растение, чем животное... или я чего-то не понимаю в животных.
Скажем, актиния... растение или животное? Или - росянка?.. Угорь
намертво прикрепляется к какой-нибудь болотной кочке и тихо дрейфует
вместе с ней. Пока в один прекрасный день его не охватывает судорога
размножения - он выбрасывает из себя икру и съеживается, как колбасная
кишка, из которой выдавили фарш. И это - завершение жизненного цикла. Он
уже, считай, дошел тогда и ни на что вообще не годен.
Знатоки здешней фауны уверяют, что оплодотворение происходит как раз во
время той самой свалки. Что это взаимное жранье - и есть угриная любовь.
Может быть. Мой опыт разведения угря, пожалуй, это подтверждает. Когда я
слишком тороплюсь с уборкой, следующий приплод обычно оказывается заметно
ниже. В моем деле чутье - первое условие!
6.
Элси вернулась через две недели. Вернее, я сам нашел ее в кустах, -
метрах в трех от палатки. Еще ночью мне что-то мерещилось - какие-то
звуки: то ли скулит кто-то, то ли стонет... Я решил - снится. Утром вышел
- смотрю... У нее не хватило сил даже доползти.
Она вся была истерзана, вся в жутких кровоподтеках, - словно кусал ее
кто-то, или колол. К тому же ее всю согнуло - как бывает при сколиозе,
когда между лопаток растет горб... я про компрачикосов вспомнил, мокрым
полотенцем отирая с исковерканного тельца кровь и грязь... про нищих,
которые калечили детей, делая из них профессиональных попрошаек.
Трудно предположить, что при таких увечьях можно выжить. Но она была
жива. И к вечеру даже пришла в себя.
Тоска была у нее в глазах. Древняя, как пирамиды.
- Могу ли я опереться о тебя? Иначе - утону. Ты - единственное, за что
я могу еще зацепиться.
Представляешь, как я подпрыгнул. Как, идиот, засуетился. "Конечно, -
заорал я, вспотев от готовности,- я - твой друг, до конца своих дней!
Только скажи, что я должен делать?".
- Просто будь со мной,- сказала она,- думай обо мне. Мне важно, чтобы
ты думал обо мне и всегда был со мной. Днем и ночью.
Неотступно. Всегда.
7.
"Это приходит во тьме. Когда от усталости не можешь открыть глаза.
Рядом кто-то сопит, чавкает и всхрапывает,- ты впервые замечаешь это.
Тебе впервые нечем дышать, воздух родной хижины раздражает ноздри - и ты
откуда-то знаешь, что вонючие испарения грязных тел - не то, чем дышат. Ты
не можешь шевельнуться и не имеешь терпения оставаться на месте. И у тебя
внутри возникает звон.
Тонкий-тонкий... длинный-длинный... нестерпимый и бесконечный...
кто-то шепчет тебе за этим звоном, и сначала ты не различаешь слов.
Но потом - Патрия... Патрия... Патрия... ты проваливаешься в пустоту
собственного сна с этим звуком внутри. И он уже не отпускает. Ты слышишь
его днем и ночью. И чем дальше думаешь его - тем страшнее и холоднее.
Когда встает солнце - на самой заре, ты выползаешь наружу. Все еще
спят, и никому покуда нет в тебе нужды. Свежий воздух омывает тебя, как
неожиданная ласка кого-то большого и сильного. Патрия - далеко; она
острыми зубцами врезается в небо. И ты начинаешь скулить от тоски, от
жадного и бесплодного стремления к ней. И ужасаешься, что до сего момента
Патрия была невидима тебе, и даже имя ее было от тебя скрыто. Как она
далека, как прекрасна! Как бессмысленна твоя тоска! Тебе не доползти до
нее, а доползешь - она убьет тебя! Ибо здесь нет никого, кто был бы ее
достоин!"
8.
"У людей - хорошая еда. Разная. Известно давно, что пришельцы вкусно
кормят, если уж обратили на кого-то внимание. Некоторое время считалось
доблестью, если кто, войдя в доверие к людям, приведет за собой всю трибу.
Это был золотой век в отношениях человечества и коренного населения Эи.
Правда, короткий. Он закончился жуткими вспышками взаимоистребления эйцев.
А когда в это ввязались люди...
Погибло несколько эйских кланов и главный лагерь пришельцев. Такого
даже старейшины тогда не помнили.
К счастью, кто-то сообразил, что это все из-за людей, из-за их эгоизма и
неумения строить отношения. Людей стали сторониться...
впрочем, за короткое время дружелюбия и вниманья многие эйцы выучились
языку людей и - развлечения ради - стали между собой им пользоваться.
Вступить в отношения с человеком - легче легкого.
Соблазн! Все известные мне случаи кончились плохо, Дэвид. Прости, мне
трудно говорить об этом..."
9.
"Бига первая заметила.
- Сдохнешь, глупая,- сказала она очень громко. И голос ее выражал
зависть и презрение одновременно.
Но я не могла уже есть это. Просто свыше моих сил было. Я не могла это
есть. Я не могла этим дышать. Я не могла смотреть на них и разговаривать с
ними. Меня никто не удерживал, но я знала, что не уйду. Куда бы я ушла?
Эйцы не живут поодиночке.
Ночью Бига оказалась рядом. У нее была сухая шершавая кожа. Она шептала
- будто ветки скрипели под ногами... "Беда, - шептала она,- беда,
несчастье... гордых поражает страшная болезнь. Они отказываются от еды,
тело их ссыхается наподобие листка осоки, брошенного на солнце, они лежат
без сил, пока не прилетают крылатые чудовища, чтобы выпить их жизнь. День
за днем демоны стерегут несчастных, демонские голоса заползают в их
бред... и наступает день, когда от гордого остается только пустая
оболочка, легкая, как пыль. Ветер подхватывает ее и развеивает над
болотом. Но ты еще можешь спастись. Прижмись ко мне, люби меня, верь мне".
Она обхватила меня руками, и когти ее сладко впились в мои плечи. Я было
вскрикнула, но она стиснула меня еще крепче и простонала мне в ухо:
"Молчи. Если остальные узнают - тебе не дожить и до рассвета. Я никому
не скажу". Она кусала меня и когтила, пока не утомилась и не отвалилась от
меня, как насосавшаяся пиявка. Бледный ночной свет падал на ее спящее лицо
- умиротворенное и розовое. Мне захотелось плакать, и я молча плакала,
пока не провалилась в глухой и смутный сон.
Во сне болото простиралось ПОДО МНОЙ."
10.
Я бросил все. Она становилась невыносимее с каждым днем. Иногда
страдания ее доходили, казалось, до крайнего предела. И, не выдерживая,
она кричала:
- Не могу больше! Если б ты знал только, как мне больно! Ты не держал
бы меня!.. Отпустил бы меня...
Как будто я ее держал... но ей, видимо, легче становилось при мысли,
что мне очень нужно, чтобы она валялась на койке в моей палатке и поносила
почем зря меня и весь род человеческий...
Я готовил ей три раза в день. Как никогда в жизни себе не готовил.
Кормил с ложечки, когда она впадала в полузабытье. Время от времени она
будто бы по-настоящему приходила в себя... словно вспоминала что-то... и
тогда, обнимая меня и прижимаясь ко мне всем телом, которое становилось
все более угловатым и жестким, она говорила:
- Ты - мое спасение. Только бы у тебя хватило мужества и терпения.
Держи меня, Дэвид! Не отпускай. Свяжи меня по рукам и ногам, если
понадобится. Только не отпускай!
Глаза ее светились тогда теплом и нежностью. И она рассказывала мне о
Патрии, волшебной Прародине, которая являлась ей во сне.
Элси называла Патрией горный массив, южные отроги которого были чуть
заметны к северо-западу от моего пристанища. Там, по словам Элси, жили
духи предков. А может, и не духи. Но существа родственные и бессмертные.
Прекраснее и желаннее Патрии не было для нее ничего на свете. То, что с
ней происходило, она почему-то связывала со своими снами, с Патрией, она
была уверена, что если она выдержит все страдания, то каким-то
непостижимым образом соединится с Патрией, уподобится ее бессмертным
жителям... только надо выдержать! То есть не возвращаться в деревню и не
прикасаться к обычной пище.
Я скоро понял, что нужен ей не меньше, чем еда, которой она подкрепляла
свои силы. Ей нужно было мое присутствие... хотя бы мысленное. Нужно было,
чтобы я думал о ней... чтобы между нами существовала хоть какая-то связь.
Она уронила как-то: эйцы не живут поодиночке. Видимо, это действительно
так. Одиночество аксолотли переживают гораздо острее, чем люди. Похоже,
для них это вообще фатально. Похоже, они подпитывают друг друга какой-то
специальной энергией, без которой просто не могут жить - то есть
буквально! И похоже еще, что эта самая энергия человеческими существами
производится в неограниченном количестве... То-то аксолотли так липнут к
людям!
Знаешь... я не психолог... но у меня есть дурацкое предположение, что
эта самая энергия называется на самом деле - внимание, приязнь, любовь...
безотчетное тяготение друг к другу всего теплого и живого...
11.
- Змея! Мерзкая змея! Не смотри на меня! Знаю я ваш завистливый род!
Ты погубить меня хочешь! Я знаю! Я знаю!
Глаза у нее были совершенно безумные. Она выкрикивала самые обидные
слова из доступного ей английского лексикона.
- Гад вонючий! Ненавижу! Зачем ты держишь меня? Что я тебе? А! Тебе
удовольствие доставляют мои страдания! Садист!
Я прямо дернулся - это было уж слишком! Около недели я, помня ее
откровения в ясные минуты, старался не выпускать ее из виду и не давал ей
ощутить даже намека на голод. Ей становилось лучше. Она даже начала
веселиться и посмеиваться надо мной - над моими ежедневными заботами и
трудами.
- До чего ты нелеп, если приглядеться! А еще, наверное, смотришь на
меня свысока! Возишься, крутишься, ни минуты покоя - а толку! Сам давно уж
к болоту прирос, а все небесным гостем себя воображаешь!
Для чего стараешься? Чего хочешь?
Я сердился. Старался не смотреть на нее и не разговаривать, но она,
почувствовав отчуждение, делалась ласковой, как котенок. Прижималась ко
мне, заглядывала в глаза и все тянула своим... особенным таким голоском:
"Дэ-э-вид... ну, прости... забудь, что я говорила... я совсем так не
думаю! Ты - чудный ... ты такой добрый! Не оставляй меня! Слышишь?".
Однажды ночью меня разбудил необычный звук - что-то в плотной
стигийской тишине свистело и пощелкивало. Тихо, но внятно и непрерывно. Я
вылез на воздух и обомлел. Вокруг палатки - очень точно по кругу радиусом
примерно в пятьдесят шагов - сидела целая компания детишек... вот так - по
одному, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Игра, что ли, какая...
У них в руках было что-то вроде невидимых кастаньет. Они раскачивались из
стороны в сторону в такт сухим коротким щелчкам, издавая ко всему еще...
тихое, но очень отчетливое присвистыванье... не свист, а именно...
фью-фью... с придыханием - не свист, а дуновенье в осоке... я замер, едва
ли не блаженствуя - такое это было волшебство...
Крошечные феи... им только крылышек не хватало... я, кстати, долго не
мог понять, почему на моем пути оказывались исключительно девочки...
теперь-то я знаю, а тогда мне это мистикой казалось...
малюсенькие девочки - каждая с ореолом пушистых кудрей вокруг
головки... ручки, сжатые в кулачки, подняты кверху... и движутся - все
вместе - под свою колдовскую музыку... раз-и-два... раз-и-два ... как
светящиеся белые кустики на ветру...
Вдруг кто-то кинулся на меня сзади. Я чуть не упал - и тут же понял,
что это Элси. Она обхватила меня за ноги, прижалась, прилепилась...
Она дрожала... ее просто колотило всю от макушки до пяток... и она...
скулила, подвывала... понимаешь, ее тянуло туда, к ним, к этим... и она
знала, что там - конец. Знала - и рвалась к ним, зовущим, рвалась из
последних сил. Что было делать? Я оторвал ее лапки от своих колен, поднял
на руки и понес в палатку.
Бог мой! Ее как током ударило! Она кусала меня и царапала, пинала меня
ножонками, орала и визжала, плюясь и извиваясь... я затащил ее в палатку,
завернул в одеяло... как кошку пеленают в ветлечебнице, чтобы поставить
укол.
Ну и ночка была! Элси билась и рвалась - те, в ночном болоте, не
умолкали чуть не до утра... к утру я понял, что так и тронуться недолго.
После этого всего она проспала часов десять... а когда проснулась,
разразилась самой жуткой бранью, какую только допускал ее английский,
усвоенный аксолотлями от летчиков, коммивояжеров и фермеров.
12.
И началось! Днем Элси заискивающе мурлыкала и умоляла меня держать ее,
держать, не отпускать ни за что на свете... Сил у нее заметно прибавилось,
даже явные проявления сколиоза вроде бы стали сходить на нет. Она щебетала
радостно и уверяла меня, что никогда в жизни не была так спокойна и
счастлива, как со мной.
- Ты - бог! - говорила она,- ты пришел, чтобы спасти меня. Рядом с
тобой я знаю, что Патрия - не просто есть. Она и есть наша общая Родина! Я
могу дышать! Я могу говорить! Мне так с тобой хорошо!
Ночью - с десяти-одиннадцати по моим часам - детки, как перепелки,
рассаживались по кустам. И - вперед! Мне очень скоро надоели до смерти их
рулады. Я пытался отвлечь Элси. Как мог. Ужин растягивал до самой ночи.
Разговаривал с нею. Как попугай. И вроде бы помогало.
Но когда артисты убирались восвояси - она обрушивала на меня водопад
презрения и сарказма! Ее брань становилась все изощренней с каждым днем -
она научилась... можешь себе представить? Она научилась-таки цеплять меня
за живое!
Часов в пять-шесть она засыпала... к обеду, квелая, как дождевой
червяк, выползала из палатки, находила меня и втыкала в меня шпильку... в
самое больное место! как будто знала, черт побери!..
вот скажи, откуда ей знать было, где у меня болит?
...через неделю я был готовенький... понимаешь, я стал терять контроль
над собой! Я стал ловить себя на мысли, что охотно придушил бы ее... или
пристукнул... И пристукнул бы, но после полудня она словно в себя
приходила... словно из бреда высвобождалась... Жуть!
Она ведь прекрасно помнила, что происходило ночью и утром.
- Не верь, Дэвид! Не слушай, что я болтаю... я не хотела... я... это не
я! Я люблю тебя - помни об этом и терпи. Пожалуйста, потерпи еще немного!
Она забиралась ко мне на колени - крохотный беззащитный ребенок...
одинокий ребенок среди мира, ополчившегося на него всей своей
равнодушной массой... Господи! как я жалел ее в эти минуты, как сострадал!
Как - сострадая - искал объяснений и преисполнялся гневом и раздражением
против тех, из болота!
Я бросал дела, которые и так уже приходили в беспорядок ... она
превратила мою жизнь в хаос... мы болтали с ней до вечера - и ведь было о
чем! Предмет всегда находился, как ни различны были наши представления обо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг