пообещал машину и ушел "разжевывать слова" один. Мне не хотелось
есть. Вчера я долго не мог уснуть, а потом проснулся от какого-то сна,
пытался вспомнить, что же мне снилось. Бред какой-то. Иду по пустыне, и
вдруг из-за бархана выползает животное, похожее на гусеницу, только
гигантского размера. Я все пытаюсь ее разглядеть, но не могу. А она все
ближе и, главное, не оставляет за собой на сухом песке никакого следа, что
меня почему-то больше всего удивляет. И вдруг я понимаю, что это вовсе не
гусеница, а слово АмКвЫдЖоЮмАл, оно ползет прямо на меня. Я пытаюсь отойти
в сторону, но слева на меня выползает еще одни слово-гусеница
ЖлОвУкЦыФаРтИм. И тоже никакого следа на сыпучем песке.
"Глупости, - думаю я, - чего их бояться, что они могут сделать?!" Но
тут сзади - не то услышал, не то почувствовал - выползло НАпШоЧиГнЕуцый. Я
попытался увернуться, но они окружили меня, замкнулись, и получилась очень
длинная и бессмысленная гусеница без начала и конца.
АмКвЫдЖоЮмАлЖлОвУцЫФаРтИмНаПшоЧиГнЕуЦыйА.
Круг стал сжиматься все теснее и теснее. Я испугался, инстинктивно
чувствуя, что идет охота... Они медленно закружились вокруг меня, и я
попытался проскочить в О, но она будто ждала этого, стиснула меня, как
обручем, и потащила по внутренней стороне круга, так что в глазах
замелькали ЫвУкЦФаПроИчимс уже без всякого порядка, а Ж и Ш сверху
решеткой закрыли небо...
Проснулся я с легким головокружением, может, от того, что усилители за
окном разрывали воздух, - шла ночная обработка Города. Ночью вся тяжесть
работы падала на усилители, что требовало невероятной энергии.
"Может, отоспаться", - подумал я. Но вместо этого вышел в вестибюль,
старательно напевая что-то себе под нос, чтобы не привлекать внимания и не
шокировать людей (в чем я начинал заметно преуспевать даже с большей
легкостью, чем мне этого бы хотелось). Когда я положил трубку, машина уже
показалась в воротах.
На корабле было тихо. Невероятное, почти забытое ощущение. Тихо,
несмотря на то, что шел ремонт. В дальнем конце возились два
робота-механика, сновали тележки с управлением. Я просмотрел все записи
машины, ничего исправлять не пришлось, ремонт шел скорее, чем я
предполагал. Неужели скоро улечу? Я вздохнул: и чего лезу в чужие дела?
Что мне надо? Может быть, они сочувствуют мне больше, чем я им? И что я
могу понять за несколько дней и что смогу изменить?
Раз картошка, два картошка,
Три, четыре, пять, -
громко считал я, -
Шесть картошек, семь картошек,
Начинай опять.
Я еще раз проверил все самым тщательным образом, как это оказалось
кстати потом, сделал какие-то формальные записи в журнале о Городе. Что я
мог там написать? Походил по кораблю и понял, что не могу дождаться, когда
будет шесть часов, чтоб вернуться в Город... "Вот так раз", - усмехнулся
я. Но аккуратно подсчитал, сколько мне надо на дорогу, потом найти ее...
Оставался лишний час... "Ладно, поем здесь", - сказал я себе...
Я вымылся, переоделся, отдохнул и снова почувствовал, что все на свете
просто, нечего придумывать!
Выехал я на несколько минут раньше, чем хотел, поэтому вел машину не
торопясь, представляя, как иду по парку, сворачиваю и вижу Ее... Или
нет... Она подойдет...
Крошечное облако искр мелькнуло в воздухе, когда я уже подъезжал к
Городу, но они рассыпались в одно мгновение, стоило мне в шутку рявкнуть:
"Раз картошка, два картошка, три, четыре, пять!" Я выкрикнул считалку от
избытка воздуха в легких, переполнявших меня чувств и въехал в Город под
защиту усилительных установок.
Прекрасным картинам и сценам, нарисованным воображением, как всегда, не
суждено было сбыться. Я все время ощущал какую-то напряженность в
разговоре. И только потом понял, что Она изо всех сил старалась говорить
настолько меньше и медленнее, насколько могла, чтобы я не особенно
чувствовал разницу. Должно быть, это стоило Ей невероятных усилий - как,
наверно, мне пройти по канату под куполом цирка. И Ей очень хотелось,
чтобы разговор имел какую-то "общность", поэтому обращала мое внимание то
на одну "достопримечательность" Города, то на другую, что позволяло Ей
говорить все время. Столь простую хитрость разгадать было нетрудно, я
добросовестно подыгрывал Ей, рассматривал и разглядывал, задавал вопросы.
- А это Поэт, - показала Она мне на памятник, и даже назвала имя и
фамилию, но я не обратил внимания, с иронической серьезностью оглядывая
фигуру. Единственное, что меня в ней заинтересовало, - это странный
материал, из которого она была сделана.
- Что это? - спросил я, совершенно машинально проводя пальцем по
гладкой, даже скользкой, как стекло, поверхности.
- Поэт, - ответила Она растерянно.
Я не понял.
- Да нет! Из чего он сделан, из какого материала?
- Как "из чего"? - переспросила Она, и лицо ее сморщилось. - Я же
говорю тебе Поэт... только...
Тут я начал догадываться, но поверить и осознать все никак не мог...
"Он памятник себе воздвиг нерукотворный".
- Пузырь? - спросил я, не в силах продолжать.
- Да, - ответила Она.
- Встал на пьедестал, а к утру... памятник?!
- Да, - опять повторила Она, - было еще несколько таких, но их убрали.
Этот, кажется, лучше...
Я не спросил, в каком смысле лучше. У меня не хватало духу снова
взглянуть в ту сторону. А каково же стаскивать очередного Поэта с
пьедестала?! И какова же должна быть у него уверенность в собственном
таланте, чтобы не побояться воздвигнуть себе памятник?
- А эти? - неуверенно спросил я.
- Ну что ты!
"Эти" - были скульптурами спортсменов или простыми парковыми фигурами,
типичными для всех парков. Они стояли неподалеку от памятника Поэту. Он из
плоти и крови, они из бронзы, глины, камня, мрамора. В пропорциях они
были, может, и лучше. А он стоял в нелепой величественной позе среди
гипсовых фигур, будто ждал, когда они повернутся к нему.
Меня поражало то, что он стоял не на площади, вокруг не толпился народ.
В небольшом парке, заброшенном уголке.
"Ну и что? - опять старался я убедить самого себя. - А разве гениальные
строки также не отбирают у Поэта частицу жизни?! Разве иногда они не
походят на такой же одинокий, затерянный памятник своему таланту, всю
трагедию которого не в силах осознать позднейшие исследователи и
почитатели?!
И все же... Поэт, покрытый стеклянной оболочкой, - замолчавший навсегда
ПОЭТ. Замолчавший, чтобы его услышали. А может, призвавший МОЛЧАНИЕ,
"наглядно" выразив слова другого поэта: "Мысль изреченная есть ложь?!".
Я наконец смог взглянуть на Нее, снова попытался преодолеть то, что
стеной вырастало между нами... Она продолжала говорить, но в глазах ее
была та же грусть, что и вчера.
- Я обещала зайти сегодня вместе с тобой к приятелям, - сказала Она. -
Конечно, конечно, - перебила Она мой вопрос, но тут же спохватилась и
чуть-чуть прикусила губу, снова заговорив старательно, не торопясь.
А я думал о том, что у меня никогда не было такого необычного
состояния, которое я бережно нес в себе, как жонглер свои бокалы на острых
вертящихся стержнях...
Мы подошли к дверям какого-то дома... Мне никуда не хотелось идти, ни с
кем не хотелось разговаривать. Но Она улыбнулась, и я понял, что мне все
равно, лишь бы Она была рядом... Если бы не Она, я бы, наверно, сидел еще
со вчерашнего дня в корабле и не рвался в Город. Не пытался бы ничего
понять. Сейчас все стало и проще и сложнее; я все хотел объяснить, найти
какой-то выход, хотя это и было слишком самонадеянным желанием, но в конце
концов ученые Города - очень маленькая часть всех ученых, а люди Города -
самая маленькая колония Земли... Но почему мне не дано просто ходить по
улицам с девушкой, которая очень нравится... очень, и заниматься тем, чем
занимаются тысячи влюбленных, вместо того чтобы думать о пузырях?!
"Разговорчики", - как назывались такие встречи, и вечера в этом доме
отличались от всего, что я "слышал" до сих пор: в них была ирония и
живость, изысканность и понимание...
Здесь ждали меня, и ждали специально, почему, я пока еще не знал: из
любопытства или по какой другой причине. Нас встретил Скульптор. Пришли
еще Друг, Знакомый и их Приятельница. Я уже не мог просто с сожалением и
даже некоторым снисходительным сочувствием наблюдать и делать вид, что
такой же, как и все, чтобы не смущать окружающих... Здесь наблюдали за
мной. И несмотря на то, что я впервые замечал в глазах собеседников
зависть к тому, что могу молчать и не бояться, могу говорить, когда мне
хочется, я терялся. Мои слова становились важными, весомыми, и, как назло,
ничего умного не приходило в голову.
Я виновато взглянул в ту сторону, где Она, жена Скульптора и их
Приятельница разговаривали, оставив нас на время одних.
Скованность не оставляла меня, может, оттого, что высказывания
Знакомого, как мне казалось, явно направлялись в мой адрес, хотя на первый
взгляд могли показаться обычными заготовками на каждый день.
- Говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать, -
процитировал он...
Любое общее высказывание кажется чрезвычайно справедливым и точным,
даже если оно средство автоматического говорения, именно поэтому Знакомый
смущал меня все больше и больше... Должно быть, против меня лично он
ничего не имел, но у него было явное намерение - заведомое я бы сказал -
поставить меня не то чтобы на место, но как-то продемонстрировать
независимость своей жизни от другой, может быть, прекрасной, но пока
недоступной ему... Он не столько говорил, сколько "комментировал" нашу
беседу с Другом Скульптора, который, напротив, был полон желания что-то
выяснить благодаря этой встрече и тоже стеснял меня: что я мог сказать? К
счастью, о пузырях они заговорили сами, сразу стало легче. Я сказал, что у
каждого Города, конечно, есть свои неприятности, но о них знают все.
Поскольку этот Город перестал быть пунктом пересадки и обособился, о жизни
этой колонии землянам ничего неизвестно. И наверно, вместе искать защиту
легче.
- Человек никогда не бывает так счастлив или так несчастлив, как ему
кажется, - почти перебил нас Знакомый, иронически улыбаясь, новой цитатой,
на которую и не требовалось отвечать...
Я подумал, что, к сожалению, человек иногда даже не представляет,
насколько он несчастлив, - вот что плохо, иначе он старался бы найти
выход... Но они-то представляли себе степень несчастья более чем остальные
и тем не менее... бездействовали... Нельзя же такие разговорчики считать
реальным поиском.
- Иной раз нам не так мучительно покориться принуждению окружающих, как
самих себя к чему-то принудить...
По губам он, что ли, умеет читать? Не мог же Знакомый знать, о чем я
думаю, к нашему разговору с Другом Скульптора это предложение никак не
относилось... Или это ответы самому себе, тоже заготовленные "на каждый
день", с тем отличием, что он составил их для себя сам, отыскивая близкие
по духу... Многие сентенции он произносил совершенно не задумываясь... Но
ведь в блоках и заготовках - как давно я успел заметить, - есть своя
логика, и я научился угадывать, что выражает тот или иной блок...
- Чаще всего сострадание - это способность увидеть в чужих несчастьях
свои собственные, это предчувствие бедствий, которые могут постигнуть и
нас...
- Зло, как и добро, имеет своих героев...
Тут уж и остальные стали обращать внимание на искусственность поведения
Знакомого, хотя делал он все легко и изящно. Видимо, этот напористый стиль
ему не был свойствен, а может, они боялись, что я не так пойму.
Натянутость увеличивалась, несмотря на все усилия Друга Скульптора. Явно
поддразнивая остальных, Знакомый небрежно заметил:
- Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается, но
тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается еще
сильнее.
Она, судя по всему, прислушивалась, потому что отошла от дивана, где
остались сидеть жена Скульптора и Приятельница, подошла к креслу, где
сидел Знакомый, шутливо потеребила его за волосы и спросила негромко: "Ты
что, у нас вздумал изображать Мудреца?"
Я подумал, что это прекрасный повод перевести разговор, и спросил:
"Мудрец? А кто это?"
Наступила пауза замешательства, мне, наверно, не следовало спрашивать
об этом. Они ответили очень уклончиво, но тем не менее я понял, что Мудрец
- единственная личность в Городе, которая нашла свой способ борьбы с
пузырями.
Скульптор постарался мягко сгладить последнюю сцену в явно
несостоявшейся беседе и знакомстве, и, чтобы завершить вечер, меня
отправили наверх смотреть его работы.
Я приготовился к зрелищу фигур и старался заранее придумать, что смогу
сказать ему, и даже не заметил, как осмотр уже начался.
- Вот, - сказал Скульптор, обводя рукой мастерскую...
Я посмотрел вслед за его рукой, но не увидел ничего, кроме колпаков
разной высоты с ажурными прорезями...
- Можно подойти ближе, - мягко улыбаясь, сказал Скульптор, понимая мое
недоумение...
Только когда я приник к одному из ажурных отверстий, очень строгому по
форме, я увидел скульптуру, но не целиком, а только часть ее. Так как
прорезь была довольно маленькой, я заглянул в другую. Мелькнула
полуулыбка, но тут же исчезла в тени. Так - от одного к другому отверстию
- разглядывал я скульптуру, постепенно составляя общее представление о
ней. Фигура будто ускользала, не поддаваясь мне, оставаясь во многом
"незавершенной" и оттого бесконечно совершенствуясь в моем сознании. Я
создавал ее сам, постигая по частям общую форму.
"Интересно, - думал я, переходя от одного колпака к другому, - он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг