мальчишек и камни, что летели вслед удиравшему чужаку... "Сегодня для них
другая Сотня - вражеский город, - сказала по этому поводу мама Каттая. - А
потом встретятся, к примеру, где-нибудь в Нарлаке: "Ты откуда?" - "Из
Гарната-ката!" - "И я!!!" - и обнимутся, точно братья после разлуки..."
Каттай часто вспоминал теперь эти слова. За время путешествия в караване
Ксоо Таркима он не то чтобы особенно сдружился со Щенком и Волчонком. Они были
слишком другими. Они не говорили на его языке и совершали выходки, которых у
доброго невольника и в мыслях быть не должно. Так что робкий Каттай их скорее
побаивался. Но при всём том, когда он о них вспоминал, двое чужеплеменников
казались ему необъяснимо родными. Мама была права встретив их теперь, Каттай
обоих "земляков по каравану" обнял бы воистину как братьев...
В кузнице обнаружилось окошечко, прорубленное в скале. Пока Шаркут о
чём-то разговаривал с мастеровыми, Каттай подошёл и, поднявшись на цыпочки,
выглянул наружу - благо деревянная задвижка была отодвинута ради погожего дня
Солнце било прямо в окно, и Каттай только тут как следует понял, до какой
степени соскучился по его свету Он зажмурился и некоторое время просто стоял,
блаженно ощущая теплые лучи на лице и впитывая их, впитывая...
- Эй! - тут же окликнул его один из работников, склонившийся над маленьким
верстачком. - А ну-ка отойди! Не заслоняй!
Каттай отпрянул от окошка. На самом деле работать парню он не мешал - свет
падал мимо верстачка. Работник взъелся на Каттая, срывая какое-нибудь зло. Или
вовсе просто ради того, чтобы показать - и он может на кого-то прикрикнуть.
Каттай ещё не успел этого сообразить, а Шаркут уже взял работника за ухо и
грозно навис:
- Я смотрю, Ретмар, ты у нас по водяному вороту сильно соскучился? Это
ведь мы тебе мигом устроим...
Парень съёжился и посерел. До него запоздало дошло, что на мальчонку,
приведённого
Шаркутом, да с серебряной серьгой (о которой ему самому не приходилось
даже мечтать) вряд ли стоило рявкать. А Каттай живо представил себе водяной
ворот: нечто подобное тому огромному колесу, что подавало воду из Гариаты
наверх, в дома и сады богатых горожан, - только расположенное в подземелье.
Холодном, мокром и затхлом. Не иначе, работа на таком колесе была самым
страшным, что с человеком могло случиться в Самоцветных горах... Каттай
вспомнил, что вроде бы даже слышал издали тяжёлый скрип и ругань надсмотрщиков,
когда Шаркут водил его в самые нижние уровни... Наверное, колесо вращали
десятки чем-то провинившихся рабов, и их всё время пороли...
Тут подошёл распорядитель мастерской - в противоположность Шаркуту,
высокий, тощий и бледный, ничуть не похожий на кузнеца. Он и говорил совсем не
так, как Шаркут. Медленно, тихо, без ругани. Насколько заметил Каттай, его ранг
распорядителя был пониже, чем у Шаркута, но ненамного. Он сказал:
- Со всем почтением, друг мой, - я, кажется, до сих пор не трогал
каторжников, занятых у тебя на добыче камней...
Шаркут в ответ усмехнулся:
- Посмотрел бы я, как бы тебе понравилось, если бы мои рудокопы стали
задирать лучшего из твоих кузнецов.
Ухо работника, неосторожного на язык, он между тем всё-таки выпустил.
- О-о, - поднял бровь тощий распорядитель, - так это и есть новый
рудознатец, о котором все говорят? Правду молвить, я-то думал - люди врут о его
возрасте. Я был уверен, тебе привезли умудрённого старца...
"Я не рудознатец, я лозоходец! Хотя и это тоже неправильно... Я просто
ЧУВСТВУЮ-Я просто иногда ВИЖУ сокрытое..." О Каттае снова говорили так, словно
его тут вовсе не было. Двое свободных, двое хозяев оценивали раба.
- Ты поосторожней с этим сопливым, - шутя предостерёг Шаркут. - Не
удивлюсь, если он лет через пять вольную заработает и ещё над нами господином
заделается... Скоро испытаю его в топазовых залежах, на новой голубой жиле:
чует сердце, помучит нас проклятая, за нос поводит...
Невольник по имени Ретмар низко склонился над верстачком, уткнувшись в
работу. Сегодня он не поднимет головы и больше не произнесёт ни единого слова.
Каттай последний раз оглянулся на него и вновь высунулся в окошко.
Далеко внизу он увидел дорогу, по которой тачками вывозили в отвалы пустую
породу. Здесь работали те, кто, по мнению надсмотрщиков, не мог вынести духоты
и мрака забоев: подростки и невольники послабее. И вот Каттаю померещилось
нечто знакомое в двух тощих долговязых фигурках, вместе толкавших одну большую
тележку.
Когда они с Шаркутом вышли из мастерской, мальчик отважился спросить:
- Не случилось ли моему добродетельному господину поставить туда веннов,
привезённых достойным Ксоо Таркимом?..
Распорядитель посмотрел на него сверху, вниз. Он был очень доволен
Каттаем. Все сомнения остались позади - невзрачный с виду паренёк полностью
оправдывал неумеренные хвалы, что расточал ему Тарким. Он действительно видел
так, как на памяти Шаркута не удавалось ещё никому, и обещал с лихвой
возместить потраченные на него деньги. Подобных рабов надо баловать и беречь...
- Ступай проведай своих приятелей, если охота, - напутствовал Шаркут. И
строго предостерёг: - Смотри только, на заблудись где-нибудь в выработках, куда
может завести тебя любопытство! И не суйся близко к тем рабам, которые
прикованы. Это опасные люди!
Мы своих хороним близких...
Годы, дни и месяца
Расставляют обелиски
На, пустеющих сердцах.
Помяну... Рукою голой
Со свечи сниму нагар:
Кто-то был обидно молод...
Кто-то был завидно стар...
А другой живёт и ныне.
Только тропки разошлись...
Только друга нет в помине...
Это тоже обелиск.
4. "ТЫ ЕЩЁ НАЗОВЁШЬ МЕНЯ ГОСПОДИНОМ!"
Снег не успел пока вмёрзнуть в скалы и закутать их толстым ковром до новой
весны. Первое, ещё непрочное покрывало было дырявым и тонким и чётко
обрисовывало укрытые ямы и камни. Тем не менее склон Южного Зуба из
тускло-бурого, ненадёжно зеленеющего книзу, стал искристо-белым, точно спина
горного кота поздно осенью после линьки. Лишь отвалы выделялись на фоне
сверкающий белизны. Ночной снегопад тоже присыпал их - все сплошь, кроме той
породы, что была вывалена уже сегодня. Двое юных рабов выкатили полную тележку
на самый край деревянных мостков. Мостки были весьма почтенного возраста, но
отменно прочные - не обрушатся! - и хорошо огороженные. Они нависали над
глубоким ущельем. По слухам, ходившим среди каторжан, когда-то это ущелье было
необыкновенно красиво: изломанные утёсы, быстрая речка, мирно певшая свою
песенку летом, зато весной ворочавшая валуны... Но владетели Самоцветных гор
богатели не на созерцании красоты, и в ущелье стали сбрасывать пустую породу.
Великолепные скалы теперь стояли в ней по колено, а река не знала покоя, всё
время прокладывая себе новое русло. Ещё, если верить слухам, бытовавшим в
каменоломне, некий невольник однажды попытался бежать, спрыгнув вниз. Конечно,
у него ничего не получилось с побегом. Он сразу переломал ноги и кричал целые
сутки, пока падавшая сверху порода его не завалила и не прикончила.. Но не дело
рабам губить и калечить себя по своему произволу! С тех пор на площадке у края
мостков поставили стражника. И просеянный камень не просто вываливали прямо
через край, как когда-то. Теперь вниз вела деревянная воронка с решёткой, и
особый раб отпирал, а потом запирал её движением рычага. Этого невольника не
любили. У него была слишком легкая должность. К тому же чуть не до прошлого
года сюда ставили грамотного, чтобы заодно вёл счёт тележкам и тачкам,
притащенным остальными. Рано или поздно такой раб, "считала", как его называли,
принимался жульничать - приписывал своим друзьям чужие ходки, а с остальных
начинал требовать за хорошие записи плату... Ну а чем может заплатить
каторжник, который сам себе-то не принадлежит?.. Только едой - чтобы избегнуть
кнута, предназначенного для нерадивых... Оттого с каждым новым "считалой"
повторялось одно и то же. Сперва он отъедался и начинал гордо, почти
по-хозяйски, смотреть на менее везучих каторжан... А потом погибал. Падал с
лестницы, проваливался в колодец-воздуховод, спотыкался прямо под тяжеленную
волокушу... или ещё как-нибудь иначе сворачивал себе шею. Старший назиратель
Церагат и распорядитель Шаркут неизменно перетряхивали весь рудник: случайно?..
конечно, не случайно! тогда кто?.. как?.. - но истины докопаться, что
интересно, ни разу не удалось.
Теперь всё делалось по-другому. Бессловесный раб отпирал-запирал воронку,
а тележки и тачки подсчитывал надсмотрщик, причем каждый день новый.
Надсмотрщики в Самоцветных горах гибли редко. Уж если такое происходило, то -
от настоящего несчастного случая, засвидетельствованного десятками глаз. Если
надсмотрщик, да притом многими ненавидимый, кончал жизнь где-нибудь в
отдалённом забое - весь забой распинали. Так гласил закон, установленный даже
не Шаркутом, а кое-кем повыше него...
...Тележка, подкаченная юнцами, вмещала полторы "взрослые" тачки. Для
двоих мальчишек - как раз. От ворот и почти до самой воронки подростки, жилясь,
толкали её вдвоём. На последних шагах один остался у рукояток, второй забежал
вперёд - открывать бортик, чтобы скорее высыпалась порода. Надсмотрщик-считала
начертил на своей доске ещё одну палочку и, ёжась, плотнее запахнул меховой
полушубок. До коренной зимы было ещё далеко, а он уже мёрз: из ущелья всё время
поддувал ледяной ветер. Надсмотрщика звали Гвалиором, он сам был горец из
Нардара и с детства Привык к близости снежных вершин, но этот ветер пробирал до
костей даже его. "Ох, Священный Огонь!.. Нет бы будочку какую поставили...
Распорядителю, что ли, сказать? А он небось ответит: тебе надо - на свои деньги
и ставь..." Лишних денег, понятно, не было. Гвалиор служил здесь третий год,
зарабатывая деньги на женитьбу, и откладывал каждый грош.
В его родных местах свадьба была делом дорогостоящим. Обычай, прибывший в
Нардар ещё с первыми переселенцами из Нарлака (и давно умерший на исконной
прародине), требовал от жениха "пира на весь мир" и весомые подарки всем
родственникам невесты. На это могли запросто уйти сбережения всей жизни, и
оттого большинство мужчин из небогатых семей женились достаточно поздно. Тот,
кто рано обзаводился семьёй, иногда потом всю жизнь отдавал долги...
Гвалиор и завербовался-то в рудничные надсмотрщики ради заработка,
позволявшего лет этак за пять-семь накопить на скромную свадьбу, В родной
деревне у него осталась девушка, согласившаяся подождать. Гвалиор пересылал
домой деньги со своим двоюродным дядей Харгеллом, работавшим у купца Ксоо
Таркима. Дядя всякий раз привозил ему от невесты письмо, написанное грамотным
соседом. До очередного каравана оставался почти целый год...
Нардарец вздохнул и вытянул из-за пазухи плоскую стеклянную флягу, на дне
которой перекатывался и позвякивал о стенки небольшой аметист: дабы крепкое
вино, согревая, не лишило пьющего ясности в мыслях. Гвалиор отхлебнул из неё и
посмотрел на подростков. Вот от кого, наоборот, валил пар! Они со своими
тачками и тележками не ходили, а бегали. Из недр горы - по выложенной камнем
дороге сюда, на повисшие над пропастью мостки - и потом обратно в раскрытые
ворота штольни, вокруг которых инеем оседал тёплый воз дух, поднимавшийся
изнутри. Ноги, обмотанные драным тряпьём, не осязали холода, пропитавшего
камни. Будешь ползать, точно варения муха - не выполнишь дневного урока, а
значит, не получишь еды!..
Мальчишки, конечно, сами вели счёт привезенным тележкам. Но тот из них,
что открыл, а потом вновь запер бортик, на всякий случай спросил:
- Сколько у нас, господин Гвалиор? Он неизменно спрашивал об этом,
вываливая породу. Второй, такой же нечёсаный и длинноволосый, вообще не
открывал рта. Надсмотрщик посмотрел на дощечку, обвёл на ней очередные четыре
палочки и лениво ответил:
- Тридцать две. Можете передохнуть.
- Спасибо, господин Гвалиор!
Колёса застучали по плотно пригнанным камням - мальчишки торопились в
штольню, в относительное тепло. Тридцать две вывезенные тележки означали
половину дневной работы. А стало быть - передышку. Скоро будет еда... За
несколько недель, проведённых здесь, на задворках громадного рудника, юные
невольники успели многому выучиться. Вначале, увидев, как оставили голодным
"ленивого", они заторопились с работой - и надсмотрщик, посмеиваясь, велел им
до еды привезти тридцать третью тележку, а потом и тридцать четвёртую. "Успеете
притащить сорок, - сказал он, - получите полуторную прибавку в еде..." Это был
другой считала, не Гвалиор. Они переглянулись и решили попробовать. И успели. И
действительно получили полуторную добавку. Но на другой день едва справились с
обычным уроком, потому что у обоих трещали и жаловались все жилы. "Не гонитесь
вы лучше за этой лишней жратвой, - посоветовал им парень постарше, одноглазый
вельх. - Она здесь хуже голода убивает..." Парень знал, что говорил. С тех пор
они подгадывали тридцать вторую тележку как раз ко времени еды. Так, чтобы и
передышка выдалась чуть подлиннее, и за тридцать третьей уже не отправили...
Невольники один за другим кончали работу и подходили к воротам. Самыми
последними туда вернутся подбиральщики. Это - младшие ребятишки, которых ещё
бесполезно впрягать в тележки и тачки и вообще ставить к тяжёлой работе. Для
них сваливают в отдельную кучу каменное крошево, вывезенное из-под мётел и
веников рудничных подметал. Там, глубоко внутри горы, другие невольники
перетаскивают из забоев "крушец" - руду с притаившимися в ней самоцветами.
Что-то неизбежно высыпается из тачек, корзин и мешков, падая на пол... В давно
прошедшие времена каменный мусор просто утаптывали ногами. Потом, когда в
загаженных штреках Среднего Зуба полы приблизились к потолкам, их начали
чистить - и среди дерьма и всяческой дряни нашли один из великолепнейших
рубинов за всю историю прииска! Его сразу отправили в Сокровищницу и нарекли
"Гурцатом Великим", по имени древнего полководца. Кое-кто теперь утверждал,
будто объявился этот рубин совершенно иначе и гораздо торжественней, а историю
про дерьмо сочинили рабы, выпоротые за недосмотр. Где тут был вымысел, где
истина -
Толком теперь не ведал никто, но с тех-то пор В каждой копи завели
подметал, и весь мусор очень тщательно просматривали. Этим и занимались
маленькие подбиральщики. И у них добавочную порцию давали тому, кто среди
обломков породы отыщет что-нибудь ценное. Случалось такое редко.
Гвалиор снова отхлебнул из заветной фляжки, мечтая о том, как его сменят.
У края дороги ворошил кучу мусора тощенький белоголовый мальчонка. С утра он
несколько раз подходил к надсмотрщику, показывая находки. В его глазах
светилась отчаянная надежда, но Гвалиор, осмотрев камень, всякий раз
отрицательно мотал головой и выкидывал "драгоценность" с мостков. А про себя
гадал, дотянет мальчишка до весны или нет. Если только Гвалиору не
примерещилось, он уже кашлял - и очень нехорошо, не так, как от обычной
простуды...
Мимо заморыша проходили подростки с опорожненной тележкой. И надсмотрщик
увидел, как один из двоих - не тот, что с ним разговаривал, а второй,
молчаливый, - вдруг сунул руку за пазуху, нашарил там что-то и кинул
подбиральщику, ползавшему на коленях возле своей кучи. Тот от испуга и
неожиданности сначала отпрянул. Потом потянулся за брошенным камнем... и вдруг,
схватив его, со всех ног кинулся к Гвалиору.
- Находка! - повторял он на ломаном нарлакском языке, на котором они
объяснялись. - Находка!..
На грязной ладони лежал довольно крупный обломок, сперва показавшийся
Гвалиору куском гнилой деревяшки. Надсмотрщик с неохотой взял его, повертел и
хотел уже было выкинуть, как все предыдущие... Но краешек "деревяшки" оказался
отколот ровно и чисто, и, когда Гвалиор повернул камень к солнцу - внутри
вспыхнула, словно засветилась, узкая золотисто-зелёная полоса. Нардарец
поплевал, потёр рукавом... Так и есть! Настоящий кошачий глаз!.. Хранящий
любовь, уберегающий от измены и сглаза, а по слухам - способный даже сделать
своего владельца невидимым в опасном бою!..
Гвалиору не хватило бы полугодового заработка, чтобы купить такой камешек.
А мальчишка, принёсший его, рассчитывал всего-то на лишний сухарь. Смех да и
только!.. Надсмотрщик кивнул маленькому подбиральщику, спрятал камень в кошель
и перевернул дощечку, собираясь поставить против имени мальчишки одинокую
метку... Внезапное движение, подмеченное краем глаза, заставило его оглянуться.
- Во имя пепла и погасших углей, чтоб вам!.. - вырвалось у нардарца.
Опрокинутая тележка лежала на боку, а двое подростков, только что так
дружно её толкавшие, катались по земле, орудуя кулаками, словно два взбешённых
зверёныша. Гвалиор кинулся к ним, выдёргивая из-за пояса кнут. Ему ведь
рассказывали, с чего началось кровавое, не без труда усмирённое восстание под
Большим Зубом сорок три года назад. С самой обычной драки рабов, вовремя не
разнятой. Тогда у обоих нашлись поблизости земляки и друзья, тут же
схватившиеся за свои ломы и кирки - орудия, изначально не предназначенные для
боя, но очень грозные в рукопашной. Когда же наконец вмешались надсмотрщики,
яростные враги с редким единодушием обратились на них!
Только не хватало, чтобы опять разразился такой же бунт, да его потом ещё
и приписали оплошности Гвалиора!.. Кнут взвился над сцепившимися подростками и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг