рады-радёшеньки, слушали шёпот дождя сквозь полог кожаного шатра, лежа под
скамьями на лодье урманской. Без выкупа забирай, коль охота, сказал Гуннару
Чёрному вождь. Не бывало ещё, чтобы я датчанина отпустил живого за серебро...
Мы с Блудом сидели подле старого сакса, а за спиной побратима, поджав
ноги, притихла корелинка Огой. Дружинный дом - это не гридница, красных девок
отсюда не прогоняют. Огой только что уложила малышей спать и пришла взглянуть
на гостей. Теперь ей было полегче - Вольгаст привёз названой сестре в подарок
чернавку. Корелинка забоялась, увидев скопом столько народу, рыжих кудрей не
видать было из-за плеча новогородца. Блуд вроде не замечал её там, ухом не вёл,
но плечи как будто сделались шире, и взгляд был очень спокойный. Он вынул её из
трюма на пленной лодье. Она знала его хозяином, старалась услужить, чем могла.
Я помнила. Блуд вначале отмахивался. Потом перестал.
- Грендель был старым чудовищем, - сказал мой наставник.- Он жил в топи
болота, где с начальных времён сохранился лаз на тот свет, в мир великанов...
Таких мест повсюду хватает, только не всем удаётся их вовремя распознать. Один
датский конунг и выстроил себе дом неподалёку. Хродгар, вот как звали вождя.
Грендель по ночам таскал у него воинов и . пожирал. Он был заклят против
оружия, и много добрых мужей погибло без славы, пока гёт Бёовульф не вырвал
Гренделю лапу, отчего тот и издох. Это было давно. Я слышал про Беовульфа
славные песни, ведь я жил там неподалёку. Именем Гренделя датчане до сих пор
пугают детей.
- Моим тоже, я думаю, - проворчал Милонег, слышавший наш разговор. - Даже
странно, что раньше никто не додумался прозвать меня Гренделем, только этот
сизоволосый!
Ему уже было отведено место на нижнем ложе, среди старших мужей, и он
повесил на стену щит с позеленевшей бронзовой шишкой посередине. Посечённая
вощёная кожа хранила следы красной краски и белого Соколиного Знамени, почти
стёртого рубцами давних ударов. Других рисунков я не могла распознать, но в
одном месте у края казались следы как будто зубов. Я долго смотрела на них, и
опять веяло чем-то немыслимо древним, тайным и жутким. Я даже покосилась на
руки Гренделя-Милонега, не блеснут ли коготки к ночи...
- Отдарить бы надо за прозвище,- сказал ему Плотица.- Не то, смотри, не
будет удачи. Грендель лишь усмехнулся:
- Моя удача не так привередлива, как думаешь ты, хромоногий старый барсук.
Двумя днями позже Вольгаст и урмане спустили на воду корабли. Они были бы
рады ещё погостить, но им предстояло измерить два моря и немилостивое озеро
Весь, и каждое знаменито было неистовыми предзимними бурями. Лучше миновать их
поздорову, не мешкая.
Я сидела на берегу и смотрела, как грузились суда, и ко мне подошёл Хаук.
Я обернулась, когда он кашлянул. Ему было больно кашлять. Мы долго смотрели
друг на друга и молчали. Нет. Я не кинусь ему на шею и не восплачу: останься!
или меня с собой забери!
- Винтэр Желан-доттир,- сказал он наконец и опять кашлянул. Винтэр, это
было моё имя на северном языке. Он продолжал: - Мы весной поедем назад в нашу
страну. И я буду богаче теперешнего, если только меня не убьют за зиму финны.
Я спокойно кивнула: поняла, мол. И сама удивилась - ничто во мне не
затрепетало в ответ. Развязав ремешок, я раскрыла у пояса кожаный кармашек, что
вышила и подарила мне Огой. Я протянула Хауку свирель:
- Сыграй что-нибудь.
- Так я и знал, что ты со мной не поедешь! - сказал он с горечью. Поднёс
ко рту свирель и увидел, что я залатала трещину рыбьим клеем, и губы дрогнули
улыбнуться. Осторожно набрал воздуху в грудь и заиграл. И я сразу закрыла
глаза, потому что песнь была про меня.
...На лыжах, но с кузовом клюквы я шла домой по ночному зимнему лесу, мимо
громадных заметённых елей, и непроглядные тучи глотали луну и дрожащие зелёные
звёзды - метель падала с моря. Я выбралась на поляну, и позёмка забилась в
коленях, сухо шурша. Может быть, я успею домой, пока не надвинулась сплошная
стена летящего снега, не перемешала небо с землёю... Почему-то казалось важным
успеть.
Я вышла на открытое место, откуда днём были бы уже видны наши дворы, и
поняла, что будет всё хорошо. И в это время там, впереди, столбом взвилось
высокое и страшное пламя, ветер нёс его, а внутри огня вздымались черным-чёрные
знакомые ветви. Это пылала Злая Берёза, это протягивал горящие руки Тот, кого я
всегда жду...
Судорога стиснула горло, я ощутила, как потекло по лицу. Я открыла глаза и
посмотрела на Хау-ка и Хаук отнял от губ свирель. Я почти прошептала:
- Зачем ты сказал, будто я прибегу, как только ты свистнешь?
Хаук отшатнулся, словно от пропевшего над ухом меча. Вскинул ко лбу сжатый
кулак и, по-моему, застонал. Значит, всё-таки я не ошиблась, истинно поняла его
датскую молвь. Воевода никогда не сказал бы подобного про Голубу, хотя она и
заслуживала... Хаук молча протянул мне подаренную ещё в день тризны свирель,
синие глаза блестели, как два родника. Я сказала:
- Прощай, Хаук. Удачи тебе. Он повернулся и пошёл к кораблю.
- Вот этой зарёванной я должен буду служить,- донеслось бормотание рыжего
Твердяты. Он даже не озаботился стереть досаду с лица, когда я оглянулась. Я
встала и отряхнула порты.
- Пошли-ка со мной,- сказала я отроку. Он хотел посмотреть, как отправятся
корабли, и спросил недовольно:
- Зачем ещё?
- Затем, что я так велю,- отрезала я.- А не любо, никто силой не держит.
Он поплёлся за мной. Он думал, сейчас я буду что-то доказывать, и гадал,
пригодятся ли кулаки. Или мужское умение не оплошать перед кметем с косой.
Почём знать! Я молча вела к мреющим корбам, к набухшим осенними дождями
трясинам. Твердята вымочил ноги, перелезая топкое место. Я слышала, как он
ругался вполголоса. Я была босиком. Я до снега бегала босиком.
Я остановилась на самом верху гранитного лба, глядевшего далеко по
болотам. Твердята присел на валежину, стал отжимать сапоги. Я велела:
- Зажги костёр.
Он наломал хворосту и высек огня. У себя дома он был вожаком, девки липли,
ребята отступали с дороги. Он ждал испытаний, идя к нам в Нета-дун. Он готовил
себя служить и снова быть малым в роду, слушать посвящённых мужей и
отца-воеводу... но прихоти девичьи выносить?
Я сидела под деревом, обхватив руками колени. Жадные язычки огня были
почти незаметны в слепящем солнечном свете. Друзья Хаука и сам он, наверное,
уже сидели на палубе, и палуба качалась под ними, и ветер дул в паруса.
Высматривал ли Ха-ук меня на берегу? Твердята укрепил меж камнями две толстые
палки, повернул к огню сапоги. Сейчас склонит голову набок, начнёт лениво
поглядывать на меня. "Я выкатила ему под ноги горящую головню:
- Наступи.
Он отшатнулся испуганно и недоуменно, вскинул глаза.
- Боишься, ососок,- сказала я, и губы одеревенели.- Смотри!
Вытащила черно-золотой, переливчатый сук и поставила на него ногу.
Боль ударила, рогатым копьём, снизу вверх, от ступни до затылка. Рушилась
в пламени Злая Берёза, метельная зимняя ночь навек поглощала Того, кого я
всегда жду. Рвался к небу последний костёр Славомира. Не станут нас с ним
закапывать вместе в снег. Дотла, до серой золы выгорал во мне Хаук, его
колдовская свирель, его синие, отчаянные глаза. Для меня не сбудется баснь. Они
никогда не сбываются, потому-то их и рассказывают. Давно было мне уже пора это
понять...
Я открыла глаза. Твердята, оказывается, тоже наступил на головню и тоже
сидел крепко зажмурившись, закусив губы, и на побелевшие щёки текло из-под век.
Ему не за что было себя мучить. Ничего. Вскорости наживёт.
- Плачешь, - сказала я, и он встрепенулся. У меня глаза были сухие. Я
сказала ещё: - Поймёшь когда-нибудь, отчего воину можно плакать, отчего нет.
Ступай себе домой, если хоти нет сопливой девке служить.
Твердята поплевал на широкие ольховые листья, неверными пальцами прижал к
волдырям. Бережно натянул сапог, ещё не просохший... взял другой и спохватился:
- А ты как? Я усмехнулась:
- Да как-нибудь.
- Негоже, - молвил Твердята. И вдруг протянул второй сапог мне: - Сделай
милость, Зима Желановна, прими!
- Не серчай, дитятко, на Милонега, - сказал мой наставник.- Он на всём
свете любит лишь одного человека: нашего Бренна...
Постепенно мы вызнали с Блудом, что Грендель когда-то ходил у князя Рюрика
в кметях, и люди считали его храбрецом, каких поискать. Всего-то раз он
поколебался в бою, поберёг себя, отступил, бросив раненого побратима... Но с
той поры уцелевшего мучило одно и то же видение: всякий раз, когда смерть
зажигала красное пламя на концах вражьих мечей, метилось Гренделю, будто
спешит, спешит ему на выручку когда-то преданный побратим, идёт в шеломе и
кольчуге, укрывшей голые рёбра, с копьём в костлявой руке...
Оттого он не мог усидеть долго на месте, жил когда в Ладоге, когда у
Вольгаста, смотря где злей было немирье, искал, чтобы государыня Смерть решила
от муки, вернула ясный рассудок. О прошлом годе погнало его аж за самое
Варяжское море, на корабль то к одному, то к другому вождю... А дом знал всё
равно там, где ставил стяг наш воевода. Только Мстивоя как Обдует слушался
Милонег, только ради него был готов голыми руками ломать любого врага...
Однажды мы снова взялись вопрошать Хагена о распятом Вожде.
- Я расскажу лучше, я сам христианин, - сказал подошедший Грендель. Он был
в добром расположении духа, и мы дождались его повести: - Когда мы осаждали
монастыри, нам порой предлагали креститься и всем обещали подарки. Я девять раз
принимал крещение и, бывало, получал нарядную одежду, но бывало, что и
рваньё!..
А больше в ту осень ничего весёлого не случилось. Трижды к нам из-за стен
долетал по ночам дальний собачий вой, заунывный и жуткий, как над мертвецом, и
наутро люди шептались, что, мол, Гелерт и Арва тотчас поджали хвосты и юркнули
под лавку, и выманить не удалось... А сторожа на забрале не могли взять в толк,
отколь слышался вой.
Многие понимали, что это было скверное предвестие для вождя. Могучие воины
хмурились бессильно: даже их червлённые кровью щиты не укроют его от напасти. А
Перун, хранящий вождей, уже скоро смежит глаза до весны. Сам воевода вёл себя
как обычно. Только однажды я услыхала, как он негромко сказал возмущённому
чем-то Плотице:
- И не перечь мне, когда я говорю, что это не убыль.
Ответ старого храбреца я повторить не решусь, подобными словами только
гнать прочь костистую нечисть. Наверное, снова шла речь о его деревянной ноге и
о том, что придётся ей торчать в гриднице с хозяйского места. Помню, я стиснула
в ладони дедушкино громовое колесо и долго звала Перуна, упрашивая помочь.
Вождь честен дружиной, дружина честна вождём. Как уйду? Древнего Вождя тоже
бросили, когда отвернулась удача...
Мы спускали корабль на воду ещё несколько раз. Рюрик закрыл новогородцам
прямой выход в море. Упрямые Вадимовы гости пробирались волоками, тащили по
просекам добро и лодьи в другие реки из Мутной. И именно ныне, когда холодное
Нево лютовало то и дело: может быть, не так пристально стерегли его воеводы,
сидевшие по городкам? За других не скажу, но мимо нас птица незамеченная не
пролетала. Наш корабль дважды догонял гружёные пузатые лодьи, и оба раза, когда
те уже хватали луки для боя, мы подворачивали парус, смиряя прыть судна, и
загоняли новогородцев назад в ту самую реку, из которой они было выбежали. Да
напоследок ещё проходили на расстоянии громкого окрика, и воевода не сулил
милости, буде вновь попадутся. Его знали неплохо и торопились убраться. Кмети,
давно не рывшиеся под чужой палубой, ворчали, но больше для виду. Велика слава,
если от одного твоего паруса кидаются наутёк и не дерзают выникнуть снова!
А иногда, проходя вдали берега, мы внимали глухому, могучему гулу с
морского дна... Нам, жившим морем, здешний Хозяин был вроде своего Домового, и
обычно кто-нибудь спрашивал:
- К худу, батюшка, или к добру?
Ответ Морского Хозяина звучал в плеске волн, в криках носившихся птиц. Все
умели их толковать и разгадывали вперебой. Воевода не вопрошал ни о чём.
Как-то утром мы выскочили из-за мыса прямо на торговую лодью. Мы шли на
вёслах, сняв мачту, и пали на них, как сокол Рарог с небес. Люд на встреченном
корабле собрался смекалистый. Не выпустили ни стрелы. С лету взогнали корабль
на прибрежный песочек. Выскочили в мелкую воду и убежали в лес. Они знали, что
мы не станем преследовать. Наша лодья сидела не так глубоко и подошла без
труда. Молодые воины полезли смотреть, что нам досталось, и только тогда из-под
палубы кинулись три пригожие девки. Невольницы, которых везли продавать. Ребята
живо поймали их за русые косы, привели назад плачущих с перепугу, воины
разглядывали. Теперь станут жить у нас в Нета-дуне, портомойничать, подметать,
готовить еду. И обнимать кметей, которые их изберут. А там наденут крашеные
наряды, бусы примерят. Родят деток, совсем свободными назовутся, как. Правда
велела. Да. В чужой воле - хозяйской, родительской, мужниной - жизнь, может, и
сытая, но я никогда не буду рабыней. Прежде убьют. Не умею лучше сказать.
Мы завели смолёные ужища, кмети сели по двое на весло и стащили с мели
добытый корабль. Подняли парус, и он послушно побежал за нами домой. Может,
вождь продаст его ещё каким-нибудь торговым гостям а может, свои купцы
заведутся, хоть сыновья Третьяка, такие и за морем не оплошают, сыщут, что
показать...
Небо в тот день было особенно тёмным и низким, ветер кусался. Потом пошёл
снег. Крупные тяжёлые хлопья падали в серые волны, гусиным пухом выстилали
дальние берега.
- Скоро ваш Самхейн, - припомнил Плотица, вытряхивая снег из бороды.
- Скоро, - сказал вождь.
Галатский Самхейн наступал в первый день нашего месяца грудня. Галаты
делили год пополам, на зиму и лето, и в Самхейн распахивались ворота зимы,
выпуская холод и смерть на долгих полгода, до праздника весенних огней.
Скверный день, этот Самхейн, а того хуже ночь перед ним. Велета рассказывала на
ухо - громко рассказывать боялась, - что в этой ночи падали все препоны между
мирами и время рвалось, как полотно, открывая лик вечности, и зловещие древние
силы выламывались из узды, наложенной когда-то Богами... Почти как у нас в
Корочун, только наш праздник был светел, он солнышко к весне поворачивал, а
Самхейн ничего доброго не сулил. Да. Про чужую веру наслушаешься всякого
страха, сам из дому не пойдёшь. Лучше уж держаться опричь!
Вместе с датским, драконоголовым, у нас стало теперь три боевых корабля, и
они сменяли друг друга в дозоре, так что из трёх воинов двое сидели у очага,
пока третий плавал. В промежутках походов мы чинили щиты. Объясняли отрокам
ратную науку и Правду воинскую - не бить в спину, не нападать ночью или на
спящего, не обманывать после того, как уже поднят щит боевой шишкой к себе...
Только вождь ходил во все походы подряд. Пересаживался с корабля на корабль и
заглядывал домой на полдня, проведать сестру. Привязчивый Гелерт кидался с
визгом навстречу, вставал на задние лапы...
Походники сказывали - однажды близ устья Мутной им встретился на лодье сам
князь. Я жадно спрашивала, жалея, что не досталось взглянуть. Баяли, князь был
сед, но глаза имел соколиные, не плоше Блудовых, а сам глядел крепким и
быстрым, и к исходу зимы ожидал рождения сына. В другой раз, опять без меня,
мелькнули за мокрым каменным островом полосатые паруса и зубастая раскрашенная
голова, и храбрые свей из города Бирки принялись вооружаться для боя, но вождь
велел поднять мирный знак и пропустил, лишь спросил, что слышно хорошего... от
похода к походу море становилось пустыннее, выпадавший снег уже не таял по
берегам, и на всякий случай под палубой прятали лыжи. К тому времени, когда
опять настал наш черёд, уже дважды дозорные возвращались, не встретив ни
корабля, и до Самхейна оставалось всего несколько дней. Или ночей, как считали
время галаты. Это будет последний поход.
Рыжий Твердята принёс на корабль мой щит и копьё, тёплое одеяло, кошель с
кольчугой и шлемом. Я знала заранее, что в кошеле припрятан гостинчик: медовые
пряники, горсть калёных орехов. Я выговаривала Твердяте, но отрок только
моргал. Он был выше меня на полголовы. Он очень ревниво взялся служить мне с
того дня, после которого мы долго ходили хромыми. Будет мне беспокойство
весной, когда Соколиное Знамя вновь начнёт осенять молодых.
- Удачи тебе,- сказал он и покраснел, и мне стало тоскливо. Нас провожало
много народу, все воины, только вчера втащившие на берег корабль, и отроки,
которых вождь в боевые походы не брал никогда. Стоял меж ними Некрас. Я видела,
он подходил к воеводе и без устали повторял: возьми, пригожусь.
Он, наверное, в самом деле пригодился бы. Но варяг так и не кивнул
головой.
Мы поставили мачту и приготовили парус, и воевода вышел из ворот городка и
стал спускаться к воде, натягивая на уши шапку, - морской ветер выжимал слезы
из глаз. Перебитые ноги вождя наверняка ныли в такую погоду, хоть он ни за что,
понятно, не скажет...
И едва только я об этом подумала, как он поскользнулся на обледенелой
тропе и с размаху сел наземь, подвернув левую ногу.
Плотица, уже державший правило рукой в меховой рукавице, так и застонал:
нет хуже приметы!.. Никто вспомнить не мог, чтобы вождь спотыкался, да ещё
перед походом. Хорошие вожди не спотыкаются. И в особенности на левую ногу.
Грендель вскочил со скамьи, как вепрь с лёжки, Некрас и Твердята кинулись
разом, но варяг поднялся сам. Не спеша отряхнулся и обвёл нас глазами, и мне
помстилась усмешка в светлых глазах.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг