в последней попытке что-нибудь обнаружить. Каттай столь явственно ощутил это
отчаяние, словно ему довелось испытать его самому.
А между тем Пламя Недр было здесь. Рядом. На расстоянии каких-то пядей.
Люди, трудившиеся в забое, потеряли надежду, когда им оставалось буквально ещё
одно усилие. Рои, созвездия, россыпи самоцветов простирались далеко в глубину,
делаясь по мере удаления всё прекрасней, и там, далеко в толще, Каттай различил
дыхание поистине великих камней. Камней, способных затмить и "Мельсину", и не
только её...
- Вот видишь, - сказал он черепу, и собственный голос от возбуждения
прозвучал незнакомо. - Тебя принесли в жертву зря. Духу этого забоя ещё не ко
времени была твоя кровь...
Говоря так, он не переставал слушать недра... и его тайного слуха внезапно
достиг ещё один голос, вернее, Каттай наконец сумел его вычленить и понять.
Хороня шёпот драгоценных камней, из непроглядной глубины, оттуда, где в
самом деле покоились корни гор, невнятно и грозно вещала та же самая Опасность,
чьё присутствие он впервые уловил подле Сокровищницы. Голос был огромным и
тёмным и вселял дрожь. "НЕ ЛЕЗЬ СЮДА, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК. ОТСТУПИСЬ. А ТО КАК БЫ
НЕ ПРИШЛОСЬ ПОЖАЛЕТЬ..."
- Нет, - вслух ответил Каттай и нагнулся за фонариком. - Я не отступлюсь и
не пожалею. Это моё Деяние, и я должен его совершить!
Маленькое пламя за перевитым проволокой стеклом безо всякой причины
металось и Вздрагивало, порываясь угаснуть. Каттай даже подумал, не кончается
ли в светильничке масло, - хотя помнил, что, собираясь сюда, заправил его самым
тщательным образом... Если бы он в этот миг оглянулся, то вместо своей тени на
стене увидел бы чужую. Незнакомая тень была громадна и сгорблена и воздевала
руку в отвращающем жесте...
Но Каттай ушёл из забоя не обернувшись. А потом достиг лестницы и помчался
вверх по ступенькам так, словно у него за спиной выросли крылья. Господин
Шаркут обещал ему по крайней мере половину выкупа на свободу. А сколько ещё
жил, не меньших по щедрости, скрывает жадная Тьма?!.
На семнадцатом уровне добывали камень златоискр, или попросту
искряк<Златоискр, искряк - минерал авантюрин>. Красивый самоцвет, состоящий
словно бы из бесчисленных крохотных блёсток, красиво переливающихся на свету,
однако ничего уж такого ценного и особенного. Не яшма и подавно не рубин с
изумрудом. Редкие куски златоискра удостаивались чести быть вставленными в
серьги и перстни знатных красавиц. Основная часть добытого самоцвета шла на
поделки куда как попроще. В мастерских несравненного Армара из искряка вырезали
ручки для ножей и серебряных ложек, подсвечники и печатки... Всё - маленькое,
ибо полосы достойного камня в породе бывают шириной еле-еле с ладонь.
Того, кто носит при себе златоискр, не оставит счастливое настроение, его
разум всегда будет ясен, а дух - бодр...
А если этого вдруг не произойдёт, неожиданное бессилие талисмана объяснят
чем угодно. Неподходящей оправой, несоответствием камня звезде, под которой
родился его обладатель... Кто при этом вспомнит запоротых рудокопов, ослепших
гранильщиков, исподничих<Исподничий - человек, имеющий дело с работой в
глубоком подземелье - "исподе">, умерших от рудничного кашля?..
Костлявый долговязый подросток лежал возле стены лицом вниз. Он лежал так
скоро третьи сутки, грязный, голый и сплошь в засохшей крови. Иногда он
приходил в себя и пробовал пошевелиться, но из этого мало что получалось. Сорок
плетей и взрослого невольника скорее всего загонят в могилу. А уж мальчишку -
подавно. Щенок умирал. Достаточно было один раз посмотреть на него, чтобы это
понять. Тем не менее - приказ Церагата! - на шее у него заклепали железный
ошейник. Не выскользнешь и не вырвешься. И на руках-ногах при малейшем движении
звякали кандалы, соединённые цепью. Лишние, как и ошейник. А на груди ещё
кровоточило недавно выжженное клеймо. Рослый чернокожий невольник,
мономатанец-сехаба, работавший поблизости, время от времени посматривал на
парнишку. Он сам был точно так же закован и заклеймён. Несколько раз он давал
венну напиться и пытался кормить его, но Щенок не ел. Лишь приоткрывал мутные
глаза - и отворачивался...
- Тебе-то какое до него дело, Мхабр? - спрашивал чёрного великана
напарник, безногий калека, уроженец южного Халисуна. - Меня на себе тащишь,
мало тебе? Ещё его собрался? Да он всё равно не жилец!
Когда-то давно изувеченный, халисунец теперь был способен лишь ползать на
четвереньках. Он занимался тем, что начерно обкалывал от пустой породы глыбы и
куски златоискра, вырубленные могучим сехаба. А ещё он необыкновенно метко
поражал камнями здоровенных наглых крыс, то и дело перебегавших забой. Этих
крыс невольники ели.
- Я знаю, что делаю, - всякий раз отвечал Мхабр. - Ты тоже слышал, за что
выпороли этого парня и как он держался. Я не стану ручаться, что сумел бы
вынести такое без звука! И Боги моего народа не пустят меня в Прохладную Тень,
если я буду равнодушно смотреть, как уходит из него жизнь!
Однажды, когда им дали поесть и унесли из забоя факел, что означало
разрешение невольникам поспать, чернокожий подобрался к венну и устроил его
голову у себя на коленях. Сдвинул, насколько мог, вверх от запястий мешавшие
ему кандалы и долго тёр руки, нараспев выговаривая какие-то слова на своём
языке. Если бы халисунец мог видеть его лицо, он понял бы, что сехаба принял
некое решение - из тех, что стоят недёшево. Но в забое было темно. Отблески
света, проникавшие издали, из главного штрека, не позволяли толком ничего
рассмотреть, лишь заставляли изломанные жилы искряка по стенам мерцать
таинственной зеленью. Тем не менее безногий всполошился:
- Ты что там бормочешь, чёрная рожа?.. Колдовать затеял никак?.. Смотри,
обвала нам на головы не нашепчи!
По рассечённым шрамами губам монома-танца блуждала всё та же отрешённая
полуулыбка. Он проговорил медленно и торжественно:
- Одиннадцать поколений моих предков были Теми-Кто-Разговаривает-с-Богами.
Они умели просить Небо о дожде, а распаханную Землю - о плодородии. Но вся их
сила перешла по наследству к моей маленькой младшей сестре. Мне же выпала лишь
ничтожная толика. Поэтому я и стал всего только вождём... А теперь, во имя
Лунного Неба, которому ты молишься, и шести пальцев славного Рамауры, что
первым одолел Бездонный Колодец, - прошу тебя, помолчи! Я и так могу и умею
немногое, так хоть ты не мешай!
- Наш Кракелей ничем не уступит твоему Рамауре... - вполголоса пробормотал
халисунец. Но всё-таки уважил Мхабра и замолчал.
Поступки чернокожего напарника были понятны ему далеко не всегда.
Например, вот эта его возня с веннским мальчишкой. Правду молвить, другие рабы
-не могли взять в толк, чего ради мономатанец его, бесполезного калеку,
всячески поддерживал и защищал. Но это-то как раз было понятно и правильно. А
вот нынешнее...
Между тем Мхабр продолжал говорить, роняя во мрак тяжёлые, как
расплавленная лава, слова. Он звал и по крохам собирал воедино свою тайную
силу. Ему было трудно. Даже величайший колдун мало что может содеять в ошейнике
и с закованными руками, а он и плохоньким колдуном-то себя никогда не считал.
Но ради юного воина, чью жизнь уже приготовилась забрать Хозяйка Тьма,
определённо стоило попытаться. Воззвать к могуществу предков - и ощутить в
своих жилах его огненный ток... Хотя бы единственный раз за всю жизнь...
Мхабр снова и снова повторял формулу сосредоточения, мысленно заставляя
себя как можно более удалиться от мерзкой вещественности забоя с его
застоявшейся темнотой, с его вонью, сотканной из запахов отчаяния, унижения и
нечистот. И когда всё это перестало существовать для него, искристо-зелёные
сколы каменных жил отразили тонкое золотое свечение, окутавшее кисти его рук.
Ненадолго. Совсем ненадолго...
...А веннского подростка из рода Серого Пса посетило видение. Нечто
вторглось и разогнало багровые облака бреда, и он увидел себя лежащим на земле
в месте, показавшемся странно знакомым. Откуда бы ему так хорошо знать жухлую
вытоптанную траву и деревья с плоскими макушками, чья пернатая листва отливала
багрянцем при свете ночных костров?.. Однако во сне ничему обычно не
удивляешься, и он принял это как должное. Он лежал на пушистой шкуре большого
зверя, жёлтой с чёрными, точно нарисованными, разводами, и мохнатые звёзды
смотрели на него с бархатно-близких небес, а вокруг, образуя сплошное кольцо,
горели костры, и глухо доносился из-за стены огня рокот множества барабанов.
В освещённом кругу прямо перед Щенком стоял человек. Его тело было
глянцево-чёрным, словно выточенным из камня кровавика<Кровавик минерал гематит,
разновидность железной руды>. Он стоял прямо и гордо, как подобает воителю, -
почти обнажённый, лишь курчавую голову, бёдра и голени украшали роскошные белые
перья. Их глаза встретились, и неожиданно человек начал танцевать. Его танец,
подчинявшийся замысловатому ритму, не походил ни на что, виденное до сих пор
венном. Движения, то плавные, то хищно-стремительные, завораживали, в них была
своего рода речь, и Щенок необъяснимо понимал всё, что хотел сказать ему
чернокожий. "Наши судьбы схожи, меньшой брат. Твой род истреблён. Моё племя
сметено и рассеяно по земле. Наша встреча будет недолгой: я отдам тебе то, что
ещё способен отдать, и уйду, ибо хребет моего духа сломан. Ты же..."
Танцор припал к самой земле и завис над ней, поддерживаемый только
пальцами рук и ног. Потом взвился в прыжке - и босая ступня в прах растёрла
фигурку человека с кнутом, вылепленную из сырой глины. Новый прыжок, крылатый
взмах белых перьев - и рассыпалось под ногой изображение дородного бородатого
воина в сегванской одежде.
"Ты осилишь путь, которого не пройти мне..."
Перед глазами Щенка завихрились клочья тумана, совсем как когда-то дома,
когда портилась погода и вершины холмов, окружавших деревню, тонули в дождевой
мгле. Он вроде успел заметить, как чернокожий танцор устремился к трём
остроконечным горкам песка... А может быть, это ему лишь показалось.
Умолкли рокочущие барабаны, и всё окончательно расплылось...
Теперь Каттай улыбался, вспоминая, какой страх терзал его поджилки, когда
он попал на семнадцатый уровень в самый первый раз. Они с господином Шаркутом и
мастером Каломином шли тогда в изумрудный забой проверять иссякшую жилу, и он,
Каттай, трясся и потел в предчувствии неудачи, а мастер был уверен в себе и
брезговал вразумить несведущего мальчишку. И чем кончилось? Камни, о которых
так много знал Каломин, перестали откликаться на его зов, и дух забоя
потребовал мастера себе в жертву. Он, помнится, горько заплакал, увидев посох
старика на могиле Белого Каменотёса. Он даже чувствовал себя виновным в его
смерти и, приходя помолиться, старательно отводил глаза от резной деревянной
клюки. Теперь он понимал: зря. Каждый сам выращивает собственную судьбу. Вот и
мастер рудознатец выбрал свой путь... чтобы в конце концов быть упокоенным в
недрах, которые любил, в самой утробе земли, на глубине, коей удостаивались
немногие. А он, Каттай, всё лучше и отчётливей слышал подземные голоса, и эти
голоса указывали ему дорогу к свободе. "Праведное служение непременно будет
вознаграждено", - говорила мама. И была, как обычно, права. А ещё она говорила,
что всякий раб непременно окажется у такого хозяина, которого на самом деле
достоин. Странно даже вспомнить, как, наслушавшись россказней в караване, он
ночь за ночью не спал из-за жутких снов о неведомых Самоцветных горах.
Воистину, он тайно мечтал, чтобы господин Ксоо Тарким раздумал его продавать и
оставил у себя в услужении! Господина Шаркута не зря боялся весь Южный Зуб,
распорядитель в самом деле был грозен и весьма тяжёл на руку - но только с
неразумными, чьё непослушание вызвало его гнев. Чего бояться честному и
старательному? "Скоро я добуду вторую половину своего выкупа, мама. Потом
поработаю здесь ещё, пока не накоплю денег. Я заберу Щенка, Волчонка и Тиргея с
Дистеном, чтобы они смогли вернуться домой. Я тоже вернусь и буду самым молодым
богачом, которого видел Гарната-кат. Я выкуплю тебя, мама, и заплачу за отца. Я
выстрою для нас дом..."
Ему вправду казалось, будто мать могла его слышать.
На семнадцатом уровне царила всё такая же тепловатая духота. Всё так же
мерцали, возникая из темноты штреков, огоньки налобных фонариков, и вереницы
одинаково безликих рабов сливались в общем коридоре в сплошное многоногое
нечто. Плыли по стенам, переламываясь на угловатых брусьях крепей, сутулые тени
бредущих, метались под потолком летучие мыши... Пронзительно голосили колёса
тележек и тачек, сипло вырывался воздух из множества лёгких, забитых рудничной
пылью, шаркали по камню десятки ороговелых босых ног... Нескончаемый поток
двигался к подземным мельницам, где дробили и промывали добытый крушец. Воду
для промывки поднимали из подземных потоков огромные скрипучие вороты. Их
вращали мохнатые маленькие лошадки с завязанными глазами. А в иные, по слухам,
впрягались особо наказуемые рабы...
Каттаю не было нужды спрашивать дорогу. Он хорошо знал ещё не все уровни,
но семнадцатый помнил наизусть. Да и без того было нетрудно определить, откуда
везли камень-златоискр. Примерно посередине большого штрека Каттай свернул
вправо и долго шёл по длинному узкому ходу, то и дело прижимаясь к стене, чтобы
не угодить под катящиеся навстречу тележки. Безошибочно узнаваемые удары многих
кирок, доносившиеся спереди, делались всё слышней. Потом по сторонам безо
всякого видимого порядка начали открываться тесные норы забоев: тонкие жилы
самоцвета сплетались и расходились в необъятной толще горы, словно прихотливо
раскинутая паутина. Рабы с порожними тачками ныряли в эти норы и вновь
появлялись уже нагруженными. Каттай добрался до самого конца штрека и, пригнув
голову, проник в отдалённый забой.
Здесь трещал и плевался смоляной факел, вставленный в кольцо на стене, и
при его неверном свете работали трое. Чернокожий гигант размеренно заносил и
обрушивал кайло, одну за другой выламывая искрящиеся зелёными блёстками глыбы.
Тут же усердно стучал молотком безногий калека. У него отсутствовали не только
ступни, но и половина пальцев на правой руке. Тем не менее он очень ловко
срубал пустую породу, отделяя лучшие, пригодные для камнерезного дела куски. А
третьим был рослый длинноволосый подросток. Когда-то он носил штаны и рубашку,
но то, что прежде называлось одеждой, успело Превратиться в лохмотья, кое-как
болтавшиеся на бёдрах. Он двигался с мучительным упрямством недавно вставшего
на ноги. Всю спину и бока покрывали широкие, ненадёжно засохшие струпья: драная
шкура, натянутая прямо на кости. Кайло было ему ещё не по силам, и он как мог
помогал взрослым каторжникам - оттаскивал камень, вырубленный сехаба, нагружал
тачки, подавал и пододвигал куски под молоток халисунца... Тот за что-то был
страшно сердит на него и без конца обзывал дармоедом, ходячим несчастьем и
лесным пнём. Подросток не отвечал.
- Здравствуй, Щенок, - сказал Каттай. Ему вдруг опять стало стыдно
собственного благополучия, сытости и добротной одежды. Стыд был необъяснимым,
ведь всё, что досталось Каттаю, он заработал честным служением. Если бы венн не
перечил надсмотрщикам и не дрался с другими рабами, а думал о том, как лучше
потрудиться для господина...
- Слышишь, Пёс, - оглянулся калека. - Тебя спрашивают!
"Пёс?.. - удивился будущий вольноотпущенник. - Ну да... конечно..." Венн с
натугой отвалил в сторону очередной камень, поднял голову и увидел Каттая.
Узнал его. Он сказал:
- И тебе поздорову, лозоходец... Тут Каттай понял, что зря поименовал его
детским прозванием. Щенячьи дни для Пса кончились - на самом деле уже давно.
Чудом не убив, безжалостный хлыст надсмотрщика содрал все остатки ребячьего:
так линяет зверёныш, меняя детский пух на щетину взрослого и грозного зверя.
- Я поесть принёс... - вконец смутился Каттай. И торопливо развернул
маленький узелок: - Вот...
Добрая горбушка чёрного хлеба. Полоска копчёного мяса. И самое драгоценное
- луковица. Лакомство и спасение для исподничих, давно позабывших, в какой
стороне восходит солнце на небесах. Всё вместе - не очень голодному человеку на
один зуб.
Чернокожий исполин отвернулся к стене и замахнулся кайлом, звякнув цепью о
деревянную рукоять. Ворчливый халисунец незаметно проглотил слюну и сказал:
- Ты ешь, Пёс. У нас на вечер ещё та крыса припрятана.
"Крыса?!.." - ужаснулся Каттай. Он вообще-то слыхал, чем пробавлялись
голодные рудокопы, но чтобы взаправду...
Пёс церемонно поклонился ему, принимая узелок.
- Мы благодарим тебя за угощение, лозоходец. Мы надеемся, ты не откажешься
разделить его с нами?
Каттай почувствовал: ещё немного - и он самым неподобающим образом
разревётся.
- Я не оскорблю тебя отказом, достойный венн. Позволь только, я сам отделю
свою долю...
Крошечка хлеба. Волоконце мяса. Сухая чешуйка от луковицы.
- Мхабр! Динарк! - позвал Пёс. Было очевидно, что без своих товарищей он к
еде не притронется.
- Я уже заслужил половину свободы... - глотая подступающие слезы,
проговорил Каттай. - Я открыл опалы, которые считали иссякшими... Внизу, на
двадцать девятом... Я и тебя обязательно выкуплю...
Ох, эти разговоры о свободе, никогда-то они не доводят невольников до
добра!.. Каттая словно подслушали - за спиной раздался резкий щелчок кнута,
хлестнувшего для начала по камню.
- Ну-ка живо за работу, крысоеды! - приказал звонкий, совсем молодой
голос. - А ты, недоносок, пшёл вон из забоя, пока поперёк задницы не получил!..
Каттай вертанулся на месте. Надсмотрщик смотрел на него сзади, да ещё
против света, и оттого не сразу узнал. Зато ему самому пламя факела било прямо
в лицо. Это был Волчонок... или, лучше сказать, Волк? Добротно одетый,
раздавшийся в плечах... кормленый и сильный даже на вид. И в руке у него вился
и змеился кнут. Которым он явно выучился ловко владеть. И с превеликой охотой
пускал его в ход, наслаждаясь недавно полученной властью...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг