свидание в Токсово, Плещеев Дашу не видел. Зато поездку свою он время от
времени мысленно прокручивал в мельчайших деталях. Начиная от вдохновенного
вранья по телефону жене ("Людочка, я тут задержусь по работе, так уж ты,
пожалуйста, не волнуйся..."). И кончая классической, отлично расставленной
ловушкой, в которую он столь же классическим образом угодил.
Получалось сущее самоистязание - вспоминать было не только мучительно
больно, но и мучительно стыдно. Не потому, что он так жутко глупо попался. И
даже не потому, что в тот раз от одних убийц его избавил другой (и в сорок раз,
кстати, более страшный). Причина крылась в ином. Даша потом позвонила ему всего
однажды, вскоре после того, как он выписался из больницы. Коротко поздравила с
выздоровлением и сразу повесила трубку... Что до самого Сергея Петровича, то он
вообще ей не звонил. Вообще.
И у него не было никакого желания тайком набирать её номер, слушать
удивлённый вопрошающий голос, дыхание, гудки отбоя... и потом глухо рыдать,
уронив голову на скрещённые руки. Ну вот никакого желания. Наверное, что-то
случилось.
Описаны психологами и обыграны в художественной литературе веякие
травмирующие эпизоды, после которых напрочь улетучиваются все чувства и бывшие
Ромео с Джульеттами смотреть друг на друга не могут... Нет, здесь было не то.
Просто всё вместе очень уж смахивало на серьёзное предупреждение.
Сделанное Оттуда. Сверху. Из тонких миров... Вы, мол, подошли, ребята, к черте.
Сами думайте, заступать или не заступать, только никаких "раз! два!! два с
половиной!!!" не будет...
Можно называть как угодно, в том числе ерундой. Но Даша, наверное, тоже
что-то почувствовала.
Сегодня утром она позвонила опять. На сотовый, чтобы не через секретаршу.
И попросила о встрече. И звук её голоса мгновенно смёл все плещеевские
рассуждения, однозначно высветив их полную глупость... Так бывает, когда
просыпаешься утром и с недоумением вспоминаешь тягостные раздумья, которыми
мучился ночью...
Но когда они договорились о месте и времени и он нажал отбой, стало
полностью очевидно, что эта встреча станет для них некоторым образом последней.
На угол канала Грибоедова и Невского Сергей Петрович прибыл на машине, а
Даша приехала на метро. Когда эскалатор вынес её наверх, она показалась
Плещееву до того одинокой, что у него натурально перехватило дыхание. Она
встала у стены и стала озираться с таким отчаянием, будто ждёт уже час и совсем
потеряла надежду. Сергей тяжело сглотнул и подошёл, держа в руке идиотские
розы, пять минут назад купленные с ближнего лотка:
- Здравствуй, Дашенька.
- Здравствуй... - Она коротко вскинула на него взгляд и снова опустила
глаза. Машинально понюхала роскошные, жизнерадостно-жирные розы: - Спасибо...
Какие красивые... Пойдём?
Плещеев взял её под руку. Она не отстранилась, но перст Судьбы был налицо:
они двинулись точно тем же маршрутом, что и на своём первом свидании... когда
они перешли на "ты" и отправились смотреть картины "восходящей звезды", а
потом... - Господи! - целовались на лавочке в Александровском саду... Плещеев
шёл рядом с Дашей и всё не мог проглотить ком в горле и начать хоть о
чём-нибудь говорить, и лишь чувствовал, как раздваивается восприятие. Перед
глазами был февральский, мрачно-насупленный Невский, в фонарях, разливавших
угрюмое подобие света, окутанный клочьями пара от людского дыхания и выхлопов
автомобилей... а память знай рисовала картины яркого, весёлого лета... шёлковую
блузочку, лёгкие узкие брючки... что-то прозрачное, воздушное, неуловимое... и
всё было ещё впереди...
Плещеев и Даша обменивались ничего не значащими репликами о погоде и
магазинах, пока наконец не перешли Адмиралтейский проспект и под ногами не
захрустел утоптанный снег на садовых дорожках.
- Я слышала, - сказала Даша, - недавно чуть ли не решение принимали, чтобы
здесь всё повыкорчевать и посадить маленькие деревца. Эти, мол, мешают
любоваться Адмиралтейством, и вообще всё должно быть, как при Петре.
- Ну да, - хмыкнул Плещеев. - Если всё как при Петре, это не только
деревья выкорчёвывать надо. До основанья, а затем... Чего мелочиться?..
- Я встретила человека, - сказала Даша. - Он мне нравится, и я ему тоже.
Сергей некоторое время молчал. Потом неуверенно проговорил:
- Ты только, пожалуйста, не сердись за такую прозу, но... кто он?
Понимаешь, время сейчас... сложное... Я бы по своим каналам... проверил...
Даша медленно покачала головой и отвернулась.
- Нет. Не надо. Я не хочу.
Плещеев, впрочем, успел заметить, что из её глаз начисто пропала присущая
им голубизна, и в очередной раз почувствовал себя идиотом. Что в
действительности означали её слова? И как он на них должен был ответить? Может,
для неё всё выглядело так, будто он очень обрадовался известию о счастливом
сопернике? Увидел для себя возможность избавиться от неё?..
И что получится, если он начнёт её в этом разубеждать?..
Он вдруг решил, что у неё, должно быть, страшно замёрзли руки в тонких, не
по погоде, перчатках. Не спрашивая, отобрал розы, стащил перчатки и принялся
греть её руки (действительно оказавшиеся ледяными) в своих. Они никак не
отогревались, и Сергей нагнулся, стал на них дышать. Потом прижался лицом...
Даша не отворачивалась и больше не говорила ему ничего. Не пыталась отнять
руки. Стояла неподвижно, плотно зажмурившись, и только слезы медленно выползали
из-под сомкнутых век, прокладывая по щекам две дорожки.
Ветви голых деревьев тянулись вверх, в морозную темноту, пропадая из лучей
фонаря, а оттуда, из непроглядных небес, легко кружась, падали наземь реденькие
снежинки. Суетящийся город словно отступил далеко-далеко, оставив Плещеева с
Дашей наедине. Только доносились откуда-то детские голоса, да из-за угла
длинного здания Адмиралтейства торчал нос большого тёмного джипа, подъехавшего
с погашенными огнями. Но всё это существовало в другом мире, к которому Плещеев
и Даша временно не принадлежали.
- Спишь, Вовец?.. - Базылев на том конце провода как-то странно вздыхал и
сопел, словно раздобыл необычайную новость и сам толком не знал, что ему с ней
теперь делать.
- Не закусил, что ли?..- фыркнул в ответ Гнедин. Какое там спать! Восемь
часов вечера. Он только что прибыл домой, в свою холостяцкую, и в данный момент
стоял посередине прихожей, а верный бодигард Мишаня последовательно зажигал
всюду свет. Чтобы принципалу не нужно было самому заходить в тёмные комнаты,
таящие неведомо что...
Виталя Базылев не обиделся.
- Ты... это, - продолжал он с той же странной нерешительностью. - Помнишь?
Просил посмотреть, кто там за тобой...
Владимир Игнатьевич перехватил трубку другой рукой и тихо опустился на
стул, чувствуя, как от внезапно прохватившей испарины влажнеют усы. Чувство
близкой опасности стало острым как никогда. Неужели... Мишаня?!!
- Ты где там? - рявкнул Базылев. - Алё! Твою мать!..
- Я слушаю, - сипло выдохнул Гнедин.
- Так вот, - Виталя наконец-то стал самим собой. Даже хохотнул: - А ещё
делиться не хотел, корешок. Все они суки...
- Что?..
Базылев обрисовал ситуацию. Кратко, но исчерпывающе, благо линию защищал
скремблер. Академикова внучка, которую Гнедин, наивный дурак, на всём серьёзе
считал своей чуть ли не невестой, оказалась при ближайшем рассмотрении той ещё
прошмандовкой. Само по себе это ещё куда бы ни шло (по мнению Базылева, таковы
были все бабы без исключения, так что особо и расстраиваться по этому поводу не
годилось). Главное, с КЕМ аккурат в данный момент стояла под фонарём в садике и
вот уже минут десять разговаривала девица.
Фамилию "Плещеев" Виталя даже по защищённой линии в открытую не произнёс,
обошёлся намёками. Которых, впрочем, его однокласснику, знавшему пулковского
лидера не один год и не десять, оказалось достаточно. И даже более чем. Гнедин
обессиленно закрыл глаза, но тут же вновь распахнул их, невидяще уставившись на
фирменные обои. Плещеев означал охранное предприятие "Эгида". Которое
занималось... только не надо песен, будто контора, чьи корешки, не секрет,
тянутся на Литейный, занята исключительно наёмной охраной. Гнедин почувствовал,
как перед глазами встаёт мутно-красная пелена. Он падал в бездну. Его предали.
Его продали за тридцать сребреников. Его... его...
- Алё!.. - снова заорал Базылев. - Ты куда делся?..
- Я не делся, - чужим голосом выговорил Гнедин. Он лихорадочно пытался
сообразить, что ТАКОГО могла Даша успеть рассказать про него Плещееву. Ничего
конкретно-опасного в голову не приходило, лишь нарастало ощущение неудержимого
падения в бездну.
- Ты, кореш, не очень расстраивайся,- достучался до сознания дружелюбный
голос Виталика. - Ну их, баб. Ты подумай, зато теперь какие возможности!..
Ему хорошо было руководствоваться здравой, не запудренной эмоциями
логикой, повелевающей всячески лелеять и холить обнаруженного "стукача". Ибо с
мёртвого осведомителя, как всем известно, проку немного. .
Тогда как с живого...
Гнедин отлично эту логику понимал. И возможности, о которых говорил
Базылев, представлял в полном объёме. Только вот от мысли о том, чтобы ими
воспользоваться, его чуть не вывернуло на пёстрый пластиковый ковёр.
- Нет!.. - зашипел он в телефонную трубку. - Ты, Виталя, был прав,
признаю!.. Делиться надо, делиться!..
- Чего?.. - настал черёд Базылева с удивлением посмотреть на коробочку
сотового телефона.
- Делиться, говорю, - повторил Владимир Игнатьевич и взялся за узел
галстука, неожиданно туго стянувшего шею. - А то нехорошо получается. Не по
понятиям. Так вот... Забирай на уик-энд...
- Ну, Вовец!..- захохотал одноклассник.- Да ты чё, серьёзно никак?
- А потом... там где-нибудь и оставишь.
- Вот так, значит?
- Да.
- Ну, братан, ты даёшь,- сказал Базылев, но его уже некому было слушать:
Владимир Игнатьевич положил трубку. Пулковский лидер закрыл крышечку
"Эрикссона" и повернулся к ждущему приказаний водителю.- Чё смотришь?
Поехали...
Плещеев и Даша вернулись ко входу в метро, и он категорически повёз её
домой на машине. Даша, впрочем, не особенно и отказывалась. У неё просто не
было сил.
От канала Грибоедова до Колокольной езды пять минут, и как ни медлил, как
ни растягивал их Плещеев, эти минуты очень скоро закончились. Даша так и
просидела рядом с ним молча, глядя куда-то в пространство сквозь лобовое
стекло. И лишь когда он уже свернул на ухабистую Колокольную и по правому борту
проплыла неоновая вывеска кафе "Эльф" - тонконогий мальчик с крылышками и
арфой, - Даша неожиданно попросила:
- Останови, пожалуйста...
Сергей послушно остановился, чувствуя, как сжимается и болит слева в
груди. Он знал, почему она захотела проститься с ним именно здесь. Здесь он
подошёл к ней и попробовал познакомиться. Пригласил в "Эльф" на чашечку кофе. А
потом, когда она не позволила себя подвезти, - вовремя оглянулся и успел
защитить её от какого-то пьяного питекантропа...
- Может быть... - начал он нерешительно, покосившись на вывеску.
- Нет, - ответила Даша. - Не надо. Открыла дверцу и стала неловко
выбираться наружу, стараясь не уронить шуршащие, наверняка подмёрзшие розы.
Сергей Петрович выдернул из замка ключ и выскочил следом:
- Я тебя провожу.
Даша медленно покачала головой.
- Ты езжай, - совсем тихо проговорила она. - Я вслед посмотрю...
Плещеев молча сел в машину и завёл двигатель, плохо различая вспыхнувшие
мягким светом приборы. Включил передачу и развернулся, не удосужившись
оглядеться насчёт трамвая и встречных. Встречных, правда, и не было, только
вдалеке, по Марата, не спеша прополз к Невскому большой тёмный джип...
И Плещеев поехал, как на тот свет, на безжалостно загоревшийся зелёный.
Некоторое время он видел Дашу в зеркальце. Потом она опустила голову и
медленно растворилась в темноте подворотни...
Как он дорулил оттуда до Троицкого моста, Плещеев впоследствии не мог бы
вспомнить даже под страхом немедленного расстрела. Но на мосту, собираясь
сворачивать на Петровскую набережную, он не выдержал и посмотрел на пустое
правое сиденье, только что обнимавшее Дашу.
И увидел перчатку, свисавшую с матерчатого края. Тонкую кожаную перчатку.
Первым поползновением Сергея Петровича было немедленно лечь на обратный
курс, чтобы вскоре, шалея от минутного счастья, позвонить в заветную дверь:
"Дашенька, ты перчатку забыла!.."
Он не сделал этого, потому что сделать это бы нельзя. Он остановил машину
и некоторое время держа перчатку в руках, осязая ускользающее тепло. А потом
завернул её в тряпочку и спрятал в багажник, в брезентовый кошель с
инструментами. Как ни больно ему было сейчас, он знал, что не будет вытаскивать
её и тайком созерцать. Просто помнить, что она здесь... Этого ему будет
довольно.
Плещеев вернулся за руль и поехал дальше, чувствуя странное, просветлённое
умиротворение. Наверное так чувствуют себя женщины, когда, вволю наплакавшись
утирают глаза и пытаются улыбнуться.
Если бы он всё-таки поддался первому душевному движению и возвратился на
Колокольную, он увидел бы в грязноватом сугробе растоптанный и смятый букет,
который наверняка показался бы ему очень знакомым. После чего, побуждаемый
профессиональным чутьём. он наверняка начал бы внимательно озираться вокруг.. и
очень скоро заметил бы на снегу следы неравной борьбы. Быстро завершившейся
победой превосходящей физической силы... И понял бы, что поверженный
питекантроп так или иначе вернулся. И восторжествовал.
Но на сей раз Плещеев уехал не оглянувшись.
Конец второй части
Часть третья. НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ
Здесь был Вася
Если вор в законе Француз был внешне похож на мудрого академика Лихачёва,
то Фарах ан-Наджара здорово смахивал на Филиппа Киркорова. По крайней мере
вписывался в тот же физический тип: крупный, холёно-гладкий, по-восточному
волоокий, с нежным овалом лица и, естественно, при двухсантиметровых ресницах и
роскошной вороной шевелюре. Эта самая шевелюра густыми волнистыми прядями
спускалась аж до лопаток и была для Фараха предметом неустанной гордости и
ухода.
В настоящий момент чёрные локоны перемешались и переплелись на подушках с
подкрашенными золотыми: любимец русских девушек Фарах ан-Наджара почивал в
своей спальне, прижав к широкой смуглой груди очередную возлюбленную. Жил он не
то чтобы в умопомрачительной роскоши; четырёхкомнатная в "сталинском" доме
окнами сугубо во двор была по стандартам теневых бизнесменов скорее уж
аскетическим минимумом. Увы, даже и на территории этого "минимума" Фарах
последнее время был вынужден здорово потесниться. Охрана, выделенная Журбой,
оттяпала у него сущие Голанские высоты в лице двух больших комнат. Оно и
понятно - нужно ребятам где-нибудь отдохнуть, в картишки раскинуть...
Опять-таки тихвинцы были вежливым и культурным народом, совсем не то что люди
человека, которому Фарах платил за свою безопасность раньше. То есть можно и
потерпеть, тем более, обосновались они здесь не навсегда.
Его нынешнюю подругу шаги и голоса за дверью спальни не только не смущали,
но, наоборот, настраивали на творческий лад. Весь вечер и половину ночи они с
ней исследовали окрестности рая и теперь наслаждались заслуженным отдыхом. А
смех и разговоры в соседней комнате, смутно улавливаемые сквозь сон, лишь
свидетельствовали, что рай находился под надёжной защитой.
Человек, возникший на карнизе за окном в три сорок ночи, не произвёл, в
отличие от тихвинцев, ни малейшего звука. Он вырос там медленно-медленно, по
миллиметру кристаллизуясь из теней и неровностей внешней стены. Потом в
идеально гладких импортных стёклах возникло крохотное отверстие, и ручка окна
повернулась, не щёлкнув. Медлительная тень проявила неожиданную расторопность и
втекла внутрь очень быстро, обогнав волну холодного воздуха, хлынувшего в щель.
Окно сразу же снова закрылось, а тень прислушалась, мгновение выждала - и мягко
скользнула между шторами, почти не потревожив тяжёлых бархатных складок.
Полы в опочивальне Фараха были застелены толстым пушистым ковром,
подобранным точно по размеру комнаты. Сплошное удобство! Незваный гость
преспокойно проследовал к лежбищу, запустил руку под балдахин... И лёгкое
нажатие пальцев превратило сладкий сон Фараха, а заодно и подруги, в
глубочайшее забытьё.
Спустя время красавца мужчину весьма невежливо растолкали. Невыспавшийся и
возмущённый Фарах мотнул головой, хотел о чём-то спросить... Мгновением позже
до него дошло - если так не вовремя будят, должно быть, что-то случилось!..
Что-то серьёзное!.. Закономерный испуг разогнал сон, Фарах с трудом начал
разлеплять веки, удивляясь, каким это образом челюсти заклинило посередине
зевка - ни раскрыть, ни закрыть, - и, главное, почему никак не удаётся поднести
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг