другом, кончалось тем иногда, что и роднились. Но вот Хагена ослепили в плену.
Да и этих датчан вряд ли ждала добрая участь. Чего себе пожелать - чтобы сразу
убили, как Славомира?..
Пока я думала, Хаук внимательно посмотрел на меня - а глаза были
синие-синие, как зимнее небо, - и вдруг сказал:
- Это я в тебя выстрелил, когда сходились. Не знал, что ты девка. Не то бы
другой стрелой тебя уколол...
Хаук на северном языке значило Ястреб. Подходящее имя. Он разглядывал меня
в точности как когда-то - целую жизнь назад! - Некрас у чёрного озера. Только у
Некраса не были связаны руки. Да и заступник нынче сыскался неподалёку. Блуд
сшиб наглеца со скамьи, ударив не сильно, но унизительно. Хаук еле поднялся и
так повёл вывернутыми плечами, что я готова была поверить - сейчас лопнут
верёвки! Нет, не лопнули. Викинг тряхнул сизыми волосами:
- Не так ты скор был в бою, как теперь, когда я связан.
Блуд не смутился и не растерял ни капельки яда:
- Потому ты и связан, как баран, что мы в бою были проворней.
Теперь взятый корабль шёл позади, и я иногда видела Хаука, сидевшего на
скамье. Видела я и двоих мальчишек лет по пятнадцати, жавшихся к нему, как
будто он по-прежнему мог их защитить. Датские отроки. Вот на кого я всего более
походила бы в плену. Эти двое безусых не выучились скрывать страх и боль
обречённости, издеваясь над победившим врагом. Порой Хаук что-то тихо говорил
им, должно быть, подбадривал. Я оглядывалась на него... снова припоминала свой
сон и думала о Том, кого я всегда жду. И пыталась понять, кого же я загоняла во
мрак - Славомира?.. А вдруг - этого Хаука?
Вот беда! Мне бы рвать проклятую косу, припадать к ногам Славомира в чисто
вымытых сапогах, которые никак не сохли на нём, потому что ноги внутри были
холодными и не грели... мне бы в кузницу, ковать железные башмаки и медные
короваи да разузнавать у старых людей ближний путь с этой земли - искать
Славомира... живую и мёртвую воду дорогою промышлять...
Никогда-то не получалось у меня, что должно, чего ждали бы люди. Уже на
датчанина загляделась.
Смерти нет - есть несчитаные миры и вечная Жизнь, рождающая сама себя без
конца. Почему же так горько, когда наступает пора прощаться и провожать? Я
пробовала думать о Славомире и не могла. Что-то сразу выталкивало, как пузырь
из воды. Я не знала тогда, что это как рана: когда слишком больно, сразу не
чувствуешь. Я корила себя за бессердечие, за то, что мною для Славомира не
сбудется баснь. Не во мне обитала единственная душа, способная проложить путь
на тот свет и отспорить, а то силой вырвать его из темноты...
...Но и эти попрёки лишь тупо отскакивали от невидимого щита, бессильные,
как стрелы на излёте. Это особенная усталость, если не может душа распрямиться,
сладить с поклажей. Я бездумно смотрела вдаль на весёлое зелено-синее море и
вздрагивала от беспричинного страха. А то натыкалась глазами на гордую
сизоволосую голову за пёстрым бортом. Потом сделалось совсем всё равно, а глаза
начали закрываться. Даже громкие песни, которыми веселили витавший дух
Славомира, не могли меня разбудить.
Если бы вновь проснуться возле костра и увидеть его рядом с собой,
стоящего на коленях...
Блуд потом говорил, спала я, как заколдованная. И всё это время рыжая
девка смирно сидела подле меня, боясь отойти. Полонянка была красивая, кмети
поглядывали. Захочется - продадим, не захочется - оставим служить. Она была
корелинкой с западного берега моря и словенскую речь не понимала совсем. Блуд
толковал с ней по-корельски, мне же почему-то и спрашивать не хотелось, как
зовут. Разумная девка не домогалась узнать, что с нею будет. Радовалась уже
тому, что приодели и накормили. И ничья лапа больше за волосы не цепляла...
...Всё же сон что-то делает с человеком, помогая многое вынести. За других
не поручусь, но для меня это так. Уже стоял вечер нового дня и был виден наш
берег, когда я проснулась, как политая холодной водой, и сразу вспомнила о
Ведете.
Теперь-то я знаю, вождь всё время думал о ней. И над ним не властно было
спасительное отупение, как надо мной. Верно сказывал мой мудрый наставник,
вождю первая ноша. Он молча смотрел на придвигавшийся берег, держа правило.
С высокой кручи нас разглядели давно. И кинулись из ворот, сгорая кто
завистью, кто беспокойством, кто любопытством, а Некрас - требовать у Славомира
обещанный поединок... откуда им знать, что лучше бы не видать нам ни сражения,
ни победы, ни богатой добычи!
Воинов нельзя обнимать, пока не очистятся, а лучше и не говорить с ними,
но как не выбежать встречь, не порадоваться, что возлюбленные вернулись?..
Вернулись...
Велета стояла в воротах - к девятому месяцу брат совсем воспретил ей
уходить со двора, из кольца оберегающих стен. Стоял рядом дерзкий Некрас, и
подле него, рослого, она казалась ещё меньше и беззащитней. Она махала рукой,
наверное, издали распознала на корме червлёную рубаху Мстивоя.
Корабль был готов заскрести килем по дну, когда рука Велеты вдруг
замерла... и упала, как сломанный прутик. Она подалась назад и схватила себя за
щёки, так, что следы ногтей остались надолго, и кровь отхлынула от лица.
Судорожно обняла живот и начала клониться к земле. Я не помню, как пролетела на
самый нос корабля, оттолкнула кого-то и с маху прыгнула в воду. Мне бы
задуматься, а не выйдет ли худшей беды из-за меня, убившей в море двоих... да
притом девки, ведь девку и близко к роженице нельзя подпускать... такой могла
выйти моя подмога, что лучше бы её и не было...
Пока я мчалась наверх, Некрас подхватил Велету на руки и стоял, не зная,
что делать. Он не робел даже Мстивоя, но теперь глаза были растерянные, он
почти с испугом смотрел на свою ношу. Ещё бы. Зато во мне в первый раз после
боя как следует очнулся рассудок. Я закричала:
- В баню неси!
Некрас вздрогнул и побежал, радуясь, что другие взялись распоряжаться. Я
бы сама предпочла кому-нибудь помогать. Я не особенно удивилась, увидав рядом
Блуда. Хорошее было всё-таки время, когда он болел, а я бегала за киселём. Он
тогда порядочно натерпелся, но не умер же. И Славомир жил, и Славомир... И
Яруна не собирался никто гнать вон из дружины... А позади Блуда перебирала
резвыми босыми пятками корелинка. Эта-то чего ради вымочила платьишко?
Побоялась остаться одна опричь нас на корабле, полном ражих парней?..
- Отроков в деревню пошли... пусть баб приведут, - на бегу приказала я
побратиму. Распахнула дверь нетопленой бани, пахнуло сыростью. Некрас внёс
Велету, уложил на полок. Попятился вон...
Я покатила ему под ноги ведро:
- Воду таскай!
Пока я растепливала очаг, Велета лежала не двигаясь, лишь тяжко дышала.
Рыженькая подсела к ней, деловито спустила пояс, стащила понёву, развязала
тесёмочки на рукавах. Я следила вполглаза. Помстится, порчу творит - корабль
датский мёдом покажется. Я подумала об этом и забыла.
Некрас торопливо сновал туда-сюда с вёдрами. Угораздило же его дерзко
встать рядом с сестрою вождя. Подразнить вздумал варяга. Теперь не избегнуть
скверны рождения, опасного водоворота между мирами! Ни за стол сесть, ни
любушку за руку взять, пока не отмоешься. Да и то, если живого родит. А выкинет
- хоть крепость сноси. Да. Он не был трусом, Некрас. Но сто лет назад самый
храбрый мужчина убежал бы без оглядки из этой бани, от беспомощной, трудно
дышащей Велеты. Да и я, девка, как ещё отважилась бы подойти...
В тот раз с корабля на берег не перебрасывали мостков. На нас была кровь,
за нами летели гневные души. Души мёртвых с трудом видят живое - но безошибочно
чуют замаранных кровью убийц, пока те не очистят себя постом, банным потением,
дымом святого огня. Кмети выпрыгивали через борта, как это не думавши сделала
я. Стаскивали одежду и мылись. Ещё не хватало внести зло с собою на сушу, тем
более в крепость.
Ждавшие на берегу стояли смирно в сторонке. Только Хаген с Плотицей, оба
враз постаревшие, отважились взойти на лодью. Плотице, искусанному пчёлами и
муравьями, не пришлось веселить побратимов рассказами о принятых муках. Он всё
ударял кулаком по деревянной ноге, словно желая её сокрушить. Злая совесть
грызёт без зубов, её не уговоришь. Хаген провёл вещими пальцами по холодному
лбу Славомира, по его рукам, сложенным на животе, на рукояти меча...
- Я помню год, когда родился этот воин, - сказал мой седобородый
наставник.- Я был моложе тогда. Теперь он идёт служить Одноглазому, а я,
никчёмный, всё ещё здесь.
Воевода молча стоял рядом со стариками. Он и брат были наполовину галаты,
наполовину вагиры, они чтили иных Богов и готовили себя к иному служению... но
в этом ли дело. Хаген попросил его рассказать о походе, и он рассказал ровным
голосом, как про чужое. А смотрел, сказывая, не на них и не на мёртвого брата -
на датский корабль...
Между тем дошла очередь до привезённых нами голов. Их подняли на самый
верх тына, на острые колья. Там, наверху, солнце и дождь начнут совлекать С них
тленную плоть, пока не заблестят голые черепа. Души воинов не смогут
устремиться домой, как следовало им по вере датчан. Навеки плененные, они
останутся здесь и будут служить подобно рабам - ниже рабов! - нам и Перуну,
стоящему в неметоне, возле стены. Только пустые глаза и распахнутые безгласные
рты будут слать свой крик на закат, в сторону родных островов...
- Высоко забрались ребята, - проскрипел зубами связанный Хаук.- Они не
струсили, когда не стало удачи!..- Нашёл глазами Мстивоя и заорал что было
мочи: - Эй, вальх!.. Вели прибить их гвоздями, не то сойдут ночью грызть твоих
сторожей!..
Наверное, жена Третьяка, или кого ещё там всполошил мой побратим, не
слишком заторопилась, прознав - взялась вдруг рожать сестра воеводы. Добро же!
Лучше пусть не попадаются мне на глаза, если...
- Я тоже умру, - всхлипывала Велета. - Я тоже умру.
Она мешком обвисала у меня на руках, ноги подламывались. Я водила её круг
за кругом, мимо огня, от двери к полкам и обратно. Ох, не мне быть бы здесь,
подле неё - двум-трём опытным жёнам, да притом таким, чтобы сами уже кончили
рожать и стали чисты, а первые дети удались парнями. И мужу, как иначе. Это
Ярун должен был обнимать испуганную, страдающую Велету, водя её посолонь. А
потом без натуги поднять на застланную лавку и поворачивать с боку на бок,
чтобы дитя во чреве двигалось легче... Это его - не мою руку она сжимала бы до
синяков, впитывая мужнину уверенность и силу... если бы всё-то у нас
совершалось, как заповедано, как делали люди!
Я сказала Велете:
- Ещё чего выдумала, умирать. Лучше сына назови Славомиром.
Для неё, верно, время летело, бежала вечность за вечностью. А я всё никак
не могла сообразить, пора уже было прийти бабам или ещё нет. Ой, почём знать,
успела ли кровь Велеты как следует свернуться в младенца, успела ли войти в
младенца душа...
Скрипнула дверь, я возрадовалась - пришли! - но нет, лишь мелькнул
красно-бурый рукав, а на полу остались ножницы, прялка и боевая стрела. Хоть
один завет соблюсти, и то ладно.
Женщина всегда рожает легко и не мучается, если рядом ласковая мать и
супруг, с любовью ждущий дитя. Мать Велеты убили, надругавшись, датчане, муж
бродил далеко. Велета изо всех сил старалась держаться, но сил было немного. Я
придерживала и гладила её разведённые колени. Мне казалось, она тужилась всё
слабей.
- Замучила я тебя... не сердись уж...- сказала Велета, когда выдалась
малая передышка.
Она смотрела на меня и словно бы мимо, сквозь пелену. И вряд ли сама
понимала, что говорит по-галатски. Корелинка вытерла ей заплаканное лицо.
Волосы лезли мне в глаза, я хотела сдуть их, они примокли и не сдувались, я
убрала их локтем.
- Бренн! Бренн!.. - вдруг отчаянно закричала Велета и напряглась, упираясь
в лавку затылком. Я бы не удивилась, если бы воевода вправду влетел, отшвырнул
меня в сторону и сам сделал всё куда лучше, чем у меня могло получиться. Вот уж
кто, заслышав голос сестры, не побоялся бы ни своих гейсов, ни мести самых злых
сил... Я успела задуматься, хорошо было бы или плохо, если бы все люди стали
как воевода...
Я увидела появившуюся головку, и спустя немного времени мне на руки
выскользнул живой и мокрый мальчишка.
- Звала, что ли, вот и пришёл, - проворчала я, торопливо, трясущимися
руками очищая круглое личико. Я не знаю, расслышала ли меня Велета. Скорее
всего нет. Но вот мальчишка вобрал в себя воздух и закричал, обиженный моим
слишком ретивым шлепком, в самый первый раз позвал мать на подмогу. И у Велеты
хватило сил протянуть руки навстречу:
- Дай... дай!
И прижала к себе дитя, ещё связанное с нею трепещущей пуповиной. Выждав, я
перетянула пуповину крепкими нитками, взяла стрелу, боевой нож - и перерезала.
Воином будет. У малыша было красное родимое пятнышко на правой щеке, возле
скулы. Это оттого, что Велета схватила себя за щёки на берегу. Вырастет парень
и станет выше отца, и пятно его не испортит. Ему скажут, откуда оно, пусть
гордится. Не врут старики, братья матери когда-то считались ближе отца.
Я наклонилась устроить обоих удобнее... и вдруг услышала глухой лязг,
похожий на лязг меча, и знакомый, низкий мужской смех, яростный и счастливый!..
И мороз прошёл по спине! Шум битвы и смех неслись издалека, из страшного
далека. И в то же время звучали явственно рядом. Наитие подсказало: того
расстояния не измеряют ни в стрелищах, ни даже в морских переходах. И не слухом
я всё это услышала, я одна из троих.
Рождение, как и смерть, пробивает брешь в невидимой грани... и она не
сразу затягивается, как ряска после того, как в воду бросили камень... Ещё
чуть, и я разглядела бы Славомира - прозрачную, тающую в воздухе тень, а был бы
один мой глаз мёртвым, ещё лучше оба, - как у старого Хагена, - разглядела бы
точно. Он был здесь, Славомир. И рубился, смеясь, рубился верным мечом со
злобными тварями, слетевшимися, точно жадные мухи, на тёплую кровь, на
осквернённость Велеты и пуще того мою... Кто они были? Души датчан?.. Славомир
не отступит, не даст им приблизиться, отобрать едва рождённую жизнь. Ничего
плохого не будет с Велетой и её маленьким сыном. И со мной, потому что он любит
меня. Я расскажу Велете, как только она немного окрепнет, сейчас нельзя -
испугаю...
Между тем Велета вдруг снова беспокойно заёрзала, потянулась рукой к
животу. Корелинка поспешила перенять у неё дитя. Новый вскрик и отчаянный,
мучительный труд...
- А вот и Славомир, - сказала я, приветствуя второго животворящим шлепком.
И это было пророчество. Глухой лязг у края сознания стал ясней, я могла бы
поклясться, что слышала победный, торжествующий клич... И всё стихло.
Кто поручится, что Матери Рожаницы не послали дух Славомира сразу назад,
не вдунули его в новорождённого сыночка Велеты?..
Выходя из бани на волю, я чуть не столкнулась в дверях с женой Третьяка,
бегом бежавшей навстречу. Я размягчённо подумала, что она и впрямь торопилась,
я зря её обижала. Сколько минуло времени, сообразить я по-прежнему не могла.
Оказывается, сгущалась уже темнота. Солнце только что село, и небеса остывали,
теряя закатный румянец, вновь утопая в синих, звёздных потёмках. Ночь открывала
бесчисленные глаза, чтобы смотреть вниз до рассвета. Я прислонилась к стене,
жадно вбирая холодный и сырой ветер, дувший с моря. Я пила и смаковала его, как
родниковую воду. Я могла бы стоять так до бесконечности. Я слышала, как внутри,
за моей спиной, жена Третьяка ахала и ворковала над малышами, а Велета сонно ей
отвечала. Я немного послушала их и так же неповоротливо, сонно подумала, что
никакой порчи теперь можно не опасаться, кто бы ни пожелал её напустить...
- Иди умойся,- сказал кто-то голосом Блуда. Я открыла глаза и увидела
побратима. У него был обнажённый меч в правой руке. Сперва я решила, он гнал им
нерасторопную женщину, веля поспешать. Потом догадалась: нет, это он ходил
вокруг бани с боевым железом, как ходят ещё вокруг свадебного покоя, не
позволяя приблизиться недобрым теням. Еле ворочая языком, я выговорила:
- Сходи... скажи воеводе, сынки... двое...
Блуд ответил:
- Он знает. Он здесь только что был.
Не будь я так измотана, я бы засмеялась. Значит, действительно мог вбежать
на помощь сестре, что ж не вбежал? Неужто поверил - совладаю?.. Неверной рукой
я взяла меч Блуда за лезвие:
- Не надо. Там...
Хотела сказать - Славомир всех разогнал, но язык заплетался, не
договорила, да и не стоило договаривать, такие дела не для речей вслух, слишком
болтливые чаще всего и тревожат тех, кого тревожить не следует.
Побратим за руку отвёл меня на мостки. Холодная, вкусная морская вода
немного меня вразумила. Я долго плескала её себе в лицо и на голову, чувствуя,
что оживаю.
- Смотри, какое облако, - тихо сказал Блуд.
Я подняла глаза и вздрогнула, мало не свалившись с мостков. Я не знаю,
откуда берутся подобные облака, но уж наверняка не сами собой. И почему я его
не заметила тотчас, как вышла, я тоже не знаю. Наверное, так было надо. А
может, его тогда там и не было.
Оно косо висело немного левее того места, где спряталось солнце. Кто-то
огромный, по пояс ушедший за небоскат, освещённый холодным малиновым пламенем
из-под земли, прощальным движением простирал ко мне исполинскую руку, бросая
через всё небо огненный меч...
Кто это был, что это было?.. Кто прощался со мной, навек уходя?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг