никак не может проявиться...
Я спал, когда меня разбудил Леппих. Он стоял у лестницы сеновала франт
франтом. Лиловый фрак, розовая атласная жилетка и черный шейный платок. В
руках какой-то сверток.
- Et bien, comment avez vous dor mi, homme curieux? - Где Фальковский? -
спросил я, спускаясь.
- Как где? Вас рыщет. Наверное, поскакал в Москву.
- Но я же здесь.
- Если вы так соскучились по вашему приятелю, то можете отправляться за
ним. Я дам лошадей.
- Я бы перекусил, пожалуй!
- Parfaitement. Прекрасно. Я такого же мнения. Как вы находите мою
маленькую шутку?
- Я боялся, они вас догонят и вам придется давать объяснения.
- Объяснения? - Леппих поморщился. - Объяснения я стану давать только
императору или, в крайнем случае, генерал-губернатору, а не такому
сморчку, как ваш приятель.
- Он вовсе мне не приятель.
- Я так и подумал. Мсье Фальковский уже три месяца не дает мне покоя. С
начала работ над воздушным шаром он приставлен здесь главным
надсмотрщиком, шпионом, если хотите. Любая молва вокруг шара вызывает в
нем священный трепет. Он сразу начинает рыскать, искать виноватых,
запирать людей в карцер и писать докладные.
- Он не показался мне таким полицейским простаком.
- Oh la, la! - Леппих свистнул. - Он не простак, далеко не простак. Но я
все-таки ловко над ним подшутил. Представляю, как он всполошился, когда я
выкатил в вашем мундире!
- Зачем вы это сделали?
- Думаю, в суматохе он принял меня за вас. Мне-то, собственно, бежать
незачем.
- Они не догнали вас?
- Какой там! За поворотом я сразу свернул, объехал рощу, а лошадей оставил
в деревне. Ваш умный приятель, конечно, помчался к Москве, считая, что вам
и бежать больше некуда. По крайней мере, до утра вы можете спокойно
пользоваться моим гостеприимством.
- Вы увели Фальковского, чтобы остаться со мной наедине?
- Именно! Мне нужно с вами поговорить. Надевайте вот это.
В свертке оказался новенький гусарский мундир, черный с красными шнурами и
серебром позументов.
- В нем вас никто, кроме Фальковского, не узнает. Это подарок, да мне
оказался маловат. Мне тут многое надарили. Русские любят дарить. Приедет
какой-нибудь граф или князь-гуляка и дарит то гончую, то трубку, то
пистолет.
Мундир мне пришелся впору. Я сразу почувствовал себя свободней, чем в
старом тесном кителе.
- Charmant, - сказал Леппих. - Очаровательно. Теперь пойдемте обедать. Вы
мой приятель. У меня их тут много появилось, как только стали ездить по
пригласительным билетам.
Садом и через заднее крыльцо мы попали в дом. На блестящем фигурном
паркете первого этажа были раскиданы те же доски и металлические полосы,
что и во дворе.
Мы поднялись наверх. В просторном зеленом кабинете с полукруглыми кожаными
диванами нам подали обед.
- Значит, вы ищете девушку по имени Наталья? - спросил Леппих.
Я сказал:
- Между прочим, не только вы провели Фальковского, но и он вас. Он знает
английский и понял, что вы мне сказали.
Леппих поморщился:
- За кого вы меня принимаете? Конечно, я знал, что Фальковский сведущ в
английском. Я специально подсунул приманку, а он проглотил крючок.
- Вы специально для него сказали про флигель?
- Bien sur, разумеется. Ведь я уже знал, что девушки нет во флигеле, хотя,
по мнению Фальковского, должен был знать другое. Словом, я обеспечил себе
алиби.
- Какое алиби?
- На случай исчезновения девушки. Mais sacredieu! Черт возьми, как вы
этого не понимаете! Я хотел показать Фальковскому, что если девушка
исчезнет, то я не буду иметь к этому никакого отношения.
- Но она как раз исчезла!
- В том-то и дело, - сказал Леппих.
- Уж не хотите ли вы сказать, что именно вы помогли ей бежать? - спросил я.
- Как раз это я и хотел сказать. Я замолчал.
- Et bien, mangez done - Вы так доверяете мне, что признаетесь? - спросил
я.
- В чем признаюсь? - спросил Леппих. - А впрочем, разумеется, доверяю.
- Но почему?
- Во-первых, потому, что признаваться не в чем. Если я помог невинной
девушке вырваться из рук этого блюстителя, то так поступил бы любой
порядочный человек. Вы не согласны?
- Допустим. Но в чем он ее обвинял и почему держал взаперти?
- So ein Schwein! - Похоже, что мне.
- Я так и подумал. Вы давно с ней знакомы?
- Целую вечность.
- Целую вечность? - Леппих насторожился. - Вы сказали, целую вечность?
- Да. А что вас удивило?
- Нет, ничего. Такие слова всегда сбивают меня с толку.
- Какие слова? Такие, как "вечность"?
- Да, да! - быстро и чуть ли не раздраженно сказал он. Странный человек,
подумал я, изобретатель. Все они с
причудами.
Обед подходил к концу. Я заметил, что Леппих стал нервничать. По его лицу
вдруг пробегало волнение, глаза то и дело беспокойно останавливались на
мне. Он даже начал постукивать ногой под столом и локтем чуть было не
спихнул на пол большую соусницу.
- Как думаете, - сказал он неожиданно резким голосом, - скоро ли будет
сражение?
- По-моему, в ближайшие дни, - ответил я. - Армия уже на позиции.
- Где?
- Под Можайском.
- Через два дня я буду поднимать шар. Как думаете, он поднимется?
- Почему вы меня спрашиваете?
- Я всех спрашиваю, - буркнул Леппих и уткнулся в тарелку.
- Скажите, - начал я, - вы говорили, что доверяете мне, и при этом
употребили слово "во-первых". Быть может, существует и "во-вторых"?
- Быть может, - сказал Леппих.
- В чем же оно заключается?
- Оно заключается в том, что я принимаю вас за одного человека. - Леппих
встал и подошел к окну.
- Поэтому вы и решили избавить меня от Фальковского?
- lustement - А если я не тот человек?
- Этого я и боюсь, - сказал Леппих. - Быть может, того человека вообще не
существует.
- Как так?
- Ах! - Леппих взмахнул рукой. - Фантазия, домыслы! Послушайте... - Он
повернулся ко мне:- Я только хочу вас спросить. Вы были в Финском походе?
- Да, был.
- А был ли у вас товарищ, который еще вам лошадь продал, белую лошадь?
- Было такое.
- А где он сейчас?
- Погиб, - сказал я, вспомнив слова Листова. - Убит под Гриссельгамом.
- Да, это вы... - пробормотал Леппих. - Кому же еще... Я как услышал
фамилию Берестов, как посмотрел на вас, сразу подумал... Нет, но кому же
еще, как не вам...
- О чем вы говорите?
- О чем я говорю? Если бы я сам знал толком... - Быстрыми шагами он стал
расхаживать по комнате.
- И все же?
- Послушайте. - Он остановился. - По выговору за кого меня можно принять?
- Пожалуй, за немца.
- А так? Следите, следите за мной. - И чистой скороговоркой он выпалил:-
Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком...
Еще- шли три попа, три Прокопья-попа, три Прокопьевича, говорили про попа,
про Про-копья-попа, про Прскопьевича!
Все это он выговорил не переводя дух.
- А так за кого меня можно принять?
- За кого? - повторил я с недоумением.
Я слышал бойкую русскую речь, особенно непривычную в устах иностранца,
который до того говорил с сильным акцентом.
- Скажите, - он подходил ко мне, словно подкрадываясь, глаза горели, -
только одно мне скажите. Умоляю, скажите правду, - лицо его исказилось,
сделалось неправильным, - только одно слово... Я уверяю, мне это нужно из
высших соображений, вы не подумайте, ради бога... Нет, вы позволите мне
задать вопрос?
- Да спрашивайте. - Я пожал плечами.
- Мм... он не из легких, этот вопрос... - На лбу его показались капли
пота. - Ведь я-то вам почти уж открылся... Все рассказал.
- Открылись? Но в чем?
- Ах! - Он махнул рукой и вдруг выпалил почти с отчаянием:- Сколько вам
лет?
- Сколько мне лет? - Я удивился.
- То есть... - забормотал Леппих. - Я не в том смысле... Вы не
подумайте... Словом, вам, может быть, трудно назвать свой возраст?
Это был, что называется, лобовой вопрос. Он что-то знал или о чем-то
догадывался.
- Мой возраст... - повторил я. - В некотором смысле мне и правда нелегко
сказать, сколько мне лет. Но вы-то что имеете в виду?
Я постарался, чтобы слова мои звучали небрежно и в крайнем случае их можно
было обратить в шутку. Но для него они были облегчением.
Он опустился на стул, вытер ладонью лоб, вздохнул с облегчением.
- Так знайте, - сказал он, - я не Шмидт и не Леппих. Я русский, Иван
Лепихин.
Ребяческое оживление вдруг осветило его лицо. Он вскочил, подбежал к окну,
выглянул, потом вернулся ко мне и шепотом, прерывистым от волнений,
сообщил:
- Думаете, я шар строю? Э, нет, я жизнь положил на это... Если бы только
шар. А! Все равно не поверите!
Он принялся расхаживать по комнате, махать руками, сбивчиво говорить. Он
выпаливал длинную фразу, останавливался и смотрел на меня:
- Не верите?
Потом снова принимался рассказывать о себе, о своих похождениях. Опять
останавливался.
- Такая вот жизнь, ни слова не вру! Имя свое упрятал, мысли упрятал, ан
своего добьюсь! Так вы хотите знать, что я строю? Шарик летучий, забаву? -
Почти детское ликование сияло на его лице. - Нет, дорогой мой! Это...
Дверь распахнулась- на пороге стоял Фальковский.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Приди, как дальняя звезда...
А. Пушкин
1
С Леппиха-Шмидта, с Ивана Лепихина, начались открытия, которых я не мог
сделать за библиотечным столом или в музее. Нет-нет да на моем пути стали
возникать расхождения с тем, что успел вычитать о двенадцатом годе, в
который так стремительно переселился во время поездки на Бородинское поле.
Не сразу я поверил странному изобретателю и сначала подозревал его в
тайной игре. Еще бы! Все, что я знал об этом человеке, не очень сходилось
с его признанием. Но потом события развивались так, что оснований не
верить у меня не осталось.
Яркая, необычная судьба! Его беспокоило то, о чем мечтают фантасты
двадцатого века. Не воздушные шары, не полеты по воздуху- его занимали
полеты во времени!
Он вообразил, что может построить машину для постижения веков. Я не берусь
объяснить, как он представлял себе эту машину, о ней он говорил слишком
путано и сбивчиво. Но именно такую машину он и пытался строить в имении
Репнина, одновременно готовя воздушный шар для полета.
Его жизнь я узнал в самых общих чертах. Он рассказал, что родился в Туле и
отец его был оружейником. Если тульский Левша блоху подковал, то и сын
оружейника стал мастером на все руки. Да и не только на руки, мысль у него
была любопытная, голова ясная, глаз острый.
Учился он сумбурно, то в школе, то у знающих людей.
Очень легко давались языки. Годам к шестнадцати он свободно читал на
немецком, французском, английском, знал древнегреческий и латынь.
- Я на пари в два месяца любой язык могу выучить! - говорил он. - Не
верите?
Такими самоучками богата наша земля. Легко пройдясь по верхам, а то и по
глубоким пластам знаний, они в конце концов начинают вынашивать дерзкие
замыслы. Лепихин был из таких.
Когда семья перебралась в Москву, началась бурная часть его жизни. С
каким-то штаб-лекарем он строил воздушный шар и даже пытался поднять его с
Воробьевых гор. Он делал наброски паровых машин, летательных аппаратов и
даже лодок, которые должны ходить под водой. Но одна мечта все более
властно пробивалась в сумбуре его механических фантазий.
Постичь время! Ни больше ни меньше. Он задумал серию опытов. Воздушные
шары играли в них большую роль, но возможностей строить их не хватало.
- Деньги, деньги! - говорил он. - Никто не давал денег! Кому нужны мои
опыты?
Лет двадцати он перебрался за границу, чтобы там попытаться сколотить
средства. В Германии сумел прослушать несколько курсов Гейдельбергского
университета, на учение зарабатывал летом в портах или на баварских
виноградниках.
Там же ему пришла в голову мысль, что если выдать себя в России за ученого
немца, то можно добиться денег на опыты. Он пристально следил за
сведениями о первых аэростатах и даже ездил во Францию, чтобы посмотреть
школу воздухоплавания в Мобеже. Но Бонапарт уже закрыл эту школу и больше
не строил шаров.
- Аэростаты! Разве в них дело! - Он взмахивал рукой. - Но даже французский
император давал на них деньги! Деньги, мне нужны были деньги и целые годы
на опыты!
Дальше биография Лепихина совпадала с тем, что я успел о нем вычитать. Он
выправил себе документы на имя Франца Леппиха, уроженца Мюдесхайма,
прибавив для солидности несколько лет. Год служил в инженерных войсках
Виртембергского герцогства, а потом познакомился с русским посланником при
Штутгартском дворе.
Как и рассчитывал Лепихин, русский император заинтересовался предложением
ученого человека из Германии, хотя тот же человек, только в русском
обличье, уже выдвигал такую идею, но не мог допроситься средств для работ.
Леппих-Лепихин обещал построить управляемый воздушный шар для военных
целей.
И вот он снова в России. Ему отведено целое имение, император Александр
пишет об этом секретные письма, а генерал-губернатор Ростопчин пылко
увлечен новой идеей спасения отечества. Он требует, чтобы с шара можно
было забросать французскую армию разрывными снарядами.
- Он верит во всякую чепуху! - сказал Лепихин.
- Но вы обещали такой аэростат, - сказал я.
- Никогда! Я только уклонялся от разговоров на эту тему. Если бы граф хоть
что-нибудь смыслил, то понял бы, что шар не поднимет и пяти человек, не то
что сто пудов бомб, которыми он хочет разнести в клочья французов. Ведь
сколько раз смотрел чертежи и приезжал сюда! Этот граф, как красная
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг