и плечом.
Пока он отплевывался, еще не успев осознать унижение и умереть от него,
неодолимая сила схватила его за шиворот и одним рывком выдернула из воды на
сухое. Кавтин мало что видел из-за прилипших к лицу волос, но попытался
вслепую отмахнуться мечом. Вот это он сделал зря. Меч тут же вышибло из
ладони, а его, едва утвердившегося на ногах, швырнуло обратно в яму с водой.
Мыш сорвался с валуна и с торжествующим криком бросился подобрать
головастика, выплеснутого на камни. Возня Волкодава с нарлаком его нисколько
не занимала. Зверек отлично понимал, когда его хозяину требовалась помощь,
когда не требовалась.
Во второй раз Кавтину пришлось вылезать из воды самому.
- Остыл? - поинтересовался венн. Он сильно щурился, и купеческому сыну
его прищур сперва показался насмешливым. Молодой нарлак всмотрелся, стараясь
отдышаться и подыскивая достойный ответ, и вдруг заметил, что у венна был
просто какой-то непорядок с глазами. Солнечный свет явно мучил его. Венн же
сказал тоном приказа: - Сядь!
Некоторое время Кавтин упрямо стоял, глядя на книгочея-арранта,
любопытно вертевшего в руках отобранный у него меч. До сих пор Кавтин никому
постороннему не позволял касаться оружия. Так велела древняя честь, и юноша
держался ее, хотя о воинском Посвящении ему, опоре семьи, приходилось только
мечтать.
- Не тронь! - хрипло, с ненавистью сказал он арранту. У него хватило
ума не броситься безрассудно. Успел понять: ничего хорошего не получится.
- Да пожалуйста, - передернул плечами аррант. Вытер мокрый клинок
узорчатым краем рубахи (Попробовал бы Солнечным Пламенем, новую пришлось бы
шить! - хмыкнул про себя Волкодав), сходил за ножнами, убрал в них меч и
положил возле ноги.
- Сядь! - повторил венн. И Кавтин сел. Просто потому, что, начни он
упорствовать, добился бы только худшего унижения. Мокрая одежда липла к
телу, ветерок тянул в спину холодом. Юноша смотрел на Волкодава, однако
заговорил с ним аррант.
- Как дела у Иннори? - спросил он неожиданно. И пояснил: - Я навещал
его нынче рано утром, но он еще спал.
Кавтин даже вздрогнул. Мысль о беспомощном младшем брате словно
откуда-то вытянула его.
- Малыш попросил свои иголки и нитки... - с удивлением услышал он свой
собственный голос.
- Я думаю, осенью он снова будет ходить, - улыбнулся аррант. - Послушай
совета лекаря, Кавтин: раздобудь ему большую собаку... да... хорошо бы ты
купил серого волкодава из веннских лесов. Знаешь, такого мохнатого. Иннори
будет держаться за его ошейник, когда станет выбираться из дому. А пес ни в
коем случае не даст ему снова сунуться в реку. Да и скверного человека не
подпустит...
- Иннори сказал матери, что хочет вышить такую собаку на полотне, -
опять совсем неожиданно для себя ответил Кавтин. - Он говорил, она не дала
ему захлебнуться в реке. Потом она убежала, но он хорошо запомнил, как она
выглядела.
Венн покосился на ученого и как-то непонятно усмехнулся при этих
словах, но Кавтин не обратил внимания, а Эврих добавил:
- Я слышал, таким псам венны доверяют детей. Это самые лучшие
телохранители.
- У Иннори был телохранитель - Сенгар, - сказал Кавтин. - Его дал брату
государь Альпин. Сенгар погиб в наводнении, пытаясь спасти малыша. Иннори
говорит, какой-то человек передал вам его меч... - Глаза молодого нарлака
вновь зло блеснули: - Вы, должно быть, этот меч прикарманили? Или уже успели
продать?..
- Забери, если хочешь, мне он не нужен, - проворчал Волкодав.
Он был рад, что Эврих взял разговор на себя. Он-то бы в простоте
душевной взял да вывалил парню все, как оно было, и пусть сам разбирается.
Умный Эврих начал издалека. Еще пса купить присоветовал...
- Сенгар не погиб, - покачал золотой головой аррант. - Он бросил
Иннори.
Кавтин даже приподнялся с земли:
- Тебе почем знать!..
Эврих оглянулся на Волкодава и пояснил:
- Мой друг видел его. Здесь, в Четырех Дубах. Это мы Иннори сказали,
будто меч... На самом деле мой друг задал Сенгару хорошую трепку, отнял
оружие и велел не показываться на глаза.
- Как!.. - задохнулся купеческий сын. - Да я... я его... я к государю
Альпину...
- Нет, - сказал Волкодав. - Сенгар теперь далеко и не вернется, пока не
выживет из ума. Пусть Иннори считает его героем. Он его любил.
Эврих тяжело вздохнул и наконец перешел к делу:
- Иннори называл Сенгара очень похожим на Канаона.
Мгновенно побелевший Кавтин при этих словах взвился на ноги и двинулся
к ним, стискивая кулаки:
- Не смей упоминать Канаона... Ты хочешь сказать, что мой брат...
- Сядь! - зарычал Волкодав. - Твоя мать уже утратила одного сына из-за
того, что слишком баловала его. И чуть не утратила второго, оттого что
доверила присматривать за ним чужим людям! Еще не хватало ей тебя потерять
из-за того, что сам дураком родился!
Кавтин ощутил его взгляд, как стену, которую не прошибешь ни грудью, ни
лбом. И даже мечом навряд ли разрубишь. Он медленно разжал кулаки и сел
почти туда же, откуда встал. Там успело натечь с его одежды сырое пятно, но
вспышка ярости помогла не чувствовать холода.
- Я хотел сказать, - невозмутимо, словно ничего не случилось, продолжал
Эврих, - что мы умолчали об истинном поведении недостойного Сенгара, дабы
Иннори, любивший его, не опечалился и не замкнул свое сердце против людей.
Пусть Священный Огонь, что правит вами, нарлаками, даст ему прожить жизнь,
не вкусив новой измены... И еще я хотел сказать, что мы намеренно не открыли
твоей матери всего, что знаем про Канаона. Сына ей все равно не вернешь, так
пусть хоть помнит его таким, какого можно любить. Каким можно гордиться...
Кавтин открыл рот говорить... И закрыл его, не издав ни единого звука.
- Когда он подался в наемники? - спросил Волкодав. - Лет десять назад?
А домой сколько раз заезжал?.. Три раза? Два?..
Вечером аррант снова побывал в доме наместника, побеседовал с лекарем,
навестил Иннори. Госпожа Гельвина никогда прежде не разрешала младшему сыну
вышивать при светце, опасаясь, как бы он не испортил глаза. Теперь уступила,
зная, что работа способна отвлечь его даже от боли. Мальчик с торжеством
показал Эвриху кусок полотна. Заточенным кусочком угля на том полотне был
нарисован большой пес. Свирепый зверь топорщил загривок и собирался
броситься в бурную реку, откуда махал рукой тонущий человек. Осталось
нарисовать камни и деревья на берегу. Эврих долго сидел рядом с Иннори,
вспоминая, как что выглядело в том месте, где они его отыскали.
Больные ноги Иннори укрывало толстое меховое одеяло. Его семья тронется
в обратный путь самое раннее через месяц, когда кости начнут подживать уже
как следует и не будет опасности потревожить лубки. Эврих в последний раз
провел над ними ладонью, убедился, что лечение шло своим чередом, взъерошил
мальчику волосы и притворил за собой дверь. Он не стал говорить ему, что они
со спутниками собирались покинуть Четыре Дуба завтра поутру, вместе с
горшечником. Еще не хватало прощаться и объяснять, почему не пришли ни
Сигина, ни Рейтамира, ни Волкодав.
Утром, когда встало солнце и постояльцы вышли наружу, их приветствовал
доносившийся со стороны ворот стук молотка. Оказывается, после вчерашнего
происшествия хозяина осенило замечательным названием для двора, и
рукоделы-работники на радостях успели вырезать и даже раскрасить новую
вывеску. Блестя подсыхающим лаком, над воротами расправляла аршинные крылья
черная летучая мышь. Ее выстрогали с большим знанием дела: чувствовалось,
мастеровым было на что посмотреть, ничего не понадобилось и выдумывать.
Деревянное чудище висело на рукояти кнута и, щеря клыки в палец длиной,
терзало ими растрепанный плетеный ремень. Можно было не сомневаться, что
вещественное свидетельство подвига уже хранилось у хозяина в шкафчике,
готовое предстать перед глазами недоверчивых и любопытных гостей. Новое
название двора, выведенное нарлакскими буквами, гласило:
"ПЕРЕГРЫЗЕННЫЙ КНУТ"
На могилах стихают столетий шаги.
Здесь давно примирились былые враги,
Их минует горячечных дней череда:
За порогом земным остается вражда,
И ничтожная ревность о том, кто сильней,
Растворилась в дыму погребальных огней.
Об утраченных царствах никто не скорбит -
Там, где вечность, не место для мелких обид.
...А наследников мчит по земле суета,
И клянутся, болезные, с пеной у рта,
На могилах клянутся в безумном бреду
До последнего вздоха продолжить вражду:
Неприятелей давних мечу и огню
Безо всякой пощады предать на корню
И в сраженьях вернуть золотые венцы...
Ибо так сыновьям завещали отцы.
7. ГОРОД КОНДАР
Йарра сидел на пыльном камне возле городских ворот и от нечего делать
рассматривал свои руки. Руки были исцарапанные, с обломанными ногтями и
довольно-таки грязные, но цвет кожи оставался еще различим.
Красновато-смуглый, как свежий, не успевший устояться загар... Вот такие
руки. Ни то ни се. Не медные, как у отца, и не золотистые, как у мамы.
Серединка на половинку, не пойми что. Когда он был маленьким, его это очень
печалило. "Так всегда, Йарра-ло, - утешала мама. - Если у ребенка родители
из разных племен, Боги непременно дарят ему что-то от одного, что-то от
другого. Но от обоих - только самое лучшее..."
Когда его принимались дразнить после очередной ссоры в игре, мамины
слова казались ему слишком слабой броней, неспособной защитить от обид. Он
даже начинал понимать, почему его бабушка, мать матери, так не хотела для
дочери мужа из горного племени. Хотя бы этот Йаран Ящерица и приходился
младшим братом Элдагу, вождю истинных итигулов с горы Четыре Орла. Йарра
помнил рассказы мамы о долгом сватовстве его будущего отца. О том, как
молодой итигул получал отказ за отказом и наконец прибег к последнему
средству: обнажил грудь и провел по ней три глубокие черты боевым кинжалом,
омочил в крови ладонь и протянул ее неуступчивой женщине, ранами подтверждая
клятву любви. Тут уж суровой бабушке ничего не оставалось, как только взять
руку дочери и вложить ее в эту окровавленную ладонь. Йарра помнил три
длинных шрама на груди у отца. Он очень гордился отцом. Иногда он пытался
представить, как сам однажды полюбит, и украдкой рисовал себе глиной и мелом
такие же отметины. Потом стыдливо смывал.
Смешно теперь вспомнить, как он усердно мазался ягодным соком, стараясь
сделать свою кожу по-настоящему темной, как у отца. Держалась эта краска,
понятно, до первого соприкосновения с водой. А озер, проток и болот вокруг
их деревни было столько, что ребятня из воды, можно сказать, почти и не
вылезала...
Хорошо хоть, волосы у него были совершенно отцовские: пепельно-желтые,
точно высохшая осока, торчащая зимой из-под снега. У мамы были каштановые.
Зато глаза у отца были голубые. Йарре достались мамины, серые. Хоть что-то
передалось в точности, не породив немыслимой смеси. Да и то... Еще с какой
стороны посмотреть. Когда он впервые осмыслил собственную внешность и
поделился потрясшим его открытием с мамой, она взъерошила ему вихры и
улыбнулась: "Вот и хорошо. Через много-много лет, когда нас уже не будет
рядом с тобой, ты посмотришь в зеркало, маленький Йарра , и вспомнишь нас
обоих".
Мальчик вздохнул и передвинулся на камне, ища удобное положение.
Памятный разговор происходил вскоре после того, как они перебрались сюда из
Озерного Края. Он ведь обиделся на маму, даже расплакался от обиды. Хотя к
тому времени уже примерно год считал себя настоящим мужчиной, а мужчины, как
всем известно, не плачут. Но поди тут не разревись!.. Ей бы похвалить сына,
порадоваться, до чего он у нее наблюдательный. Так нет же. Понадобилось
заводить речь о том неизбежном, что рано или поздно обязательно случается с
каждым, но чего все настолько не хотят, что притворяются, будто оно не
произойдет никогда. Ну там с кем-то - еще может быть, но со мной -
нипочем!.. Ни за что!..
В общем, тот раз он самым немужественным образом распустил сопли, и
маме пришлось опять утешать его, брать свои слова назад и обещать, что если
они с отцом однажды и покинут его совсем одного на земле, то произойдет это
еще очень нескоро. Действительно через много лет. Когда они станут
совсем-совсем старенькими и притомятся, захотят отдохнуть после девяноста
девяти годов труда и забот. А он к тому времени будет взрослым и даже
немолодым мужчиной. Дедом множества внуков. Великим охотником...
Знать бы ему тогда, как немыслимо скоро кончатся мамины "много-много
лет". Всего-то через полгода...
Йарра снова вздохнул. Как он, дурачок, плакал от одного упоминания о
страшном, оттого, что далекому призраку беды было позволено на мгновение
омрачить его безоблачные небеса. Зато теперь, когда все случилось, он не
плакал совсем. Слезы куда-то подевались. Высохли.
Стражники, открывшие с рассветом городские ворота, лениво
разговаривали, перебрасывались шутками. Пока ощущался утренний холодок, они
грелись на солнце. Когда начнет жарить как следует - спрячутся в тень.
Стражники, как давно уяснил себе Йарра, были не какими-то особыми
существами, а самыми обыкновенными добрыми парнями, разве что в кольчугах, с
копьями и при самострелах. Они не гоняли бездомную мелюзгу, потому что
мальчишки охотно бегали для них в ближайший трактир за съестным и выполняли
иные мелкие, но полезные поручения. Если же через ворота проезжал кто-то с
обильной поклажей и стражники открывали тюки и корзины, собирая для государя
кониса необходимую пошлину, - уличные сорванцы бросались помогать завязывать
и застегивать, и стража не возражала, когда путешественники бросали ребятне
грошик.
Пообтершись в Кондаре, Йарра успел попытать счастья и у корабельных
причалов, и у всех городских ворот. Истина, которую он при этом постиг, была
нехитрой, как топорище. В городе никто не был рад ему, сироте с кожей
непонятного цвета. Ни один хозяин корабля не горел желанием просто так, из
жалости, взять его с собой и отвезти назад в родную страну. Выяснилось, что
место на корабле стоило денег. Много денег. А любую возможность хоть
что-нибудь заработать пришлось бы отвоевывать кулаками. Этого Йарра не умел.
Он вообще не умел почти ничего, что требовала уличная беспризорная жизнь.
Йарра оказался неспособен даже подставить ногу разносчику пирожков и был с
позором и колотушками изгнан из стайки сверстников, к которой было прибился.
Так он и оказался в конце концов у Восточных ворот.
Народу здесь ходило немного. Когда возводили город - а построили его,
если верить местным врунам, еще до Последней войны, - предполагалось, что
через эти ворота пройдет оживленная дорога к дружественным сольвеннам.
Однако Засечный кряж за два века не сделался проходимей и к тому же вконец
обезлюдел. Теперь с той стороны являлись большей частью ищущие заработка
наемники да одинокие странники. Тем и другим мало что приходилось
распаковывать для досмотра.
Зато стражниками Восточных ворот через каждые два дня на третий
командовал молодой старшина, казавшийся Йарре спокойным и справедливым.
Мальчик даже знал, как его звали: Брагелл. Дней, когда ворота стерег именно
Брагелл, он с некоторых пор ждал как праздника. Этот старшина уже несколько
раз посылал Йарру за пивом и снедью на всех своих молодцов, доверяя ему
целое богатство: серебряную монету. Йарра поступал с этим богатством так,
как его учили дома. В самый первый раз Брагелл пересчитал сдачу и даже
поднял бровь, убедившись в несусветной честности мальчишки. Здесь полагали
самым обычным делом, когда маленькие оборвыши заначивали медячок, а то и
два. Йарра знал, что по крайней мере некоторые из таких же, как сам он,
сирот, сшивавшихся при воротах, и вовсе исчезли бы вместе с монетой, не
принеся ни сдачи, ни корзинки с едой. Брагелл ничего ему не сказал, просто
отломил половину своего пирожка. И мелочь с тех пор больше не пересчитывал.
А вот Йарра успел запомнить всех стражников, служивших под началом молодого
старшины, и ни разу не ошибся, запоминая, что кому принести из трактира...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг