падали, утвердят на куче поленьев? Я шагнула...
- Дитятко, - сказал старый Хаген. Железными пальцами поймал за плечо и
обнял, крепко прижал к груди мою помрачившуюся голову. Ярун стронулся со своего
места между молодшими. Ни на кого не глядя, подошел к нам и встал, застывая
лицом, держа копьё наперевес. С другой стороны появился Блуд. Ноги держали его
ещё не особенно крепко, но серебряная крестовина ярко блестела над правым
плечом. И краем глаза, между заслонившими спинами, я увидела Сла-вомира.
Славомир сцепил руки на пояснице. Так он делал всегда, если раздумывал, не
будет ли драки.
Кажется, у меня-таки на миг стемнело в глазах. Я встрепенулась, схватила
ртом воздух, заслышав спокойный голос вождя:
- А с чего ты взял, старейшина, что это она?
- Чужая она, - сказал хмуро Третьяк. - Отколь пришла, мы там не были,
рода-племени её не знаем. Живёт наособицу, не как все честные девки. В мужских
портах ходит. И силы, что не у всякого парня. Она это, некому боле!
Я снова поняла, что погибла. Конечно, старейшина был прав. Воевода немного
подумает и согласится. Может, и вправду всё из-за меня, несчастья ходячего,
даром что я и не думала ворожить... Мой Бог был далеко, на полочке в горнице, -
не стиснешь потной ладонью, не взмолишься: сохрани!.. Хаген гладил мою голову и
не разжимал рук. Блуд и Ярун смогут только прибавить свои жизни к моей, потому
что будет так, как приговорит вождь. И даже Славомир не подмога.
Вождь сказал невозмутимо:
- Я тоже чужой здесь, старейшина, и ты на моей родине не был. Откуда тебе
знать, не я ли порчу навёл.
Дерзкие кмети стали смеяться. Вольно им было смеяться. В это время кто-то
из женщин смилосерд-ствовался:
- Пусть железо поднимет, что неповинна! Мне показалось, это была жена
Третьяка.
- Пусть, - сказал старейшина. - Не обижай, воевода.
...Сейчас разведут беспощадный огонь перед хлевом, где лежит больная
корова. Добела раскалят кованый гвоздь и дадут нести его кругом двора. Или
прикажут войти к корове и выйти, хватит и этого. Голая ладонь сперва зашипит,
потом почернеет и распадётся, выглянут кости, и сердце начнёт останавливаться
от боли... на третий день станут смотреть ожоги и неизвестно ещё, что
порешат...
- Погоди ты с железом,- сказал вождь недовольно. - Я её для того полгода
кормил, чтобы калекой службу служила? Выйдет чиста - ты ей наново руку
приставишь?
Третьяк открыл было рот и закрыл, насупился, раздумывая, что говорить,
обернулся к своим - не посоветуют ли. Мстивой дожидаться не стал, спросил
громко:
- Кто видел, как она порчу творила? Оказалось, не видел никто. И вождь
продолжал:
- Если по Правде, значит, ваш послух, наш очистник. Тебе, Третьяк, кто
всех злее клепал?
Третьяк ахнул от неожиданности, а люди зашумели и вытолкнули Голубу. Она
вскрикнула и хотела юркнуть обратно, но её не пустили: болтала языком -
отвечай. Так всегда поступают, когда прямой вины не доказано, один наговор.
Мать Голубы, накликавшая дочке беду, покатилась по земле и завизжала. Её
кинулись поднимать, она не давалась. Жестокий варяг посмотрел на неё и как
будто поморщился:
- Без железа рассудим... Достанет тут и воды. Голуба заплакала, закрыла
руками лицо. Вождь повёл глазами на кметей, выбирая парня поздоровей... и тут
мимо нас скользнула Велета и со счастливой улыбкой вышла на середину:
- Я Зимушке очистницей буду. Я ей подружка. Опередить её никто не успел,
ни Блуд, ни Ярун. Любой на месте вождя зашатался бы. Такое родное - и дать,
чтоб испытывали водой!.. Сестрёнку возлюбленную!.. А по ту сторону плакала
девка, сидевшая рядом с ним на зимних беседах. Та самая, что брала его руку,
нежно гладила пальцы... Вот такое страшное дело, и всё по моей вине. Наверняка
он жалел, что не предал меня сразу на смерть.
Воде не зря поклоняются, у неё священная сила. Как испытывают водой?
Окунают обоих, ответчика и истца, и следят, кто первый смутится, кого уязвит
справедливость, завещанная воде.
В проруби, где мы полоскались каждое утро, места было хоть отбавляй. По
ночам её схватывала прозрачная корочка, но к полудню края оплавлялись,
обтаивали на солнце. Зарёванная Голуба приблизилась к проруби, как к открытой
могиле, и мучительно долго терзала пряжку плаща, никак не могла её расстегнуть.
Велета всё так же радостно улыбнулась братьям, мне и Яруну и принялась
раздеваться спокойно, как у себя в горнице, в уютном тепле. Я слышала, Ярун
сдавленно застонал. Велета верила в мою невиновность и не сомневалась, что
победит. Мы тоже верили - морская вода рассудит по Правде и не сделает ей худа.
Но оба мы предпочли бы тягаться со всей деревней по очереди, лишь бы не видеть,
как она обнажённая проходит по льду в ярком солнечном свете - гляди, если кто
недоверчивый, ни оберега на теле, ни тайного знака, ни жира гусиного!..- а
затем садится на скользкую кромку и неумело, неловко спускается в дышащую
прорубь... нежная молочная кожа в зелёной воде покрылась зыбкой русалочьей
чешуёй.
Вождь смотрел молча и был похож на лук, что я разглядывала тогда на стене.
То же спокойствие хуже всяких угроз. Старый сакс держал меня за плечо.
По-моему, он боялся, как бы я не кинулась на помощь Велете. Время шло.
- Не могу больше!..- заголосила Голуба так, что все вздрогнули. И забилась
в воде, словно её топили, подвязывали тяжкий камень к ногам.- Не знаю! Не знаю
я ничего!..
Мстивой оказался у проруби прежде, чем мы успели что-нибудь сообразить.
Одним рывком выхватил лёгкую Велету из моря, закутал в свой меховой плащ, на
котором можно было найти шов от дыры, оставленной моим топором... У берега
ждала баня. Он никому не доверит сестру, сам будет парить её до малинового
свечения, до жара в костях...
Как уж там вынимали-завёртывали Голубу, никто из нас не оглядывался.
Насмешник Блуд потом не давал девке проходу, всё вспоминал её голую, пока
Славомир не прикрикнул. И надо ли говорить, ни одна корова у Третьяка и в
округе больше не пала.
Несколько дней вождь не пускал Велету из дома. Всё слушал - вдруг
кашлянет. Ночами я лежала с ней рядом и не столько спала, сколько следила,
ровно ли дышит. Никогда мне не отплатить ей и за частицу добра, не совершить
даже доли того, что она для меня совершила. Я неуклюже попробовала сказать ей
об этом. Легко краснеющая Велета страшно смутилась и на ухо поведала мне
великую тайну:
- Яруна ты привела.
Я не знаю, ждала ли она единственного человека, но она его дождалась. И
Ярун обрёл ту, что была ему предназначена. А меня обежала скаредная смерть
потому лишь, что отстояла, не выдала, не пощадила себя маленькая Велета. Где ж
он был, отчаянный воин, который сразился бы за меня против всех и победил.
Который и не подумал бы разбираться, честна я или виновна. Который деревню по
брёвнышку раскатил бы, а меня пальцем тронуть не дал. Да что тронуть - худое
слово сказать...
...а где-то глубоко внутри себя я давно уже знала: он не придёт. Тот, кто
смог бы взять у меня всё и отдать сторицей. Он не придёт никогда, его нет на
этой земле. Пора уже мне научиться жить без него.
Зря боялся за сестру воевода. Велета не чихнула лишнего разу, и мой
побратим повёл её смотреть подснежники, родившиеся в лесу. С ними, поджав лапу
в лубке и вертя обрубком хвоста, поскакал ощипанный пёс. Он знал Яруна хозяином
и уже привыкал к новому имени - Куцый. На прежнее не откликался. Запамятовал со
страху.
Скоро девушки-славницы наденут лучшие порты и станут гулять, взявшись за
руки, нарядной змеей под громкую песню. А молодые ребята, пришлые и свои, будут
пытаться нарушить девичий ряд, отбить, увести в сторонку самую милую. Я знала,
в прошлом году дочь старейшины всегда вела танок. Выступала лебёдушкой и
непременно старалась пройти поближе к вождю, ибо тот всякий раз ходил
проследить, не обидели бы кого ревнивые молодцы... Что будет с нею теперь, как
сумеет глядеть на него, улыбаться? Я судила по себе: я бы не смогла.
Может, Голуба теперь затворится в дому, позабудет, как выглядит
праздничная рубаха. И ведь у лживых наветниц, случается, волосы вылезают,
гнутся дугой стройные спины...
Но потом я узнала от Славомира - с Голубы, как с утицы, всё скатилось
долой. Вот норов счастливый! Опять смеялась с подружками и плела пушистую косу,
и родитель-старейшина не бросал мысли сродниться с варягом. Чуть выждет и опять
посадит красавицу дочку рядом с седым женихом вдвое старше неё...
Что думал про всё это сам вождь, я ведать не ведала. Не моё дело, да,
правду молвить, я старалась пореже являться ему на глаза.
Боевые корабли Мстивоя Ломаного зимовали внутри крепости, в особых клетях.
Ухоженные, славные корабли. Мореходы уже начинали их беспокоить, подмазывать
варёной смолой, проверять волосяные шнуры между досками. Вскроется Нево, их
спустят на воду, и мы сядем грести. Потом вождь затеет поход, пожелает
разведать, как там живут на севере и на юге, поблизости и вдали. Может,
заглянет в наши места. А появятся с моря разбойничьи лодьи под полосатыми
парусами, захотят пройти Сувяр-рекой на восток - он их не пустит. А если на тех
кораблях придут к нам датчане, случится лютая битва, и над воротами Нета-дуна
прибавится черепов. А в дружинной избе на время станет просторней. И первыми,
конечно, погибнут неопытные новые кмети. Может быть, среди них назовут и меня.
Я всё чаще задумывалась, как это я замахнусь убить человека. И как это
другой человек занесёт руку отнять мою жизнь. Я пришла в Нета-дун, я пыталась
стать воином вовсе не потому, что мне нравилась кровь и голос стрелы, бьющей в
живое. Да что объяснять, я, по-моему, довольно уже говорила, умный поймёт.
Я наловчилась драться - парни-ровесники меня обходили, предпочитая
возиться между собой. Старые гридни порой приходили размяться, помучить нас,
молодых, и мяли как следует, а мне казалось - вполсилы. Я дважды вывихивала
левую кисть, приучаясь драться мечом, но Славомир больше не сыпал едкими
шуточками, гоняя меня вдоль забрала, туда и сюда. А Хаген удовлетворённо кивал,
добавляя песочку в мешки которые я держала в вытянутых руках.
...Всё так, но здесь мы играли, а в бою будут стараться убить.
Я пыталась представить, как это случится. Лучших воинов и самого воеводу
пятнали страшные шрамы, и каждый шрам был когда-то живой, стонущей болью. Меня
однажды схватил за ногу волк, вспорол меховые штаны. Двое корелов, приведённые
Молчаном, на руках отнесли к себе в дом, зашили бедро. Я натерпелась тогда,
думала - до старости хватит. Теперь понимала: в бою будет во сто раз больней и
страшней. Вопьётся железо, разрубит кости топор, занесённый беспощадным
врагом... отлетит прочь рука, только что убиравшая волосы за ухо, покатится
незнакомым обрубком, никогда больше не шевельнёт ловкими послушными пальцами...
Или нога в новеньком сапоге, как у Плотицы, когда его ударили под щит. Ссекут
голову с плеч - буду я ещё что-нибудь понимать, когда мой затылок легко стукнет
о доски, метнёт по палубе косу, так никем и не расплетённую?.. А в плен возьмут
и распознают, что девка?..
А будет судьба, и я кого-нибудь уложу перед тем, как свалят меня.
Я стреляла зверей, но они не сердились. Я знала. Я била без промаха:
звериные души легко возносились в ирий, и Дочь с Матерью скоро дарили им новую
плоть, позволяли опять родиться в тёплом гнезде... А человек? Мне снились
жуткие сны: я разила мечом, и поникал чаземь зарубленный, и, падая, всё не
сводил с меня глаз, уже полных чего-то, неведомого живым...
Мой побратим сознался потом - и его язвило подобное. Не выходило у нас
посмотреть неведомый мир и новых людей, не заплатив жестокой цены. Нам обоим
казалось: от девяти копий мы, помолясь, увернёмся. И в святой храмине, принимая
на тело огненное Соколиное Знамя, уж как-нибудь не оплошаем. А вот пробежать по
тёмному лесу да первому встречному, не щадя и не слушая жалоб, выпустить
кровь...
Не обагрив меча, не видать воинского достоинства. Но, добившись его, не
потерять бы иного, неназванного и неоценимого... Того, что всё ещё несло меня
через жемчужное море, не позволяло душе обрасти шершавой корой...
Славомир, брат вождя, был на все руки умелец. Облюбовал уголок в
корабельном сарае, затеял новую лодку. Звал меня посмотреть. Половина девок в
деревне от зависти умерла бы, а я - не пошла. Честно молвить, боялась я лишний
раз ему улыбнуться. Присватается ещё. Я же помнила, как он сам рассуждал про
колышки и серебро.
Славомир обшил лодку тонкими досочками, осмолил и оклеил полосами берёсты.
Вытесал вёсла и велел мне примериться: не слишком ли тяжелы.
На всех кораблях были лодки, и не по одной... Зачем лишняя? Славомир
приладил уключины, вырезанные из крепких корней, в одной руке вынес лодочку из
сарая и хлопнул ладонью сперва её по гладкому боку, потом - меня по спине:
- Володей, Зимка! Лето придёт, станешь рыбку ловить, меня угощать!
Помню, я лепетала какие-то слова, благодарила варяга... А саму так и жгло
нехорошим стыдом оттого, что не был он Тем, кого я всегда жду.
БАСНЬ ЧЕТВЁРТАЯ
СОКОЛИНОЕ ЗНАМЯ
Прекрасен и страшен день Посвящения!.. Мы, отроки, мучились ожиданием и в
то же время не прочь были бы подальше его отодвинуть. Боялись все, боялась и я,
но мой страх был другим. Парни трусили тяжкого испытания, я же предвидела -
уготовит мне вождь что-нибудь. Чтобы ещё год сидела в молодших, стирала порты и
прислуживала за столом. А повезёт - совсем ушла из дружины. Он ведь и к
отрочеству едва меня допустил. И ему дела нет, если мне из Нета-дуна некуда
уходить...
Минули весенние праздники Рожаниц и Ярилы, прилетели на вскрывшиеся озёра
звонкоголосые птицы, высох и побелел на святом дереве череп жертвенного оленя.
Зазеленели нежные листья, недолго осталось ждать первой летней грозы... И как
та тишина перед грозой, пало в гриднице ожидание. Всех враз не испытывают; вот
мы и силились угадать, кто окажется первым. Быть первым никому не хотелось.
Всегда лучше взглянуть, как оно выйдет с другим, освоиться, примерить к себе.
Первому не на кого оглядываться, он торит лыжню, ему трудней всемеро.
Мы трепетали, но всё началось совсем буднично, однажды перед вечерей.
Вместо того чтобы по обыкновению ломать хлеб, вождь позвал:
- Ярун! Андом сын Линду из рода Чирка, поди-ка сюда.
Я увидела, как подобрался Славомир... В дружинном родстве мой охотник был
ему пасынком. Осрамится - будет пятно и на усыновившем... Велета, наоборот,
выпрямилась горделиво, глаза заблестели. Она верила беспредельно, той верой,
что крепче всякого знания. За Яруна не надо будет стыдиться. А опояшут его -
сей же час об руку ударят челом вождю. Теперь я думаю, вождь это знал и не
наугад избрал парня первым. Кому великая честь, с того немало и спросится.
Побратим сунул мне деревянное блюдо, которое нёс, отчаянно глянул в
глаза... отряхнул руки и пошёл. Я успела незаметно пхнуть его кулаком. В
счастии и беде - он здесь не один.
Он встал перед высоким столом, стройный, широкоплечий, льняные кудри
копной - половина бы отроков столь удалась. Будет воин, какими всякий вождь
честен. Я любовалась.
- Ты, Ярун, - начал вождь, - знаешь ли, что не должен оставить дома родни?
Никто не должен мстить за тебя, если погибнешь, и отвечать за убитых тобой -
только ходящие на моих кораблях. Знаешь ты это?
- Знаю! - отмолвил мой побратим. И добавил с едва заметным смущением: - Я
у матери отпросился. Тогда летом. Совсем отпросился, меня там больше не ждут.
Варяг продолжал:
- Не хуже тебя молодцы по семи зим в отроках ходят, не могут кметями
стать. Хорошо ли учил тебя давший копьё? Довольно ли ты изведал премудростей,
довольно ли синяков получил?
- Испытывай да сам убедись, - ответил Ярун. Он тоже вспомнил тот давний
разговор на берегу, возле мостков. Вождь вновь смерил его взглядом, суровые
глаза неожиданно потеплели.
- И с топором выучил обращаться?.. Кровля светлой гридницы подскочила от
хохота. Мстивой переждал и спросил ещё:
- Достанешь теперь Славомира, если велю? Мой охотник поднял голову и
ответил весело и бесстрашно:
- Нет, воевода! Я усыновлённый ему - как же трону?
У меня отлёг камень от сердца. Было видно, варягу ответ пришёлся по нраву.
Позже мы поняли - он всем задавал такие загадки, испытывал, каков человек.
Яруна никто не упереживал, он вышел врасплох и всё же не поскользнулся. Мне
стало повеселей, я подумала: правда ведь, для чего они нас кормили-поили, учили
всему... не затем же, чтобы ныне казнить... Я одёрнула себя - поглядим.
- Добро! - сказал воевода. И в очередь подозвал к себе ещё шестерых.
Несколько дней их места в дружинной избе будут пустыми. Прежняя жизнь
невозвратно закончилась для этих ребят, новая ещё не настала, негоже им есть и
спать ни с нами, ни с кметями. А лучше и не разговаривать, чтобы ничьих Богов
не обидеть.
Рано утром в поле перед крепостью приготовили глубокую яму. Голый по пояс
Ярун спустился в неё, и его засыпали до ремня. Дали в руки маленький щит и
крепкую палку. Девять опытных воинов выстроились поодаль, негромко
переговариваясь и держа боевые, с серебряными втулками копья. Этим копьям было
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг