сопровождал, отозвался дрогнувший от волнения голос:
- Найдётся!
Говорил молодой вельх, проведший неполный год под землёй. "А ведь чуял я,
что этим всё кончится!.." Вельх, как многие его соплеменники, был отчаянным,
горячим и дерзким до безрассудства. Гвалиор не единожды отводил от него гнев
других надсмотрщиков, спасая от порки, а может быть, и от смерти. Паренёк,
однако, всё же нашёл где свернуть себе шею. Соседи-кандальники невольно от него
откачнулись, а он остался стоять гордо и прямо, отделённый ото всех незримой
стеной одиночества... и обречённости. Уж таков был этот народ. Герои вельхских
сказаний шли в свою последнюю битву, сопровождаемые целым хором знамений и
пророчеств, сулящих погибель. Им снились недобрые сны, а верные кони не желали
становиться в колесничную упряжь и обнюхивали хозяев, роняя горькие слезы...
Какие сны посещали в эту ночь юношу-вельха, никто уже не узнает. "Не терпится
тебе на тот свет, - мысленно плюнул Гвалиор. - Что ж..." Он знал, как звали
парня. Мал-Нахта. Мал-Нахта из семьи Белой Гривы, осевшей на востоке, на самой
границе Вечной Степи.
Гвалиор ничего не смог бы сделать для него, даже если бы захотел.
Вызвавшемуся на поединок обратной дороги нет.
Волк, конечно, привёл с собой работника, вооружённого зубилом и молотком,
и тот - нога за ногу - поплёлся расковывать вельха. Именно поплёлся. Никто
никогда не видел, чтобы этот работник спешил или хоть делал что-нибудь споро. У
такого дело в руках не горит, от него не дождёшься ни яркой вспышки души, ни
ответа на шутку. У него и лицо-то было медленное, похожее на плохо пропечённый
блин: широкое, толстогубое, с глазами, точно у мороженой рыбины...
Мал-Нахта нетерпеливо шагнул ему навстречу, а когда молоток стукнул по
обушку зубила - запел. "У мужчины, идущего в бой, должна звучать в душе песня,
- говорил его народ. - Слышишь ли ты её, воин?.."
Это была старинная баллада о каком-то благородном воителе, который во имя
чести пошёл даже против воли Богов - за что и был после смерти взят Ими прямо
на небеса.
...Строптивого и горячего вельха, тем не менее, до сих пор не считали
опасным. Поэтому работнику пришлось освобождать его лишь от ошейника. Мал-Нахта
мотнул головой и убрал пятернёй с глаз сальные космы, бывшие когда-то светлыми
прядями, волнистыми и густыми, - истинным украшением воина.
- Ну, иди сюда, - усмехнулся Волк.
И вельх пошёл. Пошёл, на глазах распрямляясь, сбрасывая груз рабства и
становясь красивым, мужественным и гордым. Но Гвалиор поймал себя на мысли: это
идёт не боец, готовый зубами выдирать победу в беспощадной схватке без поддавок
и правил. Это шествует на последнее священнодействие герой, посвятивший себя
Богам. Таких прославляют сказители. Но таким и место в сказаниях, а не в
настоящем сражении...
Под ноги Мал-Нахте попался продолговатый обломок камня, заострённый с
одного конца. Юноша проворно нагнулся за ним и стиснул в ладони. Камень лёг в
руку ухватисто и удобно. "Не иначе, кто-то из рабов обтесал и подбросил сюда, -
тотчас пришёл к верному выводу Гвалиор. Почти шесть лет работы надсмотрщиком
его многому научили. - Вот хитроумные стервецы!.."
Волк ждал противника, опустив руки и не спеша браться ни за кнут, ни за
кинжал.
- Эй, вельх! - сказал он затем. - Ты кое-что забыл, как я посмотрю. Или
твоя мать родила тебя не от мужа? Ваше племя, я слышал, дерётся всегда голяком!
Поди сними штаны, я тебя подожду!
Вельхи действительно уважали благородную наготу воина, идущего на святой
бой. Волк хорошо знал, что делал: оскорбление угодило точно в цель. Мал-Нахту
точно хлестнуло, он бросился вперёд, пригибаясь и готовя руку с оружием-камнем.
Волк того только и ждал. И с ответом не оплошал. Он чуть посторонился... и
встретил невольника жестоким и быстрым пинком в колено, начисто раздробившим
сустав.
Толпа кандальников качнулась и сдавленно ахнула, потом загудела.
Собственно, едва начавшийся поединок был кончен. Сильный и яростный вельх так
ничего и не смог поделать против Волка, не сумел даже коснуться его. Теперь он
умрёт. Униженный и беспомощный. Как многие прежде него - и как предстоит ещё
многим...
Мал-Нахте понадобилась вся сила и гордость духа, чтобы не завыть от боли,
внезапно заслонившей весь мир. Он скорчился на каменной площадке, скрипя зубами
и стискивая изувеченное колено, но потом всё же разомкнул руки и приподнялся.
Волк не торопясь обходил его кругом, выжидая с усмешкой: ну что, дескать,
всё?.. Ничего больше не будет?.. Так-таки и не удастся развлечься?..
Вслух он сказал:
- А я думал, вы, вельхи, способны на большее. Значит, правду люди болтают,
будто вы... как его... только и умеете заводить вражеские рати в болота!
Честный бой - не для вас!..
Молодой раб вряд ли толком слышал его. Даже сквозь многомесячную грязь на
забывших солнце щеках было видно, что боль в разбитом колене отогнала от лица
всю кровь, оставив кожу изжелта-восковой, как у мертвеца. Вельх, наверное,
понял, что гибель, почти обещанная самим выходом на поединок, сделалась уже
неминуемой.
Оставалось лишь принять её с достоинством. Совершить последний поступок. О
котором никогда не узнают дома. Никогда не узнают и не запомнят...
Мал-Нахта привстал, опираясь на здоровую ногу, и снова запел. Спутанные
волосы падали ему на лицо, но кто-то разглядел: он не открывал глаз. Чтобы не
так видны были текущие из них слезы страдания. Чтобы не поддаться искушению
жалко заслониться руками, когда Волк станет его убивать...
Гвалиору не хотелось на это смотреть, и он не смотрел. Ему, надсмотрщику,
положено было приглядывать за порядком, за тем, чтобы каторжники не начали
бушевать и не бросились все разом, учиняя бунт. Такое тоже случалось
когда-то...
А Волк не торопился. Он вытащил из-за пояса кнут, развернул его... и
хлестнул вельха, нацеливая меткий удар как можно унизительнее:
- Я же сказал - иди снимай штаны, я подожду!..
Мал-Нахта вздрогнул, но продолжал петь. Волк ударил его ещё дважды, однако
голос гибнущего только обрёл некую глубину и торжественность. Он, сроднившийся
с мыслью о смерти, уже видел перед собой такие пределы, куда обиды бренной
плоти просто не мог ли долететь. Как и оскорбления, вылетающие из человеческих
уст. Волк понимал немного по-вельхски. Он решил не дать рабу довершить песнь и
тем самым, возможно, наслать на него. Волка, проклятие. Решено - сделано!
Молодой надсмотрщик нахмурился, вынул кинжал, взял Мал-Нахту за волосы и
быстрым движением, ни слова не говоря, рассёк ему горло. Этак спокойно и
деловито, словно курице, предназначенной в суп.
Ему, собственно, с человеком разделаться и было всё равно что курице
голову отвернуть. Все это знали, но пускай лишний раз убедятся, не вредно.
Среди кандальников, смотревших на поединок, были закоренелые насильники и
убийцы. Но были и такие, кто крысу-то, повадившуюся в забой, камнем пришибить
не мог...
Волк легко отступил, чтобы не замарать новые кожаные штаны. Мал-Нахта
захлебнулся кровью и свалился набок, утрачивая достоинство, которое силился
сохранить. Тело, уже не направляемое гаснущим сознанием, забилось некрасиво и
непристойно. Перерезанные сосуды струями и брызгами извергали из него жизнь.
Потом алое биение начало утихать и наконец совсем успокоилось. Руки, вскинутые
было к шее, вытянулись, из них ушёл суетливый судорожный трепет. Лицо вельха,
перекошенное внезапной гримасой изумления, ужаса, смертной муки и понимания
конца, стало разглаживаться. Пока не застыло, вновь сделавшись красивым,
спокойным и чистым...
Волк нагнулся и вытер клинок о тряпьё его одежды, где оно осталось не
заляпано кровью.
- Убрать падаль! - - распорядился он громко.
Двое служителей из тех, что сбрасывали мёртвых в отвалы, взяли
называвшегося Мал-Нахтой за руки и ноги и равнодушно закинули в тележку -
неестественно податливое тело сложилось в ней так, как никогда не сложилось бы
живое, имеющее потребность дышать. Надсмотрщики немедля погнали толпу
кандальников дальше, через большой подземный зал, к следующей дудке, к
деревянным ступеням... в новые выработки и забои. Зашаркали по мосткам
бесчисленные босые ступни, потащились, брякая, ножные цепи опасных, и кто-то
первым завёл известную всему руднику Песню Отчаяния.
Не ждите, невесты! Не свидимся с вами:
Живыми уже не вернёмся домой. Сокрытые камнем, ушедшие в камень, Мы
избраны вечной Хозяйкою Тьмой.
Она нам постелет роскошное ложе, Подарит, лаская, прекраснейший сон - Что
странником неким, случайно захожим, Последний привет будет вам донесён...
Гвалиор угрюмо шагал вдоль вереницы рабов, держа наперевес короткое, с
толстым древком копьё... когда его отточенный службой взгляд выхватил в
безликой, равномерно колышущейся толпе ещё двоих старых знакомых. У одного в
бороде и волосах, чёрных от природы, было полно седины, а обе ноги
отсутствовали ниже середины голени - с того места, где у него, Гвалиора,
начинались сапоги. Второй был молодой дикарь из племени веннов, ровесник и
бывший друг Волка. Такой же рослый и широкоплечий, но, в отличие от Волка, не
наживший на костях мяса и жирка - лишь кандалы опасного. Он тащил безногого на
закорках, и тот, держась за его плечи, вовсю венна ругал.
- ...О чём толкую, ты, лесной пень!.. - расслышал Гвалиор. - Знаю,
примериваешься... И думать не моги, ясно тебе?!
Венн покосился на Гвалиора, когда тот подошёл. Большинство рабов за косой
взгляд на надсмотрщика тотчас схлопотали бы по загривку, но Гвалиор не ударил.
- А то я не знаю, что у тебя на уме!.. - сказал он венну. - Обдумываешь,
где и в чём ошибся этот бедняга!.. И уж ты-то, конечно, его ошибки не
повторишь!..
Венн промолчал, размеренно шагая вперёд.
- Вот и я ему о том же, - подхватил халисунец. - Ты, господин, человек
разумный и справедливый, ну хоть ты ему объясни!.. Погибнет зазря, кто тогда
обо мне, калеке, заботиться будет? А?.. Тебе Мхабр перед смертью что завещал?..
На сей раз венн по имени Серый Пёс даже не повернул головы, продолжая
ровно шагать вверх по ступенькам. Хотя мог бы ответить обоим. Например, так:
"Вождь сехаба, умирая, велел мне быть воином. Это значит - внимательно слушать
себя и тот мир, в котором живу. И если выпадет биться с человеком без чести, я
не поведу себя так, словно передо мной - благороднейший из героев..." И
Гвалиору он мог бы сказать: "Для начала я повязал бы волосы, чтобы не лезли в
глаза. И не бросился бы первым на Волка, даже если бы он всячески оскорбил мою
мать. Напавший сразу обнаруживает свои сильные и слабые стороны и позволяет их
использовать тому, с кем сражается. И вместо того, чтобы петь геройскую песнь,
я хоть камнем бы Волку в глаз ткнул, когда он резать меня подошёл. Или ещё
что-нибудь сделал. Не стоял бы перед ним, как баран..."
Но Серый Пёс не сказал совсем ничего, и этому тоже имелась причина. "Если
волк уже уволок козлёнка, всякий скажет тебе, что проще пареной репы было бы
ему помешать. Все мы очень умные, когда смотрим со стороны, - и я в том числе.
Сам-то я каков буду молодец, когда настанет моё время выйти на поединок? А я
выйду. Настанет ещё мой день. Если раньше не погибну где-нибудь в забое под
рухнувшими камнями. Дважды я выскакивал и калеку выдёргивал - удастся ли в
третий?.."
- Его звали Мал-Нахта! - мрачно проговорил Гвалиор. - Мал-Нахта кланд
Ладкенн Эах - из семьи Белой Гривы! Если ты, сопляк, так здорово знаешь, как
надо было биться, почему ты сегодня не вышел вместо него?
- Вот правильно!.. - обрадовался халисунец. - Втолкуй, втолкуй ему,
господин! А ты что молчишь, дубина стоеросовая?..
Венн опять промолчал. Гвалиор на него осердился и, наверное, всё-таки
пустил бы в ход кнут - чтоб проявлял впредь должное уважение, а то - ишь,
волю-то взял!..
Но в это время навстречу веренице кандальников по истёртым от времени
деревянным ступеням скатился подросток с медной простенькой "ходачихой" в мочке
левого уха - будущий надсмотрщик, новая гордость Церагата, так хорошо знающего
людей.
- Гвалиор, Гвалиор! - запыхавшись от быстрого бега по лестницам, окликнул
он нардарца. - Ступай скорее к Западным, там караван показался! Тарким твой
приехал! - И радостно вытянул из-за пояса размочаленный, от кого-то
унаследованный кнут со следами старательной, но пока неумелой починки: - А я
тебя подменю!..
Тарким, собственно, ещё не приехал. Западные, или, правильнее,
Западные-Верхние ворота были просто расположены высоко и удобно на склоне
Южного Зуба и как бы господствовали над долиной - той самой, единственной,
тянувшейся сюда из низин. Отсюда можно было различить несколько витков пути,
змеившегося по склонам. Заяц не пробежит незамеченным, уж куда там отряду в
несколько десятков людей! В старину, когда во внешнем мире происходили крупные
войны и на Самоцветные горы ещё пробовали нападать, у Западных-Верхних всегда
стояла неусыпная стража. Однако те времена давно миновали. Правители внешнего
мира поняли, что с Хозяевами рудника торговать куда выгодней, нежели воевать.
Случиться, однако, могло по-прежнему всякое, и оттого дозор держали по сию
пору. Только теперь он больше высматривал не вражеские отряды, а купеческие
караваны. Десятник, стоявший старшим в страже ворот, с ухмылкой протянул
Гвалиору большой, в ладонь, камень заберзат<Заберзат - хризолит, прозрачный
самоцвет золотисто-зелёного цвета, имеющий ювелирную ценность>, отполированный
наподобие чечевицы:
- Посмотри, парень, и скачи встречать, Церагат разрешил. Они с Шаркутом
уже выехали. А за тобой тоже сразу послали, да, видать, не вдруг нашли...
Гвалиор забыл даже поблагодарить, хоть и следовало бы. Распорядитель и
старший назиратель, значительные и занятые люди, не позабыли его, вызвали
встречать караван... Чечевица была отшлифована далеко не идеально (почему,
собственно, камень и не выставили на продажу, а отдали стражникам наблюдать за
дорогой). Прозрачный заберзат делал прямые линии волнистыми, очень смешно
искажая всё видимое, и к тому же, в силу собственной природной окраски, замещал
все цвета золотисто-зелёными. Однако Гвалиор долго не мог оторвать от него
глаз, и сердце у него трепетало. Пятнистое чудище, размеренно переставлявшее
невозможно кривые ходули, конечно же, было пегой лошадью Ксоо Таркима. А в
шедшем поодаль карлике с удивительной бородой и кручёным посохом только слепец
не признал бы дядю Харгелла!..
Караваны ждали с радостным нетерпением, каждый приезд был событием. В
подземных копях работали тысячи рабов, за ними надзирали несколько сотен
надсмотрщиков - целый обособленный мир, маленькое самостоятельное государство.
Даже побольше того, с которого при первых Лаурах началась родина Гвалиора,
Нардар. Но даже надсмотрщикам недосуг было ходить по чужим выработкам,
знакомиться и любопытствовать, а уж рабам... рабов и подавно не спрашивали,
чего бы им хотелось. Где поставили (а то вовсе приковали), там и трудись. Пока
не оттащили в отвал... Люди видели каждый день те же самые, давно
примелькавшиеся лица. А величайшими новостями были трижды перевранные слухи о
драке в забое или о том, что такая-то копь неожиданно начала иссякать.
Поэтому любой караван с волнением встречали все. От распорядителей до
последнего замурзанного подбиральщика. Купцы привозили всамделишные,
непридуманные новости из внешнего мира - пищу для пересудов до самого
следующего лета. Кроме того, у многих где-то осталась родня. И у надсмотрщиков,
и, у рабов. Удивительно ли, что каждого новичка, будь то каторжник или
вольнонаёмный, первым делом буквально выжимали досуха, с болезненной жадностью
расспрашивая - откуда, брат? Из каких мест? А о такой-то семье краем уха ничего
не слыхал?.. Что??? Повтори-ка?.. Эй, лозоходец, не в службу, а в дружбу!
Будешь на девятнадцатом уровне, скажи там, чтобы передали Кривому - у него мать
умерла...
Буланую кобылу, на которой ездил Гвалиор, звали Ромашка. Дома он привык к
крупным лошадям. К таким, чья холка приходилась ему вровень с глазами, если не
выше. Он помнил, как впервые собрался сесть на Ромашку: "Это ж не лошадь, это
коза какая-то! Да она, как в седло полезу, вверх копытами свалится..." Мохнатая
кобылка в самом деле была ему росточком едва до груди. Однако под весом
немаленького всадника лишь устойчивей расставила короткие крепкие ножки - и
пошла шагом, рысью, а потом даже галопом! Шустренькая оказалась, выносливая. И
очень надёжная. Гвалиор полюбил и зауважал её после того, как однажды весной
они вместе чуть не угодили в разлив горной реки, неожиданно вспухшей из-за
прорыва ледникового озера высоко над верховьями. Ромашка тогда вовремя
почувствовала опасность - и одолела несколько саженей почти отвесной крутизны,
спасая седока и себя. С тех пор Гвалиора перестала смущать внешность кобылы:
всячески баловал любимицу и ездил только на ней.
Он со всех ног примчался в конюшню и поседлал лошадку трясущимися руками.
Дядя Харгелл отдаст ему письмо от Эрезы, он сразу прочитает его... и будет
читать снова и снова целую зиму, всякий раз вычитывая нечто новое, сразу не
понятое, не замеченное... Уздечка, кусок пушистого упругого меха на спину,
пёстрый войлок, седло!.. Вот так всегда - ждёшь, ждёшь, ждёшь. И вдруг то, чего
ждал, наступает стремительно и внезапно, и оказывается, что ты его почти
прозевал, и надо поспешать бегом, чтобы не опоздать совсем безнадёжно! Церагат
и Шаркут со свитой уехали уже далеко, Гвалиор пустился их догонять. Он выехал
из ворот шагом, чтобы ради своего нетерпения не мучить Ромашку. Однако она
ощутила его состояние и сама прибавляла шаг, пока не побежала семенящей рысцой.
Небо над Тремя Зубьями было совсем ясным; солнце, отражаемое вечным снегом
на склонах, понемногу клонилось к закату. Долина круто уходила вниз. С дороги,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг