- Вы от меня не таитесь. Я ведь все понимаю.
- Неужели все? - смущенно засмеялся он.
- Не все, конечно, только основное.
- Интересная вы личность.
- Вы тоже интересный.
- В каком смысле? - спросил Савельев и покраснел.
- Вообще, - ответила она и тоже покраснела.
Замолчали. Он тупо разглядывал первую страницу паспорта, десятый раз
перечитывал фамилию, имя, отчество и никак не мог запомнить. Написано -
"русская", а фамилия Грудниченко. Украинка? А имя вовсе непонятное -
Гиданна. Что-то знакомое было в этом имени, будто слышал где-то. И
вспомнил: Ганна. Не та ли Ганна, про которую шепчутся в городе, одни с
восхищением, другие с испугом? Ганна-чудесница, целительница. Думал -
старуха, а она вон какая...
- Всякое про меня говорят. Больше выдумывают.
- Вы что, мысли читаете?
- Не-ет, - неуверенно протянула она. - Я сама думаю. А когда говорю, что
думаю, получается, будто угадываю.
- Что это за имя у вас - Гиданна?
- Дед у меня осетин, он придумал. А люди зовут, как понимают.
Ему почему-то стало грустно. Посмотрел на запыленное окно, по которому
крался солнечный блик, подумал, что через полчаса солнце ворвется сюда
прожекторным лучом и в комнате будет не продохнуть. И еще подумал о том,
как хорошо сейчас там, за городом, куда хотел уехать пораньше. Хотел, да
проспал. А может, и хорошо? Иначе бы не встретил эту женщину. Вот с кем бы
за город-то!..
Машинально пролистнул странички паспорта, ища штамп о браке. Штампа не
было. Поднял глаза, наткнулся на ее серьезный, все понимающий взгляд и
торопливо закрыл паспорт, отодвинул его от себя на край стола.
- В лесу сейчас хорошо, - сказала она.
"Точно, читает мысли, - испугался Савельев. - Не дай Бог такую жену - вся
жизнь на просвет". И тут же, вопреки всякой логике, подумал: "Вот бы
помощницу такую! Может, Демин это и имел в виду? Намек на засохшее дело с
фамильным серебром Клямкяных?"
Он посерьезнел, стараясь скрыть смущение, сказал строго:
- Однако ближе к делу. Расскажите, как все было...
Окна объединенной железнодорожной поликлиники долго не гасли. Уж и
закат отгорел за рощей, что тянулась по ту сторону дороги, и поутихло
громыханье на близкой сортировочной станции, и ночные лампочки зажглись
меж колоннами у входа в поликлинику, а за матовыми освещенными окнами
первого этажа все ходили смутные тени, словно призраки, манипулировали
длинными руками, вселяя безотчетную жуть в души тех, кто осмеливался в этот
час долго смотреть на эти окна.
Перед входом была небольшая асфальтовая площадка, за ней - плотные кусты,
В этих кустах вот уже битый час сидели двое. На одном была шляпа с
широченными полями, какие в городе давно не носят, другой был совсем без
головного убора, хоть и лыс окончательно. Заморосил дождичек, реденький и
мелкий, но человек и тогда не прикрыл голову. Мокрая, она блестела, словно
придорожный валун, отполированный прохожими, часто присаживавшимися на
него отдохнуть.
Тишина опускалась на город. Неподалеку время от времени пробегали
электрички, по дороге; тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, изредка
проносились машины, но шум их словно бы только сгущал наваливавшуюся потом
тишину.
- Чего мы сидим, как ненормальные? - спросил лысый. - Пойдем да поглядим,
может, и не она вовсе.
- А если она? Увидит - пиши пропало, враз догадается.
- Так уж и догадается. Мало ли зачем пришли.
- Ты ее не знаешь. - Человек приподнял шляпу, вытер вспотевший
лоб. - Из-за нее Санька умер. Как сказала, что умрет, так и вышло. Инфаркт.
Был человек - и нету.
- Может, она, как врач...
- Какой врач?! Медсестра она. Да и не видала Саньку никогда, только на
фотографии. Ткнула пальцем: умер. Мы - смеяться. Санька-то? Да он нас всех
переживет, такой здоровяк. А она только головой покачала и пошла. А утром
соседка прибежала: точно, умер. А ты говоришь...
Помолчали, поежились. Июль и ночами мучил духотой, а их знобило.
- Как к ней только люди-то идут, как не боятся?
- Боятся?! Да к ней не пробьешься. Весь город гудит: ох, Ганна, ах,
Ганна! Она у нас знаменитей любого артиста.
- Ишь ты, массажисткой заделалась. Ну да ведь человеку что, только бы
молодым себя почувствовать. Особенно бабе. Хлебом не корми, только чтоб
помял кто-нибудь. Тогда снова хоть на танцы.
- Да она и не мнет вовсе, хоть и зовется массажисткой. Поводит руками - и
будь здоров. Люди все деньги выкладывают. Говорят, не берет, да кто
поверит? Кто теперь не берет? Говорят, не прямо дают, а подсовывают кто
куда - под бумаги на столе, даже под ковер. Всем кажется, что если не
заплатить, то и здоровья не будет...
Тут дверь поликлиники беззвучно приоткрылась и выглянула чья-то
лохматая голова - не поймешь, мужика или бабы, повела глазами на обе стороны
и скрылась. Друзья невольно подались друг к другу от охватившего их обоих
страха. Дверь снова раскрылась, теперь уж настежь, вышли две старушки,
словно бы поплыли над дорожкой - ни шагов не слыхать, ничего.
Рядом в кустах взвыл кот, да так, будто с него шкуру сдирали. Друзья
разом оглянулись, но никакого кота не увидели. А когда снова посмотрели на
дорожку, то старушек уже не было, будто оторвались от земли и улетели в
темный проем за углом поликлиники.
- Не-е, брат, пошли-ка, - испуганно начал лысый.
И замолк. Потому что свет в окнах вдруг заморгал и погас. И дверь
поликлиники снова начала открываться. Обоим им показалось, что дверь
открывалась слишком долго, а потом они увидели у колонн невысокую
худощавую женщину с черными волосами, спадавшими на плечи.
- Она?
- Она, ввдьма!
Женщина посмотрела на кусты, тряхнула волосами.
- Кто там?
Друзья замерли в совершенной уверенности, что их никак нельзя
разглядеть в темных кустах.
- Почему вы прячетесь?
Лысый почувствовал, как задрожало плечо товарища, прижавшегося к нему.
- Я же чувствую, что вы тут.
Она так и сказала - не "вижу", а "чувствую", и от этого ли слова или
потому, что ему передалась дрожь напарника, только лысый тоже начал
трястись, как в лихорадке. Удивлялся сам себе - чего бояться? - но дрожь
унять не мог.
- Ну, тогда... - Женщина помолчала и вдруг вытянула перед собой обе руки.
И волосы ее, как показалось обоим, тоже потянулись вперед. - Тогда я сама к
вам пойду.
Она так и пошла с вытянутыми вперед руками, как слепая, медленно пошла,
тяжело переставляя ноги. И с каждым ее шагом безотчетный страх все больше
охватывал людей, спрятавшихся в кустах. Вдруг оба они, не сговариваясь,
вскочили и кинулись прочь, ломая кусты, топча газоны, примыкавшие к дороге,
- Остановитесь! - неслось им вслед. А слышалось, будто не женщина
кричит, а невесть кто, столько ужаса было в этом крике.
Электричка летела с истошным воем, но они и электричку не слышали, не
то что крик.
И вдруг оба разом запнулись за какую-то проволоку и шмякнулись так, что
в глазах потемнело. Когда опомнились, увидели колеса вагонов, мелькавшие в
каких-то двух метрах. И снова ужас охватил их, отползли, вскочили,
кинулись прочь...
Солнце ослепительным сиянием заливало кабинет, но перед глазами Савельева
все была темень, и тускло горели дальние фонари, и набегал желтый глаз
электрички, и свистели близкие колеса. И страх сжимал сердце. Хотелось
бежать, он мысленно торопил ноги, но они, как во сне, еле двигались.
Потом была долгая тишина. Савельев, не отрываясь, глядел в темные
провалы глаз сидевшей напротив женщины и пытался угадать: заметила она или
нет, что он задремал, слушая ее?
- Извините, - сказал на всякий случай. - Плохо спал сегодня. Кошмары
какие-то. Но я все слышал. Интересно вы рассказываете, впечатляюще.
Снова осмелился взглянуть ей в глаза. Теперь они показались ему не
черными, а серыми, с искорками в глубине.
- Понятно, люди чуть не попали под электричку.
Но вы-то тут при чем?
- Я их напугала.
- Каким образом?
- Они прятались в кустах, и я подумала: бандиты какие. Решила повлиять
на них.
- Как?
- Очень просто. Надо протянуть к ним руки и сосредоточиться, чтобы
передать свой испуг. Я, наверное, перестаралась.
- И вы уверены, что передали, как вы говорите, свой испуг?
- Конечно.
- А может, они сами испугались? Выпивши были...
- Нет, нет, я знаю, это я виновата.
- Ну, хорошо. А что дальше?
- Я с трудом их остановила.
- Но вы говорили, что они запнулись за какую-то проволоку.
- Это им так показалось. А на самом деле мне самой пришлось нарочно
запнуться и упасть. Видите? - Она показала на ленточку лейкопластыря на
лбу. - Некогда было выбирать место.
В этот момент солнце соскочило с подоконника, залило кабинет особенно
интенсивным светом, и Андрей разглядел сидящую перед ним женщину всю, до
мельчайших подробностей, от белой наклейки на лбу, до округлых коленок,
мягко обтянутых платьем из какой-то свободно спадающей, текучей сиреневой
ткани. Он зажмурился, чтобы не глядеть, поймав себя на неподобающих
мыслях. Но не глядеть было еще труднее. Тогда он чуть разжал веки, увидел
дрожащий хаос черно-белых пятен, смазанные контуры предметов. Сиреневое
пятно плыло и увеличивалось. Показалось ему, что женщина встала и тянется
к нему оголенными до локтей руками. Он понимал, что этого следовало бы
испугаться, но боязни не было, как раз наоборот, было какое-то благостное
чувство, и знакомые расслабляющие мурашки щекотно сбегали с затылка за
шиворот.
Андрей поежился и открыл глаза. Сидя на своем месте, женщина в упор
внимательно, как диковинку, разглядывала его.
- Я вижу... у вас ко мне... много, вопросов, - сказала она,
многозначительно разделяя слова.
- Немало. - Он опустил глаза, чувствуя, что краснеет.
- Я ведь еще не арестованная?
- Ну что вы!..
- Так не все ли равно, где задавать эти вопросы?
Она поглядела на залитое солнцем окно, и Андрей с необыкновенной ясностью
представил себе мягкую зелень поляны в обрамлении молодого березняка,
песчаную проплешину у манящего изгиба речки.
- Я ведь в отпуске, - неожиданно для самого себя признался Андрей. -
Выпросил. Как раз с сегодняшнего дня. Да вот вы...
- Извините.
- Сам виноват. Хотел еще вчера вечером уехать... Работа такая: не удерешь
- обязательно разыщут.
- Так удирайте.
- Теперь уж все. Сейчас придет начальник...
- Он не придет.
- Как это не придет? Демин да не придет?
- Не придет.
- Откуда вы знаете? - насторожился Андрей.
- Не знаю.
- А я знаю. Пришел уж, наверное. Пойду доложу.
Он встал, соображая, идти или не идти? Если бы Демин пришел, вызвал бы.
Решил пойти, хоть у дежурного спросить.
Аверкин, как всегда, кричал в телефон. Какой-то странной способностью
обладал этот лейтенант: в его дежурство телефоны почему-то не умолкали.
Или же он сам звонил. Как бы там ни было, без телефонной трубки в руке
Аверкина представить было невозможно.
Увидев Савельева, Аверкин замотал головой - нет, мол, не приходил Демин.
На миг зажал трубку ладонью, выкрикнул:
- Не придет! Звонил...
- Как звонил? Откуда?
- Не знаю, не знаю...
- Ты ему сказал, что я здесь?
- Сказал. Велел передать, чтобы ты шел.
- Куда шел?
- Домой или куда там?.. Нету дела, все... Заявление забрали.
- Кто забрал?
- Да они же. Пришли, сказали: ведьмы боятся... Их право.
- Чего мне-то не сказал? Я же тут.
- Да вот! - Аверкин мотнул головой на зажатую в руке трубку. - Не
оторвешься.
Выругавшись, Савельев вернулся в кабинет, ни слова не говоря, убрал со
стола бумаги, подергал ящики - заперты ли, поглядел на женщину. Она стояла
у двери, с напряженным ожиданием смотрела на него.
- Все, мадам. Сеанс окончен. Заявления нет, пострадавших нет, виноватых
нет. Все.
Он злился на себя, на Демина, на эту женщину,
- Прощайте.
Она кивнула и улыбнулась так, что у него затомилось сердце.
- До свидания, - сказала многообещающе и исчезла. Только что стояла в
полуоткрытых дверях и вдруг пропала. Ни шагов по коридору, ничего, Савельев
выглянул - пусто. И ни посетителей в коридоре, никого из сотрудников.
Понятно - воскресенье.
И все-таки жутковато было от такой пустоты. И голос Аверкина в глубине
коридора казался далеким и глухим, нереальным.
"И впрямь ведьма, - подумал Савельев. Но подумал как-то весело, будто
они, ведьмы, каждый дань перед глазами. - Конечно, каждый день, - все так
же весело подумал он о себе. - Что ни встречная, то и ведьма. Голодному
любой кусок - пирожное..."
Вот уже второй год Савельев бедовал в одиночестве, хотя по документам
третий год числился женатым. Засидевшись в холостяках, он не рассчитал и
ухватил молодую Тамарочку, на одиннадцать лет младше себя, - ему тридцать
два, ей двадцать один.
Больше года прожили не то чтобы душа в душу, но и не из души в душу, и
Андрей начал привыкать к мысли, что так и полагается. Но прошлой весной
Тамарочка почему-то вдруг стала стесняться его милицейского мундира. Хотя
он, следователь, и надевалто свою форму старшего лейтенанта милиции только
по праздникам.
Первое время Андрей испытывал нечто вроде ревности, подозревая, что
дело не а мундире. Потом молодая жена уехала в другой город, к маме, заявив
на прощание, что разводиться не собирается, и он неожиданно для самого
себя успокоился. Одно было неудобство - не сходишь на танцы, как прежде, не
погуляешь: начальство блюло, чуть что - выговаривало.
А потому простим ему, дорогой читатель, некоторую легкомысленность
поведения, которую вы несомненно заметили. Вспомним свою молодость, не
оглядывались ли и мы на красивых женщин? До женитьбы, избави Бог, конечно
же до женитьбы. Ну а положение нашего героя с полным правом можно
рассматривать как холостяцкое.
Из дома Андрей снова позвонил Демину - глухо.
Решил, что тот просто - напросто уехал за город, поскольку воскресенье и
поскольку научен опытом: не удерешь - обязательно вызовут в отделение.
Жизнь-то на воскресенья не останавливается, даже еще больше случается
всякого по воскресеньям. А раз так, то и ему не грех подумать о прогулке за
город. И лучше, если не одному. И он уже ругал себя за то, что не поболтал
подольше с этой женщиной, может, до чего-нибудь и доболтались бы. А что,
красивая, умная, загадочная. Не чета тем дурехам, с которыми знакомился в
последнее время. Даже если исходить из интересов службы, то и тогда
следовало бы поговорить. Экстрасенсша в следственном деле! А что? Может,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг