Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   - И я тебя жалею, Зинаида, - признался я. - Потому и ухожу. Видеть тебя
больше не могу. Боюсь... убью. И как столько лет терпел, не убил -  понять
не в состоянии.
   - Еще угрожает! - фыркнула Гутен Морген.
   - Проучим гада! - грянула мадам.
   Подруги бросились на  расправу.  Робкая  Зинаида  увещевала  с  дивана:
"Только не до смерти, девчата! Пугните его только!".  Под  ней  по-боевому
цокали пружины.
   Я упал, придавленный твердым, как мраморная плита, телом  Суслопаровой.
Рядом выплясывала боевую джигу одноглазая малютка. Знаю, ничто бы тогда не
спасло меня - руки как назло не желали вылезать  из  карманов,  затаились,
вцепившись в подкладку.
   Тр-ра-х! Упало в коридорчике корыто. Моментально слезла с меня одноухая
ведьма, а малютка приняла монашескую позу. Я приподнялся.
   В комнате  стоял  милиционер.  Из-за  его  спины  выглядывал  начальник
переплетной мастерской. Я не сразу  узнал  его  -  вся  голова  в  бинтах.
Милиционер смотрел неприязненно.
   - Это арест? - хлюпнула Зинаида. - За что?
   - За драку и нанесение ущерба переплетной мастерской, а также  телесных
увечий ее работникам.
   Начальник выскочил вперед, показался и снова спрятался.
   - Понял теперь, Пыркин? Сдавайся! А-ну, лицом  к  стене!  -  захохотала
Гутен Морген.
   Я сказал торопливо, чувствуя, как руки ерзают в карманах:
   - Прошу, товарищ милиционер, записать за мной испачканные стены в  трех
подъездах на канале Грибоедова.
   Тут левая  рука,  не  сдержавшись,  выпрыгнула  и  сделала  милиционеру
"козу". Он вздрогнул от внезапности и покраснел.
   - Ишь, что твори-ит! - ахнула мадам. - Власти  в  рожу,  не  стесняясь,
плюет!
   - И я этого человека подпустил к самому святому, к духовным  ценностям!
- воскликнул забинтованный. - Он опасный сумасшедший!
   Руки мои - дуэтом - снова  сделали  "козу",  но  теперь  милиционер  не
испугался.
   - Собирайтесь, Пыркин, - приказал он мужественно.
   - Да я... да с превеликим удовольствием! Только свяжите меня! А то я за
себя не отвечаю!
   В этот миг правая ущипнула меня за ягодицу. Я непристойно подпрыгнул  и
заметался туда-сюда, вопя:
   - Свяжи-и-те меня! Несите канаты-ы! Нару-у-чники-и!
   Зинаида Афанасьевна в  обмороке  скатилась  с  дивана.  Ведьмы  дружно,
воинственно взвыли "Ф-ы-ыы!" - и, схватив по ножке от стула, стали  гонять
меня по комнатушке. Гутен морген!
   - "Скорую психиатрическую"! - крикнул милиционер.
   Забинтованный порскнул вон. А меня уже били, зажав в углу.  Я  надеялся
потерять сознание и в таком виде сдаться властям. Но не тут-то было! Руки,
разгадав мою цель, за волосы подтащили тело к распахнутому  окну  и  силой
вздернули на подоконник.
   - Стой, дурак!
   - Пыркин, не смейте!
   - Пальни в него разок, гутен морген!
   - Ве-е-ечерний зво-о-н-н...
   - А-а-а-а-а!..
   Я  кувыркнулся  с  четвертого  этажа.  Руки  вырвали  меня  из  затхлой
коробочки  с  ее  ведьмами,  тараканами,  кучей  мусора,   милиционером...
Пожарная каланча опрокинулась и встала на место.  Я  поднялся  с  тротуара
невредим. Поднялся и побежал, куда глаза  глядят.  Шуми,  шуми,  послушное
ветрило...
   Ну, вот. Рассвет.
   О, Кесарь... э... эк... ш-ш... р-р-раскинулось м-море... пшр-ро-око...
   Они проснулись!
   ...я не я и мор-рда не моя!..
   О, Кесарь, Кесарь, как страшно быть изгоем... как страшно и обидно...
   Б-э-э-э-э-э!..



   Письмо второе. Пыркин - Кесарю

   Знобит...
   Неделю провел в бегах. Мне угрожает опасность. Пришлось заметать следы.
Новое мое убежище - чердак с разбитым окном и дырявой крышей.
   Дай-то Бог успеть написать историю моей болезни! Уповаю на то, что  эта
исповедь выявит угрозу гибельной эпидемии и заставит высокие  умы  принять
срочные  меры  для  спасения  вашего  общества,  а  может  быть,  и  всего
человечества. Поверьте,  единственно  мысль  о  человечестве  поддерживает
меня, не дает покориться воле обстоятельств до конца.
   Я хочу помочь Вам спасти человечество! Это - мой первейший долг. Это  -
наш общий долг, Кесарь!
   Продолжу рассказ.
   Итак, я начал новую жизнь - больной, без партбилета,  паспорта,  денег,
работы и семьи. Руки скомкали, задушили мою волю, и  я  не  понимал,  чего
они, собственно говоря, добиваются. Никакой логики в их действиях не было.
Те три дня после прыжка из  окна  я  провел  словно  к  конвульсиях.  Один
припадок сменялся другим, более диким, глупым и жестоким.
   Я срывал газеты с уличных стендов,  ломал  кусты,  швырялся  камнями  в
голубей, собак и кошек,  прокалывал  автомобильные  покрышки,  по-прежнему
пачкал стены неприличными надписями, а однажды... м-м... какая  гадость...
подрался со старушками в очереди у магазина. Был побит  кошелками.  Бежал,
моля о прощении. Потом был избит  вторично,  уже  собственными  руками,  -
видимо, за малодушное бегство.
   Угадать, когда приступ бешенства  кончится,  и  наступит  апатия,  было
невозможно.  На  помощь  пришел  голод.  Будучи  все-таки,  частью   моего
организма, руки понемногу ослабели. Это случилось на третью ночь скитаний:
я упал в голодный обморок около памятника Римскому-Корсакову.
   Еле очухавшись, решил воспользоваться временным спокойствием рук.  Ведь
надо было как-то устраиваться в  новой  жизни,  чем-то  кормиться,  где-то
работать. Надо было, наконец, кому-то открыть душу. Я так одичал  за  трое
суток!
   Несущественные подробности  опускаю.  Короче:  во  мне  принял  участие
Герман Паппе, ударник из театрального оркестра, мой старый  заказчик  -  я
переплетал ему  ноты.  Он  жил  рядом  с  театром,  по-холостяцки,  и  без
недовольства впустил меня среди ночи.
   Герман Паппе - человек, похожий на бородавку: маленький и круглый. Пока
я жадно ел, он починял фрак. Я ел и  рассказывал  о  своей  беде,  поливая
слезами курицу. Человек-бородавка не  удивлялся  ничему,  занятый  личными
переживаниями по поводу театральных интриг.
   - Что делать, как жить дальше? - спрашивал я.
   -  ...Они  взяли  на  гастроли  Терентьева...  -  шипела  бородавка.  -
Те-рен-тье-ва!
   - Может мне отдаться в руки правосудия? - всхлипывал я.
   - Хе! Правосудием - кривился Герман. - Знаем  мы  это  правосудие,  эту
гласность и эту демократию! Если Терентьев едет на гастроли в  Гамбург,  а
Паппе  остается  обслуживать  делегации  каких-то  колхозников,   -   нету
демократии! Я плюю на нее. Тьфу!..
   - Но где, где мне найти работу? И кто  меня  примет,  такого  больного?
Партбилет, одежда, деньги - ничего  нет.  Я  голый,  Герман  Беовульфович,
го-лый...
   - Да, я - Беовульфович! Мой отец был Беовульф! И здесь моя единственная
ахиллесова пята, потому что эти подонки, Шпанский и компания, не  отличают
немца  от  еврея,  Беовульфа  от  Исаака.  А  сами  безнаказанно  провозят
контрабанду туда и обратно. Хе!..
   Так странно мы разговаривали. Казалось, что Паппе  не  вникает  в  суть
моего несчастья. Я бы  обиделся  на  это,  не  будь  измучен  физически  и
морально. Уснул быстро, под полные яда и ненависти причитания бородавки:
   -  ...Шпанский!..  курс  малого  и  большого  барабанов...   диплом   с
отличием... Те-рен-тьев!.. правовое государство?.. ахиллесова пя-та-а...
   Утром я  проснулся  от  падения  на  пол:  выспавшиеся  руки,  резвясь,
столкнули тело с раскладушки. Паппе, увидев это,  не  испугался  опасности
быть избитым, хотя руки, к моему стыду, тянулись дать ему по шее.
   Паппе почему-то внезапно повеселел и стал заботлив:  подарил  червонец,
тронув меня до глубины души, и предложил пойти с ним в  театр,  поговорить
кое с кем насчет работенки. Я не был уверен в приличном поведении рук, тем
более,  что  они  сразу  порвали  червонец  и  швырнули  клочки   в   лицо
благодетелю. Но он снова не обиделся, и я, подумав с благодарностью:  "Мир
не без добрых людей", - согласился наведаться в  театр.  Я  надеялся,  что
руки поймут, осознают: без заработка им грозит голодная смерть!
   В театре Паппе из осторожности запер меня в туалете и убежал. Пока  его
не было, руки тупо,  безостановочно  спускали  воду.  Бачок  надрывался  и
хрипел. Я ждал, не подозревая никакого подвоха.
   И дождался.
   Паппе, пурпурный от волнения,  открыл  дверь.  Я  поплелся  за  ним  по
длинному коридору.
   -  ...Приехали  только  что  с  гастролей...  Шпанский...  в  Гамбурге,
говорят, лифчик из супермаркета украл...
   Бородавка даже не почувствовал, как  моя  правая  бьет  его  по  жирной
спине.
   Наконец, пришли в большую комнату, полную народа и  разных  музыкальных
инструментов.  Я  испугался  скандала:  толпа  действовала  на  мои   руки
вдохновляюще.
   - Встань около большого барабана! - тихо велел бородавка.
   Я встал, все еще ничего не подозревая.
   - Беовульфыч! - крикнул кто-то из толпы. - Я  тебе  открытки  с  видами
привез!
   - Да ну-у!!! - затрясся от счастья бородавка. - Терентьич, ты - дру-уг!
   В этот момент он внезапно и больно ущипнул меня за  локоть.  Ущипнул  и
отскочил. А моя правая, взвившись от ярости, с  чудовищной  силой  двинула
кулаком по барабану.  Обшивка  лопнула.  Люди  закричали:  из  инструмента
вывалилась... дубленка.
   -    Открытки    с    видами-и?!    -    взвизгнул    Беовульфыч.     -
Кон-тра-бан-дис-ты-ы!!!
   Начался шум, и я сбежал.
   Так вот он какой, этот театр... Вот они, служители муз... Паппе, Паппе!
Удар по иллюзиям.
   Но, Кесарь, это мое личное  разочарование  отступает  на  второй  план,
когда я думаю, в каких низких интригах  погрязло  наше  искусство.  Нужно,
нужно что-то с ним делать, что-то такое... воспитательное, очистительное.
   Не сочтите за дерзость, если я посоветую Вам выделить эту мою  мысль  -
подчеркнуть красным карандашом. Подчеркнули? Тогда я продолжаю.
   Ах, господи! Сейчас случайно увидал  свою  тень  на  грязной  чердачной
стене. Испугался, потому что тень старушечья. За эти месяцы я  и  в  самом
деле стал похож на маленькую старушонку, из тех, которые  со  злым  писком
набиваются в трамвай в час пик.
   О трамвае, в связи с моей болезнью, умолчать не могу, хоть и стыдно. Но
надо быть до конца правдивым. Да.
   После бегства из  театра  я  несколько  дней  неприкаянно  слонялся  по
городу.  Ночевал  в  садах  и  скверах,  под  кустами.  Питался,   подавив
отвращение,  остатками  с  чужих  тарелок.  Забегал  в  столовую,   хватал
недоеденную  котлету  или  горсть  макарон  -  что  повезет  -  и  пожирал
где-нибудь в безлюдном месте. Пожирал мгновенно, с рычанием, как бездомный
пес: боялся, что руки из хулиганства отнимут кусок.  Самый  несчастный  из
людей в этом городе был счастливее меня!
   Однажды, спасаясь от разъяренных грузчиков, у  которых  руки,  играючи,
вырвали и разбили ящик с водкой, я вскочил в трамвай. Был  час  пик.  Меня
стиснули со всех  сторон.  Руки,  лишенные  возможности  в  толпе  активно
двигаться, все-таки неугомонно шевелили пальцами.
   Я вдруг  почувствовал,  как  они  хищно  вцепились  в  чью-то  сумочку.
"Пыркин! Ты не станешь вором!" - приказал я себе со  всей  строгостью,  на
которую был способен. Руки  издевательски  дернулись  вместе  с  сумочкой.
Тогда я стал рваться из трамвая. Руки еще  сильнее  вцепились  в  сумочку,
потащили ее, работая, локтями.
   - Никогда! - завопил я, не выдержав.
   Тотчас закричала хозяйка сумочки. Не буду описывать  болезненную  сцену
расправы. Скажу коротко: был нещадно поколочен и выкинут из трамвая.
   Верите, Кесарь, я немедленно применил все доступные способы  убеждения,
чтобы внушить самому себе, то есть рукам, как дурно  воровать.  Доказывал,
уговаривал, приводил  примеры  из  судебной  хроники  -  не  помогло.  При
появлении в  поле  зрения  следующего  трамвая  руки  садистскими  щипками
заставили меня сесть в вагон и там без  промедления  вытащили  кошелек  из
кармана инвалида.
   Не могу сдержать громкого стона при воспоминании об этом...
   А дальше... дальше я - смирный, честный Пыркин  -  сделался  трамвайным
воришкой,  карманником-дилетантом.   Всепоглощающий   порок!   Перед   ним
стушевались прочие  мелкие  и  крупные  безобразия,  как-то:  потасовки  в
очередях, разбивание витрин, пугание старушек и пенсионеров, приставание к
женщинам. Ну, словом, Вы понимаете.
   Воровал я бездарно, глупо: меня всегда ловили и били с разной  степенью
силы, страсти и длительности. Ума не приложу, как я не  попал  в  милицию!
Объясняю это случайностью и природным великодушием нашего народа,  который
горяч, но отходчив. Народа, Кесарь, мои руки не боялись ни капельки.
   Отвадило их от трамвайных развлечений другое,  а  именно  -  угроза  со
стороны настоящих профессиональных карманников, щипачей, - так  называются
эти преступники. Слух о некоем дураке-конкуренте дошел до  них  быстро,  и
меры были приняты самые радикальные.
   В тот день я как раз совершал третью кражу.  Хотя  нет,  не  кража  это
была, а натуральный разбой: я вырвал из рук крошки-вьетнамца  корыто  и  с
ошеломляющей скоростью побежал по вагону.
   - Сво-ло-сь пал-си-и-ва-я-я! - закричал птичьим голоском вьетнамец.
   Его поддержали. Я закрывался корытом, как щитом, пробиваясь  к  выходу.
Внезапно меня отпустили, я выронил корыто. Двое молодых людей  спортивного
вида больно скрутили мне руки. Я  зажмурился,  повторяя  разбитыми  губами
свое вечное: "Простите!" Парни вывели меня из трамвая  и  молча  поволокли
через гадкие проходные дворы в какой-то подъезд.
   Я совсем притих  от  смертельного  страха,  когда  увидел  сидящего  на
подоконнике в полутьме человека.  Он  ел  эскимо  и  читал  газету.  Парни
отпустили меня. Человек аккуратно, по-кошачьи лизнул  мороженое  и  сказал
без интонации, не отрываясь от чтения:
   - Еще раз в транспорте нашкодишь, руки вырву с корнем. Усек?
   Мне наподдали под коленки - я упал. Руки трусливо уткнулись ладонями  в
пол.
   - Вынесите его! - приказал человек.
   Очухался я на свалке, среди смрада и грязи. Руки, синие, опухшие,  ныли
от боли, боясь  пошевелиться.  Начинался  дождь.  Я  дополз  до  лежавшего
неподалеку обгоревшего платяного шкафа, лег в него, закрыл дверцу и уснул,
измученный.
   ...Ну до чего ж отвратителен уголовный мир, Кесарь! Когда с  ним  будет
покончено?! Против этого моего восклицания я настоятельно прошу  поставить
птичку красным карандашом. Пусть  мой  вопль  -  вопль  честного  простого
труженика, хоть и бывшего, - присоединится  к  воплям  других  тружеников,
страдающих от насилия со стороны нелюдей!..
   Однако, вернусь к шкафу.
   Первое пристанище во время мытарств,  в  котором  я  почувствовал  себя
спокойно. Поймете ли Вы это? Сомневаюсь. Я несколько дней и ночей провел в
грязной, тесной, но уютной его утробе. Мое избитое  тело  страдало.  Руки,
мучаясь от ран, вытянулись и лежали тихо-тихо. В забытьи я медленно  летел
над крошечным озерцом своей скромной жизни:  вспоминал  пожарную  каланчу,
переплетную мастерскую, шкафчики с "Вечерним звоном", скамеечку-слоника  и
кривошею - Зинаиду Афанасьевну. Вспоминал и оплакивал прошлое,  зная,  что
дороги туда нет.
   Я так мало имел, Кесарь, по своим небогатым  возможностям,  но  и  того
лишился.   Как   ужасно   наказала   меня   болезнь,    как    беспощадно,
несправедливо... И за что?! Не понимаю,  не  нахожу  разумным  объяснений.
Неужто, в самом деле, Иоанн Храпов - злой колдун?  Почему  бы  не  быть  в
нашей жизни колдунам, если есть официально признанные экстрасенсы?
   Прикажите  одеть  Храпова  в  нормальный  костюм,  вымыть  ему   бороду
шампунем, вставить хорошие челюсти и, уверяю, он  Вас  не  подведет  перед

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг