посаженного в деревянную клетку.
- Эта ваша Прекраснейшая... - начал было венн. Но осёкся и замолчал: в
памяти всплыл разговор на поляне окаменевшего леса.
- Я помню, ты как-то спрашивал про Неё, - сказал аррант. - И я ещё тебя
осмеял, что, мол, за выродок тебе наплёл, будто Ей ставят страшные храмы в
дебрях лесов и поклоняются с кровавыми жертвами... Не сердись. Я не хотел
обидеть тебя. Я не подумал о том, что у вас, должно быть, столь же мало
известно о нашей стране, как и у нас - о веннских лесах. Понимаешь, всякий
человек видит свою родину центром Вселенной, а остальное мироздание -
захудалыми окрестностями. Каждый полагает свой народ избранным среди прочих и
думает, что о нём не слыхал только полный невежда...
"Особенно если этот народ создал могущественную державу, если его корабли
посетили все утолки подлунного мира, а слово "аррант" сделалось почти
равнозначно слову "учёный". Мы впали в соблазн неумеренной гордости и стали
считать, что уж нас-то просто обязан знать каждый. Знать, восхищаться и
завидовать. Мы залюбовались собственной мудростью и, кажется, утрачиваем
способность слушать других..." Вслух он сказал:
- У нас любят повествовать о Прекраснейшей. Эти рассказы бывают забавными
и озорными... что порой принимается несведущими за непочтительность... но никто
не поминает Её с тревогой и страхом! Ибо Она - восторг, Она - счастье, Она -
благодать, осеняющая человека!.. Она - радость!.. И кто в любовном угаре
способен убить соперника, или неверную возлюбленную... или себя, как наш
Гвалиор... тот совершает ужасный грех перед ликом Её. И храмы во славу
Прекраснейшей стоят не в далёкой и опасной чащобе, а в хороших людных местах, и
там всегда веселье и праздник. Ибо Прекраснейшая учит тысяче способов отражать
ликование духа в радостях плоти. Вот чему она учит. Счастливому дарению
жизни!.. А вовсе не отнятию священного дара. Так что тот, кто наболтал тебе об
ужасах служения Ей, брат мой варвар, тот бессове... тот взялся говорить о том,
в чём поистине ни бельмеса не смыслит!
Бывший учитель всё-таки закашлялся и, задохнувшись, прижал руки к груди.
Потом сердито отвернулся, пытаясь отскрести с бороды кровь.
- Ты всё время называешь меня варваром, - дождавшись, пока он отдышится,
проговорил Серый Пёс. - Это слово встречается и в песнях, которые ты
рассказываешь. Что оно значит?
Тиргей смущённо потёр ладонью бревно ворота, который по-прежнему вращал за
них обоих злой и выносливый венн. "Вот как раз то, о чём я сам только что
рассуждал. Вообразившие себя мудрыми перестают слушать других..."
- Когда некий народ скверно осведомлён о соседях и не признаёт в них
людей, равных себе, - сказал он наконец, - в его языке появляется слово,
обозначающее всех чужих. Есть ли такое слово у вас?
- Есть. "Немые". Это оттого, что их речь непонятна.
- А у нас, не умея постигнуть язык иноплеменников, высокомерно считали,
будто у них и не речь вовсе, а тарабарщина, лишённая смысла. Этакое
"вар-вар-вар"... Вот и прижилось слово "варвар". - Тиргей помолчал, потом
честно добавил: - Так у нас иногда называют не только не-аррантов, но и
некоторых своих. Перенесённое на соплеменника, слово "варвар" делается
бранным." Оно обозначает того, кто себя ведёт недостойно жителя просвещённой
страны, кто уподобляется дикарю, способному только драться, пить вино и
приставать к женщинам...
- И правильно, - хмыкнул венн. - Обозвать родного чужим - хуже не
выругаешь!
Тиргей не видел, как блеснули его глаза в темноте, но понял по голосу -
Серый Пёс достойно оценил его искренность. Он пообещал:
- Я не буду больше так тебя называть, брат мой.
Около месяца голые маленькие мышата оставались при мамках: грелись их
теплом, сосали молоко. Потом, когда с подросшими детьми стало трудновато
летать, мышихи - вся стая в течение одного-двух дней - взялись приучать мелюзгу
к самостоятельности. Дети, конечно, оставаться одни не хотели. Они изо всех
силёнок хватались за родную тёплую шерсть, но матери, ради их же блага,
выпутывались из цепких лапок и улетали на промысел. Чтобы вскоре возвратиться -
каждая к своему отчаянно верещащему чаду.
Писк и визг под гулкими сводами вот уже второй день стоял такой, что Серый
Пёс поначалу именно ему приписал чувство тревоги, прочно угнездившееся в душе.
Когда прямо над головой всё время галдят, плачут и жалуются маленькие зверьки -
поневоле начнёшь озираться, высматривая неведомую опасность!
Однако отмахнуться от царапающего беспокойства не удавалось. За шесть лет
на каторге Серый Пёс привык доверять нелюдским чувствам, что даровал ему,
последнему оставшемуся потомку, мохнатый Прародитель. Он как следует
прислушался к себе и понял: где-то притаилась беда!.. Венн даже понял, что
именно вот-вот должно было произойти... когда стены, своды и пол - вся
неизмеримая громада горы стала раскачиваться. Медленно и жутко и поначалу
совершенно беззвучно. Потом прорезался и звук, чудовищно низкий, воспринимаемый
даже не слухом, а чем-то большим, чем слух, - поистине, всем существом. От
этого звука Серый Пёс упал на колени, и разогнанный ворот потащил его за собой.
Он почти потерял сознание, а из носа потекла кровь. Колеблемые стены готовились
сдвинуться и раздавить ничтожные человеческие существа, пол, утративший
надёжность, уплывал из-под ног, со свода пещеры, оставляя там и сям белые
звёзды разлетевшейся крошки, сыпался каменный дождь...
Это совсем рядом, в сотне саженей от пещеры, сразу и по всей длине
"схлопнулся", перестав существовать, только что прорубленный штрек. Не помогли
ни заботливо возведённые каменные опоры, ни целый лес крепей, которыми думали
удержать неустойчивую породу... Громадные глыбы, очень ненадёжно склеенные
плотным песком, долго подгадывай ли мгновение. А потом просто чуть-чуть - на
неполную сажень - осели все разом, не оставив никакого следа от жалкой норки,
прогрызенной двуногими. Злой дух подземелья не стал дожидаться, пока
самоцветная жила иссякнет и ему подарят раба. Он сам взял себе жертву. И не
одну, а сразу восемь. Да ещё прихватил надсмотрщика из свободных, некстати
заглянувшего в новый забой.
...Но всё это станет известно только потом, А покамест две хрупкие
человеческие пылинки, обращённые вселенской судорогой в трепетное ничто, просто
утратили способность думать и сопоставлять. Наверное, так себя чувствовали их
далёкие предки много столетий назад, когда с неба ударила тёмная звезда и
началась Великая Ночь...
Венн пришёл в себя раньше арранта: тот просто повис на бревне рычага,
беспомощный, весь в пыли и свежих кровоточащих ссадинах от упавших камней.
Теперь, когда отпустил невыносимо низкий рокот обвала и Серый Пёс вновь обрёл
слух, его ушей достиг отчаянный крик, звучавший совсем рядом. Он поднял
голову...
Мышата, ещё не наученные летать, в отсутствие мамок сползались в большие
клубки ради безопасности и тепла. Детёныши прекрасно умели висеть вверх
тормашками, цепко держась за малейшие неровности камня. Но всё имеет предел:
докатившееся сотрясение сбросило вниз один из живых клубков. И, видимо,
подземному духу, только что погубившему целый штрек, показалось мало
доставшихся жертв. Мышата угодили прямо в механизм ворота. Они висели на
шестерне горизонтального вала, и неумолимое вращение должно было вот-вот
затянуть их туда, где скрипели, соприкасаясь, косые крупные зубья. Взрослые
мыши полоумно метались взад и вперёд, подхватывая детей и утаскивая обратно под
своды, но им было не успеть. Перед лицом Серого Пса на мгновение завис пушистый
чёрный самец, тот, что брал хлеб у него из руки. Завис, пронзительно прокричал
и исчез. Венн доводился побратимом собакам, а вовсе не летучим мышам, но двух
толкований этого крика быть не могло. "Да сделай же что-нибудь, человек!.."
По счастью, ворот уже двигался медленнее обычного. Однако инерция тяжёлого
колеса оставалась почти непреодолимой. Серый Пёс до предела натянул цепи и
упёрся ногами в пол, но его ступни сразу заскользили по шершавому камню вперёд
- колесо его усилий попросту не заметило. За те месяцы, что венн здесь
проработал, ворот останавливали только однажды, ради мелкой починки. Серый Пёс
чуть не надорвался потом, когда пришлось вновь его запускать.
Мыши закричали отчаянней и засновали вдвое быстрее: до жующих,
перемалывающих зубьев осталась какая-то пядь.
Пса между тем подтащило туда, где в камне пола была вырублена канавка для
нечистот. В забоях рабы справляли нужду кто где мог, но ворот - другое дело;
его осматривают и чинят вольнонаёмные мастеровые, для них должен быть устроен
удобный подход. Тиргей только начал шевелиться и понимать, что обвал их не
зацепил, когда венн достиг канавки и, используя её край как опору, почти лёг
навзничь в последней попытке остановить колесо.
Сперва ему показалось, что он взялся двигать стену. Его подняло и согнуло,
как лук, он понял, что вот сейчас что-нибудь лопнет: или хребет, или жила во
лбу, или кишка в животе... Он не сразу поверил себе, когда колесо начало
замедлять ход. Вал затрясло, зубья шестерён застучали, заклацали: у голодного
хищника отнимали облюбованную добычу. Чёрный самец зубами и лапками сгрёб сразу
двоих последних малышей и, тяжело работая крыльями, взмыл с ними вверх. Зубья
прожевали пустоту в том месте, где только что находились мышата, и наконец
замерли. Колесо остановилось.
Оборвался нескончаемый скрежет, и венн услышал, как на другом конце ворота
подал голос Тиргей.
- Теперь тебя, наверное, накажут... если руки в суматохе дойдут, - тихо
выговорил аррант. - по, во имя всех Богов Небесной Горы, как же правильно ты
поступил, брат мой... как же правильно ты поступил...
Серый Пёс выпрямился и, ощериваясь от натуги, что было сил навалился
грудью на ворот. Ему снова показалось, будто он пытался сдвинуть с места всю
гору.
Каторга в Самоцветных горах давно прекратила бы своё существование,
завершившись грандиозным бунтом и побегом рабов - если бы каждый из сотен
надсмотрщиков не знал досконально свои обязанности и не исполнял их строго и
точно. Причём именно там, где ему было ведено назирать. Что бы ни произошло
рядом, или на соседнем уровне, или под сопредельной горой...
Казалось бы, что такое не вовремя остановленный ворот? По сравнению со
страшным обвалом, случившимся неподалёку?.. Мелочь, вряд ли стоящая, чтобы её
замечать.
Действительно, четверо надсмотрщиков, отряженные в тот день наблюдать,
чтобы не иссякло трудолюбие опасных, прикованных к рычагам, сами поначалу
оглохли, ослепли и перестали понимать, на котором свете находятся. Но вот смолк
грохот и гул, перестали сыпаться с потолка осколки камней, и выучка взяла своё.
Кто-то заглянул в желоба, по которым струилась вода, вычерпанная колёсами. И
увидел, что почти всюду она продолжала худо-бедно, но течь. И только один жёлоб
оказался подозрительно пуст. Вместо потока, коему полагалось отступать от
отметки на стенке не более чем на ладонь (уже за подобное оскудение рабов
полагалось немедля пороть), виднелось чёрное осклизлое дно. По нему не катилось
даже плохонького ручейка. Что такое? Рухнул крупный обломок и начисто сломал
механизм?.. Убило рабов?.. Хотя нет, в этом случае колесо ещё долго вращалось
бы само по себе...
Гадать и строить предположения надсмотрщики не привыкли. Если что-то идёт
не так, как положено, следует немедленно выяснить почему. И, если требуется,
примерно наказать виноватых. Трое из четверых сразу отправились взглянуть на
ворот, с которого не поступала вода. Возле жёлоба уже никого не было, когда по
нему, набирая силу, неровными толчками потёк возобновлённый ручей.
Первым в каменную яму заглянул надсмотрщик Бичета. Ворот оказался тот
самый, где работали венн и аррант, и, что бы там у них ни произошло во время
обвала, теперь всё выглядело почти как всегда. Колесо, хоть и медленнее
обычного, но вращалось, поднимая тяжёлые черпаки и опрокидывая их в отверстие
жёлоба; двое каторжников налегали на концы рычага. Когда над краем возник
горящий факел и замаячили силуэты надсмотрщиков, они подняли головы.
- Почему останавливались? - рявкнул Бичета.
- Камень попал в шестерни, господин!.. - немедленно отозвался аррант. -
Никак выбить не удавалось!..
- А-а, - протянул Бичета и уже отступил было прочь, удовлетворённый ловкой
вы- думкой Тиргея... И вот тут на арранта накатил роковой приступ кашля. Было
ли тому виной непосильное напряжение, когда, невзирая на ругань и запреты
Серого Пса, он ему помогал разгонять неподатливое колесо?.. Или он слишком
громко ответил надсмотрщику, отчего и скрутил лёгкие безжалостный спазм?..
Никому уже не было суждено это узнать. Тиргея скрутило в три погибели, он почти
потерял сознание и упал на колени, и цепь поволокла его по полу.
До сих пор на глазах у надсмотрщиков с ним такого не происходило, ибо
впрягаться в работу Пёс ему давно уже не позволял, а приближение чужих шагов
слышал издалека. Да и пристально Тиргея никто не рассматривал... И вот -
случилось.
- Этот больше не работник, - покачал головой Бичета. Он был опытен и мог
отличить временное нездоровье крепкого раба от воистину последней болезни. Он
деловито добавил: - Надо заменить.
Заменить!.. Как ни худо было Тиргею, он расслышал эти слова. Они отдались
высоко под сводами пещеры и породили эхо, метнувшееся между стен. Заменить!..
Для каторжника это был приговор. Того, кто перестал быть работником, путь
ожидал очень короткий. Его добивали - и "одрина" увозила тело в отвал.
А на освободившееся место ставили другого раба, покрепче. Ещё не слишком
изношенного неволей...
Всё те месяцы, что они с венном провели здесь, у ворота, Тиргей предвидел
- однажды именно так с ним и произойдёт. Ему казалось, он успел даже
примириться с подобной судьбой...
О Боги Небесной Горы!.. Как же он ошибался!.. Как закричало о жизни всё
его существо!..
- Я добью? - спросил Бичету второй надсмотрщик, помоложе, ретивый в делах,
от которых воротили нос даже видавшие виды старожилы рудника. Его звали Волк.
Бичета кивнул.
Рассказывали, будто в давно прошедшие времена каторжников, приговорённых к
замене, попросту вели на отвалы - и удар тяжёлой быстрой дубинки настигал их
уже там. Но скоро выяснилось, что вытаскивать на поверхность мёртвое тело куда
менее хлопотно, чем выводить смертника. Даже еле шевелящегося, как Тиргей.
Иные, в ком дух умирал раньше тела, шли безропотно и умирали без звука. Но
другие являли столь внезапную и яростную волю если не к жизни, то к мести, что
именно из-за них некогда было решено больше не рисковать. Волк пинком сбросил
вниз верёвочную лестницу и ловко соскочил в яму.
Тиргей, не сводя с него глаз, силился подняться с колен и что-то тихо
кричал. Для Бичеты и остальных это был бессвязный крик обречённого смерти и
сознающего неотвратимый конец. И только Серый Пёс расслышал:
- Нет, брат мой!.. Нет!.. Ты ещё сможешь... выйти отсюда... прощай...
Венн так рванул цепи, что поколебались, здоровенные зубчатые костыли,
глубоко всаженные в бревно. Летучие мыши с тревожными криками носились над
самыми головами людей. Надсмотрщик Волк рассмеялся, взял арранта одной рукой за
волосы, второй - под подбородок... и точным коротким движением сломал ему шею.
Равнодушно, без ненависти и злобы. "Заменить!" Самое обычное дело... Серый Пёс
ощутил, как взвивается из потёмок души и окутывает весь мир багровая пелена. Он
вновь рванул цепи, и один костыль вылетел. Каким-то краем сознания он даже чуть
удивился, насколько легко это ему удалось.
- Осторожно, Волк, осторожно!.. - закричал сверху Бичета. И сам спрыгнул
вниз, ибо видел: ещё чуть - и Церагатова любимца надо будет спасать. Третий
надсмотрщик, раб-халисунец по имени Линобат, последовал за Бичетой, почти не
отстав.
Они подоспели как раз вовремя. Венн всё так же молча и жутко рванулся ещё
раз, и вылетел второй и последний костыль. Обручи кандалов оставили глубокие
кровавые вмятины на запястьях, но Серый Пёс не стал отвлекаться на подобные
пустяки. Он бросился прямо на Волка. И, как потом говорили, покрыл половину
немаленькой ямы одним звериным прыжком.
Он не смотрел ни вправо, ни влево. Он видел перед собой только мёртвого
Тиргея и рожу ненавистного Волка, чью глотку он намерен был разорвать. Но то же
самое бешенство, что дало ему силы сорваться с цепи, сделало его уязвимым. Будь
рядом Мхабр, он бы объяснил глупому юнцу: воин, которому так вот застилает
глаза безудержный гнев, достигает немногого. Этот воин или получает первую же
стрелу, или весь его яростный напор расшибается, как прибой о скалу, о чьё-то
хладнокровное мастерство... Но Мхабр был далеко - в Прохладной Тени. Кнут
Бичеты хлестнул Серого Пса по ногам, сбив грозящий смертью прыжок к шее
надсмотрщика. Венн потерял равновесие и упал, но сразу вскочил и, не издав ни
звука, опять бросился в бой...
На сей раз его встретили два кнута одновременно: Волк и Линобат не были
большими друзьями, но очень хорошо умели действовать вместе. Окровавленного Пса
вновь отбросило к стене. После этого он не должен был подняться. Но он
поднялся. Новый рывок - молча, напролом, помимо рассудка...
- Ах ты!.. - возмутился Линобат. Неукротимая ярость Пса почему-то очень
обозлила его. Как это? Обречённый безмолвно терпеть вдруг поднялся с колен, да
ещё и в драку полез?.. А может, всё дело было в том, что сам Линобат так и
остался невольником. При медной "ходачихе" и даже вооружённый, но, по сути, -
такой же раб, как и Пёс... Халисунец шагнул вперёд, замахиваясь кнутом, но этот
короткий шаг оказался ошибкой. Венн так и не сумел пройти сквозь удар, как ему
удавалось когда-то с Гвалиором. Но он всё-таки достал надсмотрщика. Цепью.
Тяжёлое ржавое звено с приделанным к нему кованым костылём шарахнуло Линобата
по голове и отправило его душу прямо в халисунскую преисподнюю, где никогда не
бывает льющегося под ноги дождя...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг