- Так вот почему волна разгулялась,- сказал Блуд.- В чужом море с
драконом! И жертву, я думаю, не принесли!
Его удивительные глаза, уже что-то различали там вдалеке.
- Какой у них дракон? - жадно спросил Славомир. Блуд помолчал, щурясь
против яркого света. Потом стал говорить. Он высмотрел даже клыки, казавшиеся
из разинутой пасти.
- Датчане! - сказал Славомир убеждённо. Ему не сиделось, он был похож на
жениха в свадебный вечер, но на сей раз я была ни при чём.
Вождь неподвижно стоял на корме и молчал, не торопясь что-то решать. Он
никогда не торопился.
- Вздевайте брони, - приговорил он наконец. Я просунула голову в ворот
кольчуги, затянула пояс. Нас учили плавать оружными, в кольчугах и шлемах...
Странно! Умом я понимала - надо бояться, но, знать, сегодняшний запас страха
иссяк во мне ещё утром, пока я разыскивала на острове нож. Я надвинула шлем и
застегнула ремень под подбородком. Я не буду закусывать губы, когда дойдёт дело
до рукопашной.
Корабли между тем летели хищными птицами. Теперь уже все различали пёстрые
полосы по бортам и носового дракона, несхожего близнеца славного чудища,
хранившего от бед самих нас. Видны были головы воинов над бортами, между щитов.
А на маковке мачты качалось туда-сюда и блестело позолоченное крыло, указующее
ветер.
- Датчане,- сказал вождь негромко. Славомир откликнулся эхом:
- Датчане.
Будто в ответ, вверх по мачте встречного корабля рывками пополз круглый
щит красного цвета - боевой знак Северных Стран.
Братья переглянулись и молча, одновременно расстегнули на себе пояса.
Сложили на палубу. Потом стащили кожухи и кольчуги. И наконец совлекли рубахи,
оставшись полунагими. Это был обряд - скорбный и страшный! Никогда бой с
датчанами не превратится для них в обычную молодецкую сшибку, которая может
окончиться и побратимством с мужественным врагом... Вождь высоко поднял щит,
показывая датчанам - выпуклой стороной! Быть сече.
Оба корабля бежали вполветра, скоро на том и на другом уберут паруса,
чтобы сцепиться бортами. Я держала лук наготове, хотя для стрельбы ещё было
далековато, и знай прикидывала, как стану прятаться за щитами побратимов, потом
улучать миг и спускать тетиву. Руки подрагивали от возбуждения, но я
по-прежнему не боялась.
И вот тут... не знаю, как лучше сказать. Мне почудилось, моя воля как
будто соприкоснулась с чужой, тоже ощутившей меня и взявшейся меня истребить!..
Не думая, я ничком бросилась на палубные доски. И тотчас надо мной ударила в
мачту стрела с наконечником не меньше ножа, и этот нож вошёл в мачту до
половины. Не спасла бы и кольчуга.
- Молодец девка! - сказал Славомир.- Добрым воином будешь!
За первой стрелой посыпались ещё. Было слышно, как гомонили датчане. Мы
молча прятались за щитами, потому что вождь не велел стрелять без приказа.
Наконец какой-то горластый викинг обозвал нас ощипанными вендскими соколами,
боящимися выпустить когти, и несколько датчан поднялись убирать парус, пока
корабли не пронесло друг мимо друга. Вот когда Мстивой коротко крикнул, и наши
стрелы швырнули поднявшихся обратно на палубу. Я успела заметить, как вскинул
лук сам воевода; ему пристало иное оружие, но всякое дело должен первым начать
вождь, не то не будет добра. Кажется, я тоже не промахнулась, но наверняка
сказать не решусь.
- Доброе начало!..- захохотал Славомир. Вождь глянул на него мельком.
Вешней озими в засек не засыпают.
Мы стреляли. Воевода наказывал бить только наверняка, не тратить зря
стрелы. Всякий раз, когда я высовывалась спустить тетиву, датский корабль
оказывался ближе прежнего, набегая словно прыжками. Потом я прижалась спиной к
одной из скамей и уперлась ногами в другую, чтобы не так ринуло при ударе.
Корабли вломились друг в друга, вздыбились, замерли и осели, дрожа до
кончиков мачт, точно два жеребца, осаженные на скаку. Как я ни упиралась, меня
метнуло вперёд, я посунулась лбом о скамью, шлем уберёг. Мир подвинулся перед
гла зами, оглушил грохочущий треск, потом визг мокрого дерева. Я ошалело
вскочила, когда кмети начали перепрыгивать через борт на датский корабль.
Воевода всё-таки обманул вражеского кормщика: серый парус упал чуть позже
полосатого, и варяг, доворачивая правило, поймал катившуюся волну - словно
Рарог, кинувшись вниз, пал на датский корабль, ударил в жёсткую ясеневую
скулу... Наша лодья почти вползла к ним на палубу чёрным окованным носом, так
накренив подмятое судно, что вода хлынула через борт. Ни один человек у датчан
не устоял на ногах, и многие больше не поднялись, пригвождённые к палубе нашими
стрелами. Я тоже выстрелила, хотя попозже других, когда зубастые якоря уже
стягивали корабли. Верёвки никто не пытался рубить. Я кинула под скамью
дедушкин лук, и сердце успело ёкнуть, как же это он будет лежать здесь без
меня, ни разу до сих пор я так его не бросала... Я влезла на качавшийся
перекошенный борт и спрыгнула на датскую палубу.
К тому времени викинги успели прийти в себя и дали отпор. Мужества им тоже
было не занимать. Я подумала, а не больше ли толку остаться на нашей лодье и
продолжать стрелять? Это моя трусость подала голос. Я вытащила меч.
Никогда раньше я не видела битвы, не видела, как люди убивают людей.
Больше не было смешливых парней, сушивших порты, уплетавших вкусное варево
всего полсуток назад. По палубе датского корабля перекатывался кровавый клубок,
страшные звери, рыча, рвали друг друга. Мои побратимы потчевали врагов в
хмельном жестоком пиру, убивали и сами готовы были на смерть... Век будут
стоять передо мной искажённые лица, ощеренные рты и глаза, безумные безумием
битвы! Счастлив, кто никогда не видел таких...
Славомир и Мстивой оказались на разных концах корабля. Славомир был уже
ранен, правда, легко, кровь текла по лицу, капала с подбородка на грудь. Он не
утирал её, белые зубы сверкали. Он был счастлив, он нападал на врагов, которых
искал каждый день все двенадцать лет после гибели Неты... Он уходил от ударов,
как заговорённый. Сумевший достать его лежал на палубе, разбросав мёртвые руки.
Пока я глядела, Славомир свалил второго и засмеялся.
Потом я увидела, как двое датчан быстро переглянулись и устремились к
нему, перешагивая через скамьи... Один был оружен длинным копьём. Каким образом
я поняла, что они замышляли? Я кинулась наперехват, громко крича, чтобы
предупредить Славомира. Я сцепилась с тем, что оказался поближе. Бородатый, он
превосходил меня на голову и вблизи глядел необъятным. Он хотел отмахнуться,
как от назойливой мухи, но мой меч пробороздил его панцирь и, видимо, дошёл до
живого - викинг взревел и повернулся, замахиваясь. Меня учили отгадывать, каким
будет удар. Тело не опоздало вспомнить науку, раздумывать не понадобилось, я
выгнула спину, едва не коснувшись палубы шлемом, и ударила, как показывал
воевода. Датчанин в это время снова замахивался, мой меч косо врубился ему в
грудь и застрял. Я бы никогда не поверила, что у человека могут так выпучиться
глаза, как у него. Он зашатался и словно забыл, что собирался делать. Не успев
толком выпрямиться, я поскользнулась и, падая навзничь, свалила его вместе с
собой. Неподъёмное тело обрушилось на мои ноги, черен меча вывернуло из руки,
викинг напоролся ещё глубже, и я услышала какое-то бульканье, разом похожее на
хохот и хрип. Я забилась, пытаясь высвободиться и давя подхлынувшую дурноту.
Запах тёплой крови бил в ноздри. Я кое-как столкнула с себя умиравшего и
приподнялась как раз вовремя, чтобы увидеть бок Славомира и занесённое копьё. Я
не успевала уже достать меч и прыгнуть на выручку. Я вспомнила про неразлучный
топорик, упёршийся железным углом мне в позвонки, выхватила его и метнула, и он
проломил датчанину голову, но остриё шириной в ладонь всё-таки вошло Славомиру
сбоку в живот, на два пальца выше ремня, сверху вниз.
...Я увидела, как вмиг побелело его мокрое молодое лицо и стало совсем
мальчишеским, обиженным и беззащитным. Он медленно осел на колени, потом
залился кровью изо рта и осел набок, хватая скользкое древко. Я хотела бежать к
нему, но кто-то другой, ещё сохранявший рассудок, опас бросить оружие. Я
перевернула напоровшегося на меч, мне больше не было дела до его выпученных
глаз. Я взялась за торчавшую рукоять, упёрлась коленом и вытащила клинок. Тут
мне что-то почудилось за спиной, я мгновенно присела, одновременно
оборачиваясь, и осталась жива. Тяжёлый меч со свистом прошёл над головой. Между
скамьями стоял третий датчанин, такой же огромный, как первый, только стройней.
Я не попятилась. Я думаю, моё лицо было теперь таким же, что у ребят, -
сумасшедшим и страшным. Я больше не беспокоилась, что будет со мной, мне
хотелось лишь одного - вцепиться ему в горло и выпить всю кровь. Я прыгнула,
как дикая рысь. Новый удар я приняла крестовиной меча и... выдержала. Кажется,
я от ярости плакала. Я метила срубить ему голову, но промахнулась и угодила
только по шлему, однако это был достойный удар, ремень нащёчников лопнул, шлем
покатился, густые волосы вывалились на плечи, пепельные с сизым, почти
металлическим блеском. Я и не думала, что такие бывают. Может, в другое время я
бы залюбовалась, но теперь мне только хотелось облить эти волосы кровью, и было
счастье, когда на лбу у датчанина взбухла и потекла полоса, оставленная краем
сбитого шлема. Викинг засмеялся и вдруг сказал по-варяжски:
- Хорошо рубишь, мальчишка. Но я рублю всё-таки лучше.
А ведь убьёт, поняла я и опять не почувствовала страха. А ну и пусть
убивает. Сам прежде голову сбереги. Датский меч высек быструю молнию. Я
отлетела назад через скамью, длинное лезвие обдало щёку ветром и грянуло в
дерево, угодив как раз вдоль волокон, - крепкая скамья раскололась и защемила
его, другой на месте датчанина тут и пропал бы, но он без усилия выдернул меч и
вновь замахнулся, и я ощерила зубы, готовясь отбивать новый удар, и в это время
меня отнесло в сторону, вспыхнула золотая полоска вдоль стального клинка.
Викинг не кончил замаха - страшная Спата встретила его меч, и меч улетел далеко
в воду. Вождь шёл к брату на корму корабля и расшвыривал всех, кто попадался.
Пепельноволосого ринуло к борту, и там он свалился. Подоспевший Блуд нагнулся
связать.
Когда я подбежала, Мстивой обнимал Славомира, прижимая ладонями рану,
пытаясь облегчить последнюю муку. Из-под его пальцев текла кровавая жижа,
брошенная Спата валялась рядом на палубе.
- Подбери сопли, брат, воины смотрят,- сказал Славомир.- И... не торопись
следом за мной...
Я не знаю, плакал или нет на самом деле Мстивой, может, и плакал, я на
него не глядела. Славомир повёл глазами и не сразу узнал меня, наверное, я была
сама на себя не похожа. Потом узнал и улыбнулся. Лучше бы мне не видеть этой
улыбки. Он сказал:
- Квэнно... Не станут нас зарывать с тобой в снег... - и вдруг спросил: -
Что, пошла бы за меня осенью?
- Пошла бы! - ответила я твердо. Он чуть заметно покачал головой:
- Врёшь ведь.
Я кинулась на колени, схватила его руку и положила себе на грудь. Я
увидела, как начала уходить жизнь из его глаз, всё быстрее, быстрее,
неостановимо. Ладонь в моих руках затрепетала, он сумел усмехнуться:
- Кольчуга на тебе... Мою возьмёшь, она крепче... Он трудно вздохнул ещё
раз или два, и глаза совсем опустели и стали похожи на драгоценные камни, и
даже сквозь кровь было заметно, какой он красивый. Таким красивым я никогда его
не видала.
Вождь поднялся на ноги. Медленно вытер ладони о кожаные штаны. Нагнулся,
подобрал Спату и побрёл прочь, и тут до меня дошло, что ещё не кончился бой,
что на носу, где держались самые стойкие, ещё опускались мечи. Какой-то
датчанин, опять с таким же копьём, оказался на пути воеводы. Он почему-то
бросил в него копьё, вместо того чтобы подпустить поближе и ударить наверняка.
Варяг не стал уворачиваться, не стал отбивать Спатой копьё. Но датчанин с трёх
шагов не попал в него, а потом повернулся и побежал. Вторым прыжком вождь
настиг его и взял сзади за шею.
Я рассеянно поискала рядом с ним Славомира, не нашла, удивилась и поняла,
что разум во мне держался нетвёрдо. Я хотела забрать свой топор и пойти туда,
где продолжали рубиться... Взвившаяся тошнота застала врасплох, на сей раз я
даже не пробовала её удержать, успела лишь наклониться, в глазах смерклось, я
повисла животом на борту и, верно, свалилась бы, если бы не Блуд. Раскалённый
шлем сдавливал голову, пустое нутро выворачивалось, исходя мучительной желчью.
Побратим гладил меня по спине, не забывая зорко следить, как доламывали датчан.
Мы с ним навряд ли могли там пригодиться. Там, пожалуй, теперь хватило бы
одного воеводы.
Когда наконец меня отпустило и я перестала корчиться и задыхаться, Блуд
усадил меня на палубу, помог расстегнуть шлем, достал воды из-за борта и вылил
мне на голову. Я разевала рот, судорожно дыша, но не было слез.
Блуд вдруг насторожился и прыгнул, как кот, почуявший мышь, к крышке
трюмного лаза. Меч новогородца, бывший Яруна, смотрел в узкую щель меж досок. Я
нашарила топор и подошла к побратиму. Он молча кивнул на бронзовое кольцо в
выбитом желобке, зелень с бронзы была с одного боку истёрта жёсткими руками
датчан. Я взялась за кольцо и резко вздёрнула тяжёлую крышку. Блуд первым
заглянул в трюм... и, не ударив, опустил руку с мечом.
Я совсем откинула крышку. По рёбрам лодьи перетекала вода, влившаяся через
борт. Прямо в этой воде, сжавшись и обхватив руками колени, лежала растрёпанная
рыжая девка. Яркий солнечный свет ослепил её, она съёжилась ещё больше,
заслоняя лицо. Одна рубаха была на ней, да и та вся оборванная; я увидела
синяки на голых ногах и след пятерни, запёкшийся на плече. Блуд спрыгнул в
трюм. Девка пыталась ползти от него, но трюм был слишком тесен здесь на корме,
Блуд сразу поймал её и передал мне наверх. Худенькая, гибкая, как котёнок, она
извивалась что было сил, пробовала кусаться.
- Тихо, глупая, - проворчал Блуд. - Не обидим.
Она как не слышала.
- Тихо ты! - прикрикнула я. Поймала за локти и хорошенько встряхнула. Тут
она первый раз повела глазами вокруг... тонко вскрикнула и прижалась ко мне,
уткнувшись в мой измаранный кожух. Она была гораздо младше меня, не более
шестнадцати лет. Невестилась поди. Блуд оглядел её и покачал головой. Потом
принёс шерстяной датский плащ - прикрыть срам. Несчастная девка цеплялась за
меня, плача взахлёб. Пожалуй, это были те самые слезы, которых я так и не
сумела пролить.
Галатский закон возбранял до самого погребения оставлять умершего одного,
в печали и темноте. Всю дорогу до дома Славомир полулежал, полусидел на палубе
нашего корабля, умытый и прибранный, в красивой броне и с мечом на коленях.
Кмети пели сперва победные песни, потом подряд все весёлые, сколько могли
припомнить. Печальных песен не будет. Дух Славомира был ещё здесь, рядом, около
нас; настанет пора ему окончательно уходить за тёмную реку, пусть вспомнит, как
славно мы его провожали. Смех - это новая жизнь. Смерти нет, пока звучит
смех... Вождь стоял у правила. По-моему, он не раскрывал рта до берега. Он и
прежде редко что-нибудь говорил, если мог обойтись.
Полтора десятка ребят управлялись на захваченном корабле. Мёртвых датчан
раздели и голыми побросали за борт. Морскому Хозяину в подношение, вместо
жертвы, которой они пожалели ему в начале похода. Мы оставили себе только
головы - то-то прибавится черепов в святилище и на привратных столбах...
Морской Хозяин не осердился: к вечеру разошлись остатки ненастья, задул ровный
попутный ветер, до самого дома ласкавший крепкие паруса.
Пленным датчанам без лишних затей скрутили руки и ноги и каждого ещё
привязали к скамье. Никто из них не просил о пощаде и не жаловался на раны.
Смерть - последний поступок, а то нередко и главный. Люди не помнят всего,
что совершил воин, но и через сто лет про каждого расскажут, как умер. Викинги
давали язвительные советы парням, поднимавшим парус, снимавшим дракона со
штевня на отнятом у них корабле. Болтали между собой, заводили свои песни
наперекор нам - и потешались один над другим, когда от долгого сидения на
ком-нибудь промокали порты.
Был там и мой пепельноволосый. Придя в себя связанным, он сразу спросил,
кто старший в нашей дружине. Блуд сказал, и викинг вывернул шею, чтобы
взглянуть на вождя. Тот стоял около мачты, и датчанин вдруг заорал во всё
горло:
- Эй, вальх! Скорей отойди, эта мачта срублена из берёзы!..
Они что-то знали про нашего воеводу. Вальхами в Северных Странах звали
галатов. Мало ли где этот датчанин мог слышать про Мстивоя Ломаного и его
гейсы. Конечно, он врал насчёт берёзы, кто же делает мачту из берёзы, просто
хотел посмотреть, как вздрогнет варяг. Вождь не вздрогнул. Если бы я хуже знала
его, могла бы подумать, что он и не слыхал. Начавшие смеяться датчане понемногу
затихли. Мстивой подошёл к пленникам и спросил, здесь ли их вождь.
Отозвался рослый воин с седеющими усами и серебряной гривной на шее:
- Я всех их привёл сюда с Селунда... Они называют меня Асгейром
Медвежонком и говорят также, будто я сын Асгаута Медведя. А ты, верно, Мстивой
Ломаный из тех вендских хёвдингов, которые сперва убивают врагов, потом
начинают расспрашивать, кто таковы?
Воевода молча кивнул. И ушёл, не оглядываясь.
- Эй, Асгейр, - позвал мой датчанин. - Таких, как ты, у них раньше
привязывали к дохлому жеребцу и жгли между четырёх свай!
Асгейр тоже недаром был предводителем.
- А где они, Хаук, найдут здесь жеребца? Да ещё дохлого?
Хаук не задержался с ответом:
- Наш дракон пригодился бы...
Опять поднялся смех, как будто речь шла не о казни, а о весёлой пирушке.
Вот бы знать, что в действительности у них на душе. Я подумала: а так ли
держались бы в плену мои побратимы и в особенности я сама? Опытные люди
сказывали, из плена можно сбежать. Бывало ещё - пленный враг постепенно делался
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг