- Может, ты спать хочешь?
- Я сегодня вовсе не усну.
Надеялся: поймет. Не поняла. Или не захотела понять.
- Точно так же и мы, трехмерные существа, не способны ни увидеть, ни
описать, ни понять существ высших миров. Мы окружены ими, как бы плаваем в
их субстанции, подобно линии внутри квадрата или квадрату внутри куба.
Когда мы слушаем их сообщения, обращенные к нам, их голосе слышатся как бы
внутри нас самих, или где-то в воздухе, или даже в неодушевленных
предметах... Опять не понял? Но вот тебе пример одномерности - время. Мы
знаем его только вперед или назад и не представляем себе, как может быть
иначе, нет у нас для этого "иначе" ни терминов, ни понятий. А в мыслях мы
безмерны, нет ни временных, ни пространственных границ. Человек-живой образ
Бога или Космоса, если угодно, о чем мы часто говорим, но чего всерьез все
не хотим признать. В человеке, в его чувствованиях и мыслях, в его
биологической и духовной жизни воплощена вся сложность мироздания. Мы
говорим о чудесах, как о чем-то нереальном, не заслуживающем внимания. Но
известно: чудеса случаются с теми, кто верит и ждет. Сергий Радонежский с
Фаворским светом и явлениями Богородицы, Менделеев с таблицей во сне. Надо
исступленно, долго и настойчиво искать, хотеть, добиваться, надо всей своей
духовной энергией жаждать желаемого, и оно, желаемое, приходит.
Духовная исступленность - это, возможно, и есть та вибрация, на которую
резонансом отзываются вибрации высших миров, вибрации космические,
всесветные, всепронмкающие, вездесущие...
Он очнулся от того, что Гиданна замолчала. Открыл глаза, увидел ее
стоявшей посреди избы в белой ночной рубашке. Ровный свет, лившийся
неизвестно откуда, освещал ее всю-от серебристого нимба волос на голове до
босых ног. Она подала ему руку, и Андрей, вместо того чтобы притянуть
Гиданну к себе, сам быстро невесомо поднялся.
Не заметил, как вышли во двор, а затем а поле, залитое тем же призрачным
сиянием. Вроде луна взошла, подсветила тонкую пелену облаков. Андрей
посмотрел вверх, но лунного пятна за облаками, как ожидал, не увидел. И
вообще ничего не увидел, небо было совершенно черным, беззвездным. Мельком
отметил про себя, что почему-то ничуть не удивился увиденному, а через
мгновение вовсе забыл об этой небесной странности.
Знакомый сарай вырисовывался невдалеке ярко очерченной крышей, будто за
сараем стоял грузовик с зажженными фарами.
- Ты туда не ходи, - сказала Гиданна и потянула его за руку прочь от
сарая.
Блеклый сумрак открытого поля внезапно окрасился багрово, затрепыхал.
Оглянувшись, Андрей увидел, что сарай беззвучно горит, сразу весь. от крыши
до самых нижних бревен, будто подожженный со всех четырех углов.
Вспомнились слова Епифана: "Пожара бы не было". Еще позавчера в нем взыграл
бы следователь: если знал заранее, значит... Теперь думалось иначе: ничего
не значит, не замысел это, а предвидение.
- Разве можно знать, что будет завтра? - спросил он у Гиданны.
- Грядущие события бросают перед собой тень, - произнесла она, весомо
выделяя слова, будто декламируя.
И тут зазвенело, затенькало мелодично со всех сторон:
- Тень, тень, тень,..
И опять Андрей не удивился. Знал уже, как звенят ночные голоса птиц ли,
трав ли, ветра ли. И как тогда, у ручья, что-то ликующее заполнило его
асего, понесло в неведомом потоке несказанного восторга и всепонимания.
- Куда мы детим?
- Туда, где нас знают.
- И меня?
- И тебя. И вообще все. Что было, есть и будет.
Замелькали вокруг какие-то тени, послышались голоса. Восторг,
захлестнувший душу, готов был объять все и всех, излиться на весь этот
ночной, загадочный мир.
С черного неба упал луч, за ним другой, третий. Через мгновение мягко
светящиеся колонны огородили пространство, в середине которого в глубоком
кресле кто-то сидел. Что-то знакомое было во всем этом. Мелькнули
воспоминания: "В белом плаще с кровавым подвоем - ранним утром
четырнадцатого числа", в крытую колоннаду..." Чего-то не хватало в этой
картине, и он, лишь когда вступил в серебряный круг, очерченный светящимися
колоннами, ощутил босыми ступнями приятную прохладу травы, догадался - не
хватало допрашиваемого, усталого, исхудавшего человека со связанными
руками.
- Зачем ты здесь, женщина? - спросил сидевший в кресле человек, лица
которого, как ни старался, Андрей разглядеть не мог.
- Я пришла свидетельствовать за него, - сказала Гиданна и красиво,
театрально повела рукой в сторону Андрея.
- За Иисуса тоже свидетельствовала женщина, которую он излечил. Не
бескорыстное свидетельство.
- И у меня не бескорыстное. Я его люблю.
- Он открыл Книгу Бытия. А всякому знанию - свое время.
- Он не ведал, что творил. У людей книги для того и существуют...
- Открывший Книгу Бытия должен быть наказан.
Так они говорят.
Сидевший тоже повел рукой, и Андрей услышал вроде как шум разгневанной
толпы. Ему хотелось вмешаться в разговор, но он молчал. Сказывалась
служебная привычка поменьше говорить и побольше слушать. Переступая босыми
ногами по мягкой траве, он обдумывал сказанное. Похоже было, что сидевший
перед ним таинственный Вершитель Судеб не на стороне тех, кто требует
наказания.
- Бог не наказывает, а воздает по делам, - сказала Гиданна.
- Ты женщина и потому споришь.
- Я отстаиваю истину.
- Что есть истина? - Вопрос быстрый, заинтересованный. - Никто из людей
не может знать ИСТИНУ. Людям рано читать Книгу Бытия.
- Зачем же ее давать людям?
- Тому, кто это сделал, воздается.
- А если ее никто не прочтет?
- Тогда я... умою руки...
Разом погасли, пропали колонны, и откуда-то из дальней дали потекла
знакомая мелодия. Андрей узнал песню: "Ах ты, степь широкая... ах ты,
Волга-матушка". Вспомнил, где слышал ее последний раз, - в том самом не
понравившемся ему фильме Пазолини "Евангелие по Матфею", в котором только
эта мелодия и была живой нитью среди - мертвечины, только она и создавала
ощущение величественности.
Тогда еще он подумал: почему русская мелодия так уместна здесь? Не
потому ли, что русская душа, как часто говорят, - последнее прибежище
мировой духовности?..
Песня-то его и разбудила. Еще толком не просмувшись, он понял, что уже
утро и где-то в деревне слишком громко включили радио. Открыл глаза, увидел
большой темный крест на белом боку печки - тень от оконной рамы. Не
поворачивая головы, скосил глаза на кровать, думая, что Гиданна еще спит,
и чуть не вскочил: кровать была аккуратно заправлена.
Мысленно обругав Гиданиу за то, что не пришла, ночью, что не разбудила
пусть не поцелуями, а хоть как, он стал торопливо одеваться. Запутавшись в
штанине, допрыгал на одной ноге к окну, выглянул. Улица была по обыкновению
чиста и пуста, только на другой стороне ее возле дома копошилась белокурая
девчушка лет пяти.
В сенях звякнуло ведро, и вслед за тем приоткрылась дверь.
- Ай ты господи! - послышался голос бабы Тани. - Вот неловкая, так и
знала, что разбужу.
- Да уж я встал, - пробормотал он и, кивнув на кровать, спросил игриво: -
А где невеста-то?
- Проспал невесту, - засмеялась баба Таня. - Уехала.
- Куда уехала?
- А в город, чай. Не велела тебя будить.
- Как - в город?! - Он сел на лавку, торопясь вспомнить, говорила она про
отъезд или не говорила.
- Тут наш один на мотоцикле подвернулся, захватил до станции.
- Как уехала? - опустошенно повторил Андрей. - Не собиралась вроде.
- Да ты загоревал, никак? Примчится, куда денется. Поживешь у нас
денек-другой, глядишь - и она тут. Покормлю счас тебя и гуляй, хоть по
грибы, хоть куда.
Он ел, не замечая, что ест, давился обидой. "Говорила, что любит, а
сама... Так во сне ж говорила, в твоем сне. А это все равно, что ты сам
себе говорил, выдавал желаемое за действительное..."
Баба Таня не сидела напротив, не глядела на него, ходила по избе, что-то
делала. А будто в душу заглядывала. Сказала наконец:
- Не убивайся больно-то. Девка она девка и есть, да еще подневольная.
- Как-подневольная?
- А так. Голос у ей.
- Какой голос?
- А такой. Почище зубной боли. Позовет - не хочешь, да побежишь.
- Ах, вы про это, - догадался Андрей и замялся, не зная, как сказать.
- Про это, милок, про это самое. У нас многие с голосом-та, а таких,
как Ганка, нету. Разве что сам Епифан.
- Не, баб Тань, - решился он. - Я тоже поеду.
Сразу после завтрака он и собрался. Кинул рюкзак за спину и пошел. День
был чудный, как вчера.
И опять к горлу подступила обида: гулять бы с Гиданной, а тут на тебе. За
деревней остановился, огляделся. И первое, что попалось на глаза, -
знакомый сарай. Был он в стороне, но Андрей все же решил заглянуть в него.
Захотелось увидеть все, вспомнить, что было. Да было ли? Теперь уж
казалось, что и не было ничего.
К сараю подходил со страхом, невесть почему вдруг охватившим его. По
зыбкой лестнице залез на сенник. Ложиться на то самое место не стал, отошел
в сторону, развязал рюкзак, достал фляжку, что всегда брал с собой на
всякий случай, приложился и не заметил, как ополовинил. Обида, душившая
его, немного отпустила, и он откинулся навзничь, размахнул руки, держа
фляжку в левой. Видно, забылся на миг, потому как почувствовал вдруг, что в
руках ничего нет.
Пошарил в сене, но вместо фляжки под руку лопалось что-то другое, вроде
как книжка. Удивленный, он поднял ее и сел, разглядывая. Книжка, похоже,
была из тех, что в последнее время заполонили киоски и магазины, - ни
фамилии автора, ни названия на глянцевой обложке, только странный рубиново
поблескивающий орнамент, то ли птицы какие в замысловатых полукружиях, то
ли сказочные зверюги в немыслимых позах.
А на первой странице крупно и жирно, показалось даже, что выпукло,
только одна фраза:
ОТКРЫВ ЭТУ книгу, УЗНАЕШЬ- то, что смертному ЗНАТЬ НЕ ДАНО.
И все, и ничего больше.
Он собрался пролистнуть дальше, но тут вдруг обрушился гром. Так
подумалось в первый момент.
Гром был рокочущий, растянутый, похожий на рев двигателя, от которого
задребезжала драночная крыша и весь сарай затрясся, завибрировал.
"Вертолет! - определил Андрей. - Так низко?! Может, авария?"
Схватив рюкзак, он спрыгнул с сенника, подвернул ногу и захромал в
сторону, чтобы глянуть, что гам за вертолет такой над самой крышей?
Небо было чистое, ни тучки и никакого вертолета.
Зато увидел другое - обесцвеченный солнцем выплеск пламени над крышей.
Припадая на левую ногу, отбежал подальше, оглянулся. Сарай горел весь,
снизу доверху, будто подожженный сразу со всех четырех углов.
Жуть прошла через сердце, какой он никогда не испытывал, и ноги сами
собой понесли его прочь. Он бежал, забыв про боль в ноге, ничего не видя
вокруг.
Ветки хлестали по лицу, плотные кусты рвали одежду, но он и этого не
замечал, бежал, охваченных страхом.
Остановился, лишь когда страх отпустил. Прижался спиной к березе,
чувствуя, как дрожит в .нем все, удивляясь самому себе, злясь на себя.
Стыдоба-то!
Вдруг кто видел его, убегающего? Что подумают? Поджег и сбежал,
струсил?..
Поразмыслив, он решил, что надо сейчас же идти обратно в деревню и все
там рассказать. И про сон, и про Гиданну во сне, и про книжку. Не поверят?
В городе высмеяли бы, а в Епифанове поверят.
Он шагнул и чуть не упал - так резануло ногу.
Огляделся, понял, что находится недалеко от памятного места у ручья,
где ему однажды было так хорошо. Решил доковылять сначала до ручья,
отдышаться там, остудить горевшую лодыжку.
Еще издали увидел кого-то, сидевшего у знакомой копны сена, и узнал
Епифана.
- Скидавай кеду-то, - сказал Епифан, когда Андрей тяжело упал на сено
рядом с ним.
- Да ничего...
- Скидавай, говорю... Неча в речку лезть со всеми болячками.
- Да не болячка, подвернул только.
- Знамо, что подвернул, потому к говорю: сымай.
Андрей разулся. Елмфан обежал пальцами вспухшее место, подул на него,
принялся что-то делать, то ли мять, то ли гладить ногу, то ли прикасаться
только, бормоча себе под нос непонятное. Легкая ломота поднималась по
ноге, разливалась по всему телу. Хотелось потянуться, но Андрей терпел,
сидел неподвижно, со скептической ухмылкой наблюдая за стариком.
- Ты не мешай, а помогай давай, - сказал Епифан.
- Как помогать?
- Гони боль-то, гони. Или мне отдавай. Так и говори: возьми боль-то,
дядя Епифан, возьми мою боль.
- Вслух?
- Хоть и про себя. Не отвлекайся только, о девках-то не думай.
Может, и удалось бы Андрею сосредоточиться, если бы не последнее
сказанное. Сразу перед глазами встала Гиданна, какой он видел ее во сне, -
в обтекающей фигуру белой ночной рубашке. Резануло тоской: где-то она
теперь, с кем?
- Я чего сказал? - повторил Епифэн, не поднимая головы.
- Ганка уехала, - сказал Андрей.
- Знамо, что уехала. И ты уезжай.
- Я и хотел. Да вот в сарай зашел.
- Я говорил: не ходи.
- А он сгорел...
- Знамо, что сгорел.
- Я некурящий.
- Чему быть, того не миновать.
- А как вы вчера, про пожар-то почувствовали!
- Завтрашнее бросает перед собой тень в сегодня.
Андрей дернулся, и Епифан поднял на него укоризненный взгляд.
- Будешь неслухом, домой не доскачешь.
- Мне вот эти самые слова сказала Гиданна. Во сне.
- Эка новость, это у нас, почитай, полдереани знает.
- Но я не знаю. А приснилось-то мне.
- Тоже не диво. Знание часто приходит неведомо как.
- И вы не знаете, почему знаете?
- Бывает, что и не знаю. А то адруг знаю, что будет, но не знаю, что
именно, вроде как вон то дерево. Издали-то ни веток, ни листьев не видать,
но ведь знаю, что они есть. Чтобы увидеть ветки да листья, надо подойти или
как следует всмотреться, вот я и всматриваюсь, и говорю.
- Всматриваетесь в завтра?
- Или в послезавтра. Трудно угадать.
- И можете сказать, что будет завтра?
Епифан подумал, оглядел речку, кусты на берегу, потрогал сено, на
котором сидел и насторожился.
- Пожара бы не было.
- Где?
- Да здесь же, здесь! - внезапно раздражаясь, выкрикнул Епифан и
оттолкнул от себя ногу Ачдрея. - Уходи отсюда, не ко двору ты тут.
- Как это?
- Не такой ты сегодня. И вообще...
- Какой не такой?
- Не знаю. Теперь идти сможешь, уходи.
И быстро встал, будто испугался чего, отряхнул руки, отер их о штаны и
заспешил прочь, опасливо оглядываясь.
Всю дорогу, пока ковылял Андрей до станции, согнутая испуганная фигура
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг