Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
смеющихся у  неё на коленях.  Над ними склонялся цветущий розовый куст,  у  ног
женщины   ласково  тёрлась  большая  пушистая  кошка...   Каттай   знал,   кому
предназначались Посмертные Тела,  вырезанные из сердолика.  Жене Шаркута и двум
его  дочерям.  Они  умерли от  заразной болезни.  Много лет назад.  После чего,
собственно, он перебрался сюда и забыл обо всём, кроме своего дела.
     Наверное, Шаркут был сейчас с ними: разговаривал, смеялся, ощущал знакомое
прикосновение рук...
     Каттай взял со стола "ходачиху" и беззвучно вышел, держа в руках узелок.
     "Прости меня, мама..."

     Блаженное забытьё, вызываемое дурманом, растворённым в вине, обычно длится
недолго.  Зато  пробуждение  неизменно  оказывается  мучительным.  Когда  из-за
хребтов на востоке выплыло позднее зимнее солнце, Шаркут вернулся из странствия
по иным мирам и -  как всегда в таких случаях,  злой, с раскалывающимся от боли
затылком -  крикнул своего  лозоходца.  Каттая тоже  ожидала честно заслуженная
награда.  У Шаркута была приготовлена для него нить о четырёх глиняных бусинах,
каждая с  хитроумной печатью на  обожжённом боку.  По  числу камней,  найденных
мальчиком для Сокровищницы.  "Заполнишь эту нить целиком,  -  собирался сказать
Каттаю распорядитель, - будет тебе вольная..."
     К  изумлению,  а  потом  и  к  некоторому  испугу  Шаркута,  лозоходец  не
отозвался.  Не примчался,  как обычно,  бегом,  спрашивая, что будет угодно его
милостивому господину. Надсмотрщики, разосланные на поиски, вернулись ни с чем.
Каттая не сумели найти ни в отхожем месте неподалёку,  ни у глубокого колодца с
подъёмником,  за  работой которого ему  так  нравилось наблюдать...  Ни  даже в
забое, где махал киркой его клеймённый приятель-венн.
     Каттай просто исчез.
     Через  несколько дней  другой лозоходец,  гораздо менее даровитый,  пришёл
помолиться Белому Каменотёсу.  И там,  на могиле,  увидел среди священных даров
резную серебряную серьгу.  Тогда поняли,  что  вдогонку восемнадцати рабам ушёл
девятнадцатый.   К   оставленной  им  "ходачихе"  так  никто  и   не  отважился
притронуться.
     "Дай мне руку, отец. Проводи меня..."

     Псу снился сон.
     Из беспредельного моря поднималась двуглавая гора,  окутанная облаками.  В
распадке между вершинами,  там,  где из-за  близости к  престолу Небес не  смел
расти даже мох,  лежал,  сверкая на солнце, маленький белоснежный ледник. Плечи
горы окутывал изумрудный плащ хвойного леса, а ниже, в уютной долине, сбегающей
к морю,  стояли дворы. Длинные дома под тёплыми, низко нахлобученными земляными
крышами, поросшими густой зелёной травой. И за каждым - розовые и белые облака,
непонятно каким  чудом  удерживаемые на  тверди.  Это  цвели  яблони.  И  пчёлы
хлопотливо гудели над ними, торопясь собрать медовый сок и пыльцу...
     Венн из  рода Серого Пса  проснулся и  понял,  что увидел чужой сон.  Сон,
который никогда больше не  приснится маленькому Аргиле...  Некоторое время  Пёс
лежал  с  открытыми глазами,  хмурясь и  разглядывая знакомые извивы  слоев  на
щербатом  каменном  потолке.   Это  бывает:   только  что  лёг  -   и  внезапно
пробуждаешься,   чувствуя  себя  так,   будто  полностью  отдохнул.   Пёс  знал
обманчивость  подобного  ощущения.   Если  поверить  ему,   позже  расплатишься
головокружением и дрожью в ногах. А венну предстояло рубить твёрдый камень и за
безногого халисунца Динарка,  и - наполовину - за чернокожего Мхабра, то и дело
сгибавшегося в убийственных приступах кашля...
     И тем не менее.
     "Я выйду отсюда. Я убью Людоеда".
     Пёс был ещё очень молод. И, как все юные, в своих размышлениях устремлялся
сразу к  главному,  не  задерживаясь на  мелочах.  Он  не  тратил времени всуе,
прикидывая, каким образом вырвется на свободу. Его заботило нечто гораздо более
важное.  Он собирался справиться с воином,  вкушавшим плоть храбрых недругов за
много лет до того, как у Серого Пса народился ещё один правнук.
     "Я убью Людоеда. Тогда наши мёртвые получат отмщение, и их душам позволено
будет вновь обрести на земле пристанище плоти..."
     Он  видел кунса Винитария в  бою,  со  щитом и  тяжёлым копьём.  Он  видел
Харгелла с  его палкой,  и  эта палка чуть не повышибла ему все зубы.  Он видел
рудничных надсмотрщиков и  их  кнуты,  против которых не решались пойти крепкие
рабы с кувалдами и кайлами...
     От Винитария свирепые надсмотрщики разбежались бы, как цыплята от ястреба.
И первым убежал бы Харгелл.
     "Моего отца так и не взяли мечом.  Только стрелой в спину. А я Волчонка-то
паршивого не сумел как следует вздуть,  когда мы схватились. Что же я сделал не
так?"
     Пёс  поднялся,  стараясь поменьше звякать цепями.  "Когда я  бросил Аргиле
обломок  кошачьего глаза,  Волчонок стоял  слева,  допустим,  вот  здесь...  Он
закричал и схватил меня за плечо,  замахиваясь кулаком... вот так... Я взял его
руку  и  повернул...  вот  так...  и  Волчонок полетел было  наземь,  но  сразу
вскочил... да..."
     Цепь,  увлечённая размашистым движением,  всё-таки зацепила камень,  издав
отчётливый лязг.  Пёс поспешно подхватил её,  но  лучше бы  он  этого не делал!
Прислонённые к  стене,  рядом стояли вверх рукоятками оба кайла,  тяжёлый лом и
молоток  халисунца вместе  с  зубилом.  И  кто  только  додумался оставить  все
инструменты стоймя,  вместо того чтобы честь честью сложить их  на полу?..  "Ты
сам  и   оставил".   Расплата  за  глупость  воистину  недолго  заставила  себя
дожидаться.  Одно  кайло потянуло за  собой другое,  Пёс,  дёрнувшийся поймать,
второпях промахнулся закованными руками,  и  стук,  с которым пришлись о камень
толстые деревянные рукояти,  показался оглушительно громким.  Зазвенел,  падая,
молоток,  тонко отозвалось зубило. Последним весомо и звучно прочертил по стене
лом.  Пересчитал все выбоины и впадины камня и наконец обрушился на пол,  чтобы
ещё  и  подпрыгнуть на  нём.  Эхо  со  стоном промчалось по  забою,  невыносимо
заметалось меж  стен,  словно  в  кузнице,  когда  отцовы  помощники брались за
кувалды...
     Мхабр с Динарком немедленно встрепенулись и сели,  продирая глаза и силясь
спросонья что-то сообразить. Оба, как и Пёс, только-только легли.
     - Ты что же это делаешь,  болван разнесчастный!..  -  первым насел на него
халисунец. - Дубина, сопляк репоголовый, шишка еловая!.. Плясать взялся посреди
ночи?..
     Смущённый Пёс  молча выслушивал многопетельные поношения.  Несправедливыми
их никак нельзя было назвать.
     - Хватит ругать парня,  Динарк,  -  проговорил Мхабр.  В  душном забое его
полуголое тело лоснилось, как выточенное из блестяще-чёрного камня кровавика, и
Псу  опять показалось:  сейчас,  вот  сейчас он  вспомнит нечто очень важное...
Однако смутное видение забрезжило и исчезло,  он лишь натолкнулся на обвиняющий
взгляд халисунца. Пёс не знал, что с калеки была Мхабром взята жестокая клятва:
если, мол, венн когда-нибудь и проведает о его слишком щедром подарке, то не от
Динарка.  А мономатанец продолжал: - Ты, я вижу, зря времени не теряешь. Правду
ли  говорят,  будто тебя заковали и  выжгли клеймо за то,  что ты кому-то возле
отвалов голову проломил?
     Серый Пёс давно не считал себя обязанным отвечать всякому,  кто его брался
расспрашивать.  Но  сехаба говорил так,  словно имел на  то право.  Так говорят
только  наделённые  Правдой  Вождя.  Вдобавок  Пёс  чувствовал себя  виноватым:
помешал людям спать. Он нехотя буркнул:
     - Может, и проломил... Мхабр усмехнулся:
     - А  двигаешься,  словно никогда крови человеческой не  видал и  видеть не
хочешь.
     - Что?..
     - Ты  муху-то  не сумеешь прихлопнуть,  если ноги будешь ставить так,  как
сейчас. И дышать, как сейчас дышишь.
     Пёс  на  это  мог  бы  возразить,  что  злополучный Сфенгар  был  даже  не
единственным,  чью душу ему довелось отправить на святой суд Небес. Первым стал
молодой воин-сегван: в ночь предательства человек Людоеда ловил за волосы мать,
но встретил копьё двенадцатилетнего сына.  Сегван уже замахивался мечом, однако
лёгкое  охотничье  копьецо  оказалось  проворнее...  Глупо,  впрочем,  было  бы
хвалиться  тем,  что  случилось  давно.  И  объяснялось  отнюдь  не  умением  и
мастерством,  а  отчаянной  яростью  мальчишки,  вступившегося за  мать.  Лучше
вспомнить,   как  бестолково  он  пытался  расквасить  морду  Волчонку.   Каким
жгуче-неожиданным оказался удар  кнута  Гвалиора,  прекративший их  драку.  Как
позже он не сумел отбиться от надсмотрщиков,  когда его подвешивали на стене...
И Пёс промолчал, соглашаясь и признавая, что Мхабр молвил сущую правду.
     Сехаба  тяжело поднялся.  Чёрного исполина,  выросшего под  жарким солнцем
Мономатаны,  рудничный кашель приканчивал буквально на  глазах.  Выносливость и
прежняя сила исчезали день ото  дня.  Скоро,  очень скоро Хозяйка Тьма отпустит
его душу в  Прохладную Тень...  Но Мхабр выпрямился и  повёл плечами,  и  в его
осанке появилось грозное величие,  по  которому люди  безошибочно узнают вождя.
Даже голого, исхудалого и в кандалах. Он сказал:
     - Я был воином. Вот смотри, как это делается у нас...

     С тобой хоть однажды было такое?
     Чтоб небо кружилось над головою,
     Чтоб чёрные точки перед глазами
     Метались огненными роями?
     Чтоб воздух горло палил на вдохе,
     Не достигая бьющихся лёгких,
     И на лопатках прела рубаха,
     Мокрая от безотчётного страха?
     И ты сознаёшь: свалилось на темя
     Такое, что вылечит только время,
     Но в завтра тебе заглядывать жутко,
     Ты хочешь вернуть минувшие сутки,
     Где было уютно и так тепло,
     Где ЭТО еще не произошло...

     ...Бывало? И длилось больше чем миг?
     Тогда ты Отчаяние постиг.

     7. ПОСЛЕДНИЙ ПРИВЕТ

     Как  утверждали сведущие  люди,  некогда  здесь  грохотал подземный поток.
Много лет  назад умелые проходчики отвели его  в  сторону;  тогда ещё  не  были
построены водяные мельницы,  и  вода  только мешала.  Осушенное русло  потока -
несколько  больших  залов,  соединённых между  собой  "дудками"<Д у  д  к  а  -
вытянутый   в   длину   подземный  проход   естественного  или   искусственного
происхождения>,  -  теперь вовсю  использовалось людьми.  В  наклонных колодцах
вырубили  ступени,  в  отвесных  поставили скрипучие лестницы и  подъёмники для
руды. В залах, где некогда покоились не видевшие света озёра, после спуска воды
начали было стёсывать камень, выравнивая полы, загромождённые упавшими глыбами.
Но отступились,  вовремя осознав непомерную огромность работы.  Это был труд на
десять  поколений вперёд.  Его  бы,  несомненно,  предприняли,  пожелай Хозяева
устроить в залах дворцы. Но потомки первых старателей предпочитали жить сейчас,
а  не в сомнительном будущем,  и к тому же почти не показывались на руднике.  И
затею  с  полами  благополучно забросили,  ограничившись деревянными  мостками,
опиравшимися где на подтёсанную скалу,  где на прочные сваи. Однако в некоторых
нижних залах сохранились участки,  обработанные ещё тогда,  в старину.  И,  как
водится,  рудничная молва наделяла эти клочки ровной скалы особыми свойствами и
едва ли  не  святостью.  Предание гласило,  будто здесь,  каждый в  своё время,
трудились и Горбатый Рудокоп,  и Белый Каменотёс.  Потому-то всё,  что могло на
этих площадках случиться,  происходило исключительно по манию и  под присмотром
незримых покровителей рудничного люда.
     По крайней мере, невольники в это верили свято...
     Надсмотрщик Гвалиор неторопливо шагал вдоль длинной вереницы позвякивающих
цепями каторжников.  Он жил в Самоцветных горах вот уже скоро шесть лет, и рабы
хорошо  знали  его.  Всем  было  известно -  он  не  начнёт без  дела  орать  и
размахивать во все стороны кнутом.  Оттого,  когда он сопровождал невольников с
одних выработок на другие,  они вели себя смирно и шли,  куда он приказывал, не
затевая препирательств и  ссор.  Чтобы в  следующий раз  к  ним  не  приставили
какого-нибудь зверюгу,  назначенного Церагатом...  Оттого и сам Гвалиор, вместо
того чтобы настороженно озираться и держать оружие наготове,  просто шёл, думая
о   приятном.   Скоро   в   очередной  раз   приедет   благородный  саккаремец,
добродетельный купец Ксоо  Тарким.  С  ним  прибудет двоюродный дядя  Гвалиора,
Харгелл.  Он увезёт домой скопившийся заработок и письмо для невесты. А Гвалиор
получит ответ девушки на послание, написанное им в прошлом году...
     Какой она стала теперь, его Эреза? Наверное, повзрослела, стала полнотелой
красавицей.   Была  ведь  совсем  девчушкой,  когда  расставались...  Пугливой,
голенастой девчушкой...
     Гвалиор нахмурился,  вздохнул и  подумал о  заветной фляжке с аметистом на
донце,  сохраняемой во  внутреннем  кармане  одежды.  Правду  молвить,  письмо,
полученное год назад, его не слишком обрадовало. Гвалиор читать умел плохо, он,
собственно,  кроме этих её  писем,  ничего и  не читал.  Зачем ему,  он ведь не
рудослов, не разметчик и не мастер гранильщиков... Но даже будь он грамотеем из
грамотеев,  таким,  как  Шаркут,  -  легко  ли  с  определённостью рассудить по
короткой грамотке,  нацарапанной даже не самой девушкой, а с её слов соседом?..
Которому  скромная  нардарская невеста,  конечно,  ни  за  что  не  доверила бы
сокровенного?..
     И  всё-таки...  Он  долго не  мог понять,  что же ему не понравилось в  её
письме, но потом сообразил. Она обращалась словно бы не к будущему супругу, а к
чужому человеку,  с  которым ей приходится быть милой и вежливой не по душевной
склонности, а просто потому, что так принято...
     Наверное,   Гвалиор  вовсе  поглупел  от  рудничного  смрада,  вот  ему  и
мерещилось.  Конечно,  она  просто отвыкла и  немного подзабыла его за  все эти
годы.  А  может,  даже чуточку побаивается его нынешнего,  ждёт и в то же время
страшится его  возвращения.  Она  помнит застенчивого и  ласкового паренька,  а
вернётся матёрый мужик,  огрубевший, видевший мир, привыкший к дракам и ругани.
Как  принять его,  как  заново разглядеть в  нём  того,  кого украдкой целовала
когда-то?..
     "Здравствуй,  Эреза,  -  в  тысячный раз начал он  мысленно повторять своё
давным-давно приготовленное послание,  и  по телу безо всякого вина разбежалось
тепло.  -  Мне осталось здесь служить год,  самое большее два.  Тогда я вернусь
вместе с дядей Харгеллом, и мы сыграем нашу свадьбу. Не очень пышную, но перед;
людьми будет не стыдно..."
     Голова   длинной   цепочки  кандальников  преодолела  последнюю  ступеньку
довольно крутого  хода  и  выползла в  обширный зал.  Гвалиор оставил радостные
мысли  о  будущей  свадьбе и  поспешил вперёд.  В  этом  зале  имелась "святая"
площадка. А значит, следовало держать ухо востро.
     Большая пещера  была  хорошо освещена.  Вернее,  здесь  горели всё  те  же
масляные светильники, что и повсюду, и не в большем количестве, - просто камень
и свисавшие с потолка сталактиты были почти совсем белыми в тех местах,  где их
не успела покрыть жирная копоть.  Поэтому здесь всегда казалось светлее,  чем в
соседних залах, прогрызенных водой в бурой и почти чёрной породе.
     И Гвалиор сразу увидел,  что сбылись его худшие ожидания. По краю "святой"
площадки прохаживался молодой надсмотрщик,  которого Гвалиор очень хорошо знал.
Этого пария -  тогда ещё  мальчишку -  привёз на  рудник всё  тот  же  торговец
рабами,  Ксоо Тарким.  С  тех  пор  прошло четыре года.  Мальчишка стал молодым
мужчиной,  ловким,  широкоплечим.  А  кроме  того,  жестоким и  очень  опасным.
Настолько, насколько может быть опасен сын дикого племени, отошедший от порядка
жизни,   установленного  предками.  Любимец  и  выученик  Церагата  по-прежнему
оставался рабом,  но  среди надсмотрщиков рабов была половина,  и  свободные не
очень-то   задирали  перед  ними  носы.   Так  гласил  воистину  мудрый  закон,
существовавший столько  же,  сколько и  сам  рудник.  Надсмотрщики должны  быть
заодно.  А уж если приспичит выяснять между собой отношения -  то как мужчина с
мужчиной,  а не как хозяин и раб.  Так вот, насколько Гвалиору было известно, с
этим парнем предпочитали не  связываться.  По  мнению многих,  он  очень хорошо
соответствовал своему родовому прозвищу: Волк.
     Как  раз  когда  Гвалиор  выбрался по  крутым  ступенькам из  дудки,  Волк
похлопал себя руками по бёдрам и с широкой ухмылкой обратился к кандальникам:
     - Эй, крысоеды! Ну что... это самое... хочет кто-нибудь на свободу?..
     Это был ещё один закон,  испокон веку чтимый в  Самоцветных горах.  Иногда
надсмотрщиков тянуло развлечься,  и  тогда  кто-нибудь из  них  предлагал рабам
поединок,   ведь   истинный  вкус  удовольствию  доставляет  некоторый  оттенок
опасности.  Вызвавшегося раба расковывали, и он - с голыми руками или с камнем,
выхваченным из-под ног -  должен был драться против надсмотрщика,  вооружённого
кнутом и кинжалом,  а нередко ещё и в кольчуге. Тем не менее желающий находился
всегда,  ибо тому, кто побьёт надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок
до смерти. И тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их
не носить.  Он или выйдет на свободу, или погибнет. До сих пор, как все отлично
знали,  надсмотрщики побеждали неизменно: таким путём на свободу за всю историю
Самоцветных гор не  вышел ещё ни  один человек.  Однако раб для поединка раз за
разом отыскивался.  Иные думали -  кто-то  же  станет когда-нибудь первым,  так
почему бы не я?  Всё должно с  кого-то начаться,  так почему не с  меня?..  Для
других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийственной мести...
     Гвалиор лишь  досадливо покачал головой,  когда  из  вереницы,  которую он

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг