невольникам, и ухватил распорядителя за обе руки сразу. - Господин мой, трижды
милостивый и великодушный...
- Что ещё? - остановился Шаркут.
- Господин мой, вели скорее вывести всех оттуда!..
Распорядитель сбросил его руки и сам встряхнул Каттая за плечи, словно
тонкое деревце:
- Не ори, как блажной! Дело говори!
- Милостивый господин мой, ничтожный раб не сумел верно истолковать
предупреждение... Вели скорей вывести всех оттуда, ИБО ТАМ СМЕРТЬ! И она
близко!.. Прикажи, пусть они не трогают камень, за который взялись, пускай всё
оставят, как есть, и скорее уходят из этого страшного места... Невольники,
побросав работу, смотрели на распорядителя и Каттая. Кто-то начал тихо
молиться.
Шаркут прожил почти всю жизнь под землёй. Он гораздо лучше самого Каттая
понял, о чём тот говорил.
- Ты, - сказал он юному лозоходцу. - Чтобы я тебя здесь больше не видел.
Живо наверх. И если кому-нибудь попадёшься ниже двадцать седьмого, будешь свою
половину выкупа заново отрабатывать. Ну?! Оглох?!..
Каттай упал на колени:
- Мой господин... всемилостивый и украшенный всяческой добротой... Вели
ничтожному рабу отработать десять раз по десять таких половин... только пусть
скорее заложат самыми тяжёлыми камнями этот забой...
Шаркут его не дослушал.
- Забери, - кивнул он Бичете. Надсмотрщик живо сгрёб Каттая за шиворот,
вздёрнул с колен и потащил к лестнице. Тот пробовал отбиваться, впервые забыв,
что не смеет перечить свободному:
- Мой господин!..
Распорядитель повернулся, к нему спиной. И шагнул в забой, вытаскивая
из-за пояса не дающий промаха кнут:
- За работу, дармоеды! Вы там! Заснули?! Тугой ремень рванул воздух,
произведя громкий хлопок. Эхо метнулось в каменной дыре, металлические створки
отозвались едва слышным звоном.
- Мало ли что там примерещилось сопляку! - рявкнул Шаркут. - Оно-то ещё
обрушится или нет - а я с вас точно шкуру спущу!.. Ну? С кого начать? Мигом
ведь за яйца подвешу!
Это он мог. Это он очень даже мог... В дальнем конце забоя глухо,
обречённо стукнуло о камень кайло. Потом другое и третье...
- То-то же... - Распорядитель свернул кнут в кольцо, однако убирать за
пояс не стал. И начал прохаживаться между воротами и "челом", особенно подгоняя
рудокопов, бережно вырубавших породу кругом огромного, только что найденного
опала. Каким бы судом его ни судили - Шаркут был далеко не труслив...
Бичета уже вёл Каттая по деревянной лестнице, приближаясь к подъёмнику,
когда ЭТО случилось. Каттай без конца вертел головой, оглядываясь на забой, и
увидел ВСЁ. От первого до последнего мига.
Он увидел, как опаловую глыбу сумели наконец потревожить в её вековечном
гнезде. Вот она шевельнулась... и вдруг её движение сделалось самопроизвольным,
уже не зависящим от усилия человеческих рук... и откуда-то из-под камня, ярко
блеснув в факельном свете, неожиданно высунулся длинный и тонкий, как вязальная
спица, клинок. Он вонзился в живот ближайшему рудокопу, легко прошил человека
насквозь, дотянулся до стены, и из нее полетели во все стороны камни. Невольник
запоздало ощутил боль, с воплем рванулся прочь... Узкий клинок рассёк тело
почти пополам, и вопль захлебнулся. Рудокопы бросили самоцветную глыбу и
отскочили в стороны, насколько позволила цепь, но стронутый ими камень уже не
мог успокоиться. Он медленно поворачивался, вздрагивая и готовясь выпасть
наружу, и с каждым движением из щели между ним и стеной высовывались новые
сверкающие клинки...
Свист, грохот... Страшные крики людей... Шаркут бешеными скачками нёсся к
выходу из забоя. Он зачем-то прикрывал руками голову. От удара подземных мечей,
разрубающих камень, не даст обороны ни шлем, ни щит, ни лучшая кольчатая
броня... Но какое дело до разума существу, настигаемому смертью?
Прикованных рудокопов, конечно, никто не удосужился освободить.
Надсмотрщик Бичета, остолбеневший от увиденного, споткнулся на лестнице,
потерял равновесие и выпустил Каттая. Тот, рванувшись, скатился обратно вниз и
бросился внутрь забоя, крича:
- Дядя Дистен!.. Дядя Дистен!.. Величественный и жуткий голос подземной
стихии мгновенно похоронил его крик. Он подскочил к горшечнику и стал отчаянно
дёргать и тянуть цепь. Откуда-то брызгало горячим, невозможно горячим водяным
паром. Шаркут с перекошенным лицом промчался мимо них и принялся сводить
створки ворот.
- Бичета!.. - ревел он, надсаживаясь от усилия. - Бичета!..
Пар быстро заволакивал и наполнял забой, под ногами хлюпала непонятно как
оказавшаяся здесь вода, но факелы ещё горели, и Каттай увидел, как целый веер
мечей срезал бок опаловой глыбы, и там на один-единственный миг ослепительно
сверкнула мозаичная радуга - старый Хранитель за сердце схватился бы, если бы
смог увидеть её...
А в следующий миг невольник, прозванный Должником, схватил Каттая поперёк
тела и вышвырнул за ворота, прокричав в ухо:
- Кернгорм! Меня звали Кернгорм!.. Каттай очень отчётливо расслышал его...
Шаркут и Бичета с лязгом свели блестящие створки. Тяжело и внятно сработал,
запираясь, замок, ключ от которого больше никогда не будет использован.
Некоторое время за дверьми продолжало глухо громыхать... Лежавший на полу
штрека Каттай вроде бы различал крики, стук и царапанье, проникавшие сквозь
металл... Несколько певучих ударов... Они очень быстро отдалились и затихли в
земной глубине...
Рудокопов, оставшихся запертыми в забое, было восемнадцать человек.
Три раза по шесть.
Венн по имени Пёс проснулся посреди ночи - или того, что они здесь
принимали за ночь: времени, когда рабы спали, свернувшись, кто как мог, в
мелком каменном крошеве. Без факела в каменной дыре было почти совсем темно, но
Пёс с некоторых пор обнаружил, что его глаза начали привыкать к подземному
мраку. Во всяком случае, потёмки, нарушаемые лишь отблесками из штрека, были
для него куда прозрачнее, чем для Мхабра или Динарка.
Проснувшись, Пёс повёл глазами и увидел сегвана Аргилу.
Заморыш-подбиральщик сидел по обычаю своего племени на корточках и смотрел на
него. Он сказал:
- Здравствуй, Пёс.
Он говорил шёпотом, чтобы не потревожить халисунца и чернокожего, спавших
вблизи. Пёс впервые ответил:
- И тебе поздорову, Аргила.
Почему-то он не удивился приходу сегвана, хотя, кажется, с чего бы это
подбиральщику, работнику вконец распоследнему, не удостоенному никаких
привилегий, вот так запросто разгуливать среди ночи по штрекам. Аргила же
пояснил:
- Я теперь подметальщиком... - И улыбнулся так, как одиннадцатилетний
мальчишка на самом деле улыбаться не должен: - Церагат говорит, на отвалах я
скоро сдохну, а внутри горы ещё сколько-то протяну и смогу поработать...
Тощенькое мышиное лицо обрамляли свалявшиеся сосульки бесцветных волос.
Пёс подумал о том, что последний раз Аргиле, наверное, голову мыла ещё мать.
Аргила разжал кулак и что-то протянул на ладони:
- На, возьми, это тебе... кремнёвый дикарь... Там мой остров.
Пёс взял протянутый камень. Он помнил, как отчаянно пытался маленький
подбиральщик найти в просеянных кучах руды хоть что-нибудь ценное и тем
заработать лишний кусок плохо провяленной рыбы. Потомственного морехода от
одного вида этой рыбы должно было, прямо скажем, стошнить. Пёс же видел, как
Аргила едва не дошёл до потери достоинства, когда ему посулили объедки. И вот
теперь он отдавал в подарок находку, благодаря которой мог действительно
наесться досыта. Может, даже и не один раз. Камень - дивной воды кремнёвый
дикарь размером в полкулака - был прозрачен и чист, и внутри виднелись пушистые
заснеженные сосны. Крохотные, но самые что ни есть настоящие, неизвестно какой
причудой подземных Богов туда помещённые...
Аргила вдруг спросил:
- Тебе снятся сны, венн? Пёс кивнул:
- Снятся.
- А мне перестали, - сказал Аргила и опять улыбнулся. - Раньше я часто
видел свой остров. Мы называли его островом Старой Яблони...
Пёс помедлил, но всё-таки проговорил:
- Вы тоже ушли из-за ледяных великанов?
- Нет. У нас есть свой великан, но маленький и совсем не злой. Он живёт в
седловине горы, между вершинами. Я поднимался туда... Там высятся красные
скалы, обросшие мхом... И растут цветы, их у нас называют "детьми снегов", они
похожи на маленькие белые звёзды... Из-под великана течёт ручей,
Прыгающий по камням... Гора прикрывает долину от ветра, и сверху растёт
сосновый лес, а внизу - яблони... К нам всегда собирается множество кораблей.
Осенью - за яблоками, за мёдом и всякими лакомствами, которые умеют делать
только у нас... А весной - за яблочным вином... И просто чтобы полюбоваться,
как цветут наши сады... Тогда устраивают праздник и большой торг... Корабли
приходят и с острова Печальной Берёзы, и с острова Закатных Вершин...
- Закатных Вершин?.. - настороженно переспросил Пёс.
- Да. Там раньше жил кунс Винитарий. Туда тоже пока ещё не добрались
великаны, но храбрый кунс не стал дожидаться погибели и увёл своё племя на
Берег...
Пёс выдохнул. Аргила услышал нечто вроде стона и рычания одновременно.
- А не было, - спросил венн, - у этого Винитария прозвища "Людоед"?
- Было, - удивился Аргила. - Мой отец говорил, так прозвали кунса за то,
что он в молодости отведал плоти пленного недруга. Так поступали в старину,
перенимая мужество достойных врагов, но теперь люди измельчали, и племени
Закатных Вершин не очень понравилось деяние кунса... А ты откуда знаешь о нём?
Венн долго молчал. Наконец выговорил:
- Мы позволили ему занять земли рядом с нашими, через реку, и у нас был
мир. Мы верили слову кунса и не ждали предательства. В нашем роду было двадцать
восемь женщин и тридцать мужчин. Теперь нас больше нет.
- Есть ты, - тихо сказал Аргила. Пёс смотрел мимо него.
- Нет. Меня тоже нет.
Аргила не стал спрашивать почему. Он только вздохнул:
- А на нас напал молодой Зоралик с острова Хмурого Человека. Люди говорят,
он всё хочет доказать старому кунсу Забану, будто тот ему и вправду отец. Он на
многих нападает, но пока ему не очень везёт. Вот и у нас он не решился
высадиться на берег и захватил всего лишь лодку, с которой мы, мальчишки,
ставили ярус на камбалу... Зоралик очень гневался из-за неудачи и всех нас
продал аррантам... а они... У тебя на родине выпадал зимой снег?
- Да. Наши леса похожи на те, что в твоём камне.
- У нас тоже было много снега и почти весь залив зимой замерзал. Я бегал
на коньках... Дедушка выточил их из бычьей кости, чтобы не стёрлись, я крепко
завязывал ремешки... Не говори, что тебя нет. Ты есть... Прощай, брат.
Пёс ответил:
- И ты прощай, брат.
...Однажды в деревню потомков Серого Пса пришёл высокий седобородый
старик, назвавшийся Учеником Близнецов, и попросил разрешения обосноваться
поблизости.
"Старые люди не должны селиться одни, - сказала большуха. - Как вышло, что
ты живёшь сиротой?"
Пришелец объяснил, что так велела ему его вера. Он собирался выстроить в
лесу шалаш или выкопать над берегом Светыни пещерку. Но на другой же день
почувствовал себя худо - простыл в пути - и волей-неволей задержался в большом
доме, где за ним присматривали старухи и ребятня. Когда же старик выздоровел,
наступила зима, и жреца никуда не пустили. Мыслимое ли дело - дать гостю уйти в
метель и мороз, на верную погибель?
Щенок отлично помнил его морщинистые руки, добрые глаза и длинную, пышную
бороду. Сколько было волосков в той бороде, столько же и рассказов о Близнецах
жило в памяти старика. Серые Псы слушали его с любопытством, коротая за
домашней работой зимние сумерки. Иногда же, наоборот, жрец просил их рассказать
о своей вере. Однажды он попросил мальчишек смастерить ему костяное писало и
надрать гладкой берёсты с поленьев, приготовленных для очага.
"Зачем тебе?" - спросили его.
"Запишу ваши сказания", - ответил старик.
Куда подевались те берестяные листы, испещрённые чужеземными письменами? В
ночь разгрома старый мудрец взывал к милосердию, творил священное знамение и
пытался прикрыть собой раненых и детей. Пока кто-то из комесов Людоеда не снёс
ему мимоходом седую голову с плеч...
Каттай сидел на своём тюфячке в передней комнате покоев Шаркута. Сидел
очень неподвижно и тихо и смотрел в щель не до конца прикрытой двери, что вела
во внутреннюю хоромину. Горное сено в тюфячке успело слежаться и утратить былой
аромат, колючие стебельки лезли наружу сквозь ткань. Несколько дней назад
Каттай хотел попросить у своего покровителя немного соломы или нового сена и
почти собрался с духом, но что-то помешало ему. А теперь это не имело никакого
значения.
Каттай держал на коленях маленький узелок и смотрел в щель. Он не
торопился. Он ждал. "Прости, мама. Я в самом деле очень хотел тебя выкупить..."
Сразу три опала из числа найденных на "его" двадцать девятом уровне
удостоились отправки в Сокровищницу. Большой чёрный, из-за которого Шаркут
своротил нос меднокожему; умелая полировка превратила ущерб, нанесённый камню,
в его достоинство, позволив обнажить внутренние слои с их сине-зелёными
переливами. Затем огненный, мысленно прозванный Каттаем "Славой Южного Зуба". И
третий. Наполовину облачно-голубой с кровавыми бликами, наполовину искристый,
мозаично-многоцветный...
"...И выстроить дом. Я так хотел, чтобы всем было хорошо".
Даже теперь Каттай ничего не мог с собою поделать - всё представлял, каким
вышел бы из мастерской Армара тот последний самоцвет, оставшийся неизвлечённым.
Самый прекрасный. Не узнавший прикосновения подпилков и шлифовальных кругов,
лишь удар подземных мечей, поливших его человеческой кровью... Как играла и
сияла бы его вечная радуга в тонких лучах, направляемых с потолка, среди
прозрачных брызг чистого ручейка...
"А может, это был сам Истовик-камень, никому не дающийся в руки? Вот и я
лишь увидел его, а коснуться так и не смог..."
В перечне дурных страстей, от коих якобы оберегали опалы, первой значилась
жадность. "Что же вы, камни? Почему никого не остановили?.. Чего ради помешали
мне зорче увидеть Опасность?.. А может... может, я сам не захотел вовремя
заметить её?.." Ответ покоился далеко внизу. По ту сторону навечно запертой
двери.
На сей раз, отправляясь с камнями в Долину, Шаркут не посадил Каттая перед
собой на седло. Каттай был наказан. Нет, его не приковали на цепь и не стали
пороть. Шаркут просто забрал его "ходачиху" и запретил покидать покои - разве
что по нужде. Вернувшись, распорядитель нетерпеливо отпер дверь опочивальни и
прошагал внутрь, зажав в кулаке нечто, показавшееся Каттаю маленькой деревянной
коробочкой. У него не было этой коробочки, когда он уезжал. Он не сказал ни
слова и даже не потрудился как следует прикрыть за собой дверь. Так ведёт себя
человек, боящийся опоздать на свидание с чем-то очень для него дорогим... Скоро
обоняния юного халисунца достиг уже знакомый сладкий запах, чуть заметно
приправленный оттенком затхлости и разложения. Мальчик благословил Лунное Небо,
поняв, что в одной самой последней милости ему всё же не будет отказано.
"Я уповал на праведное служение... Я хотел быть добрым рабом..."
Во внутреннем покое серебро звякало о стекло, булькала жидкость - сперва
из бутыли в глубокую чашу, потом из чаши в горло жаждущего человека... Когда
всё затихло, Каттай осторожно поднялся на ноги и вошёл.
В углу хоромины стоял стол, служивший не для еды. Он был вечно завален
образцами камней и породы, бумажными и пергаментными листами с рисунками
уровней и толстыми книгами - в одних, оставленных предшественниками Шаркута,
нынешний распорядитель что-то искал, другие составлял сам, и они были ещё не
закончены. Сюда же, на стол, он бросил отобранную "ходачиху" Каттая. Он не стал
её прятать, зная, что послушный маленький раб без спросу ни к чему не
притронется.
Сейчас Шаркут сидел за этим столом, неестественно выпрямившись, так,
словно у него одеревенел позвоночник, и смотрел в одну точку. Рот распорядителя
был приоткрыт, по бороде протянулась нитка тягучей слюны. Перед ним стояла
круглая чаша с лужицей недопитого вина, собравшейся на вогнутом дне. А подле
чаши - резная деревянная коробочка с откинутой крышкой. Внутри коробочки
виднелась щепоть ничем вроде бы не примечательных мелких кристаллов. На вид -
та же соль. Только серая.
Щедрая награда, оплаченная восемнадцатью жизнями...
...А там, куда был устремлён неподвижный взгляд распорядителя, на столе
покоился кусок резного сердолика величиной примерно в полкирпича. Камень любви,
навеки привязывающий к женщине сердце мужчины... Он был слоистым - где
потемнее, где посветлее, где нежно-телесного цвета. Неведомый камнерез - уж не
сам ли Шаркут - искусно изваял сидящую женщину и двух маленьких девочек,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг