помогла бы разобраться и с той кражей фамильного серебра Клямкиных, которое
ему так и не удалось отыскать...
Он все думал о ней, не переставал думать. Вызывал в памяти ее гладкие
коленки под сиреневым платьем, ее руки с длинными пальцами, ее глаза, то
ли черные, то ли серые, то ли вовсе зеленые, нетерпеливые, жадные.
- Ведьма! - совсем не испуганно, скорее восхищенно восклицал он,
останавливаясь посреди комнаты. - Ах ты!.. Не каждый день ведьмы
встречаются!.. Вон как: знаю, и все. Бывает, неделями разбираешься и ничего
не знаешь, а она - сразу. Вот бы помогла бы...
Последнее явно было из области фантастики, это он понимал. Но думать так
ему нравилось, и он так думал.
Потом ему пришла в голову логичная мысль: если будет сидеть дома, то
дождется очередного звонка из отделения. Он схватил рюкзак, приготовленный
еще накануне, и выскользнул за дверь.
Большие часы на фронтоне вокзала показывали ровно двенадцать, когда он
с разбегу влетел в вагон электрички. Пневматическая дверь тотчас
плотоядно чмокнула, захлопнулась, поезд дернулся, толкнув Андрея на
единственное, будто для него и приготовленное свободное место с краю, и он
виновато оглядывался, сам удивляясь, что все так хорошо получилось: на
нужный поезд успел, место свободное нашлось, и вообще. Что такое "вообще"
он не знал, но уверенно отмечал в мыслях своих: все о'кэй!
В отличие от многих сидевших в электричке горожан Андрей точно знал, куда
едет, - в деревню Епифаново, к бабке Татьяне. Ни о Епифанове, ни тем более
о бабке Татьяне до прошлого лета он и слыхом ни слыхал. Все случилось
вскоре после того, как его Тамарочка ускакала к маме. Тогда в горестях
душевных ему никого не хотелось видеть. На службе от людей не отвернешься,
зато в свои заслуженные выходные он удирал подальше. В насквозь
прокультуренном нашем обществе куда удерешь? Только, как в отшельнические
времена, в пустыню, то бишь, "в леса и долы молчаливы". Леса и долы в
радиусе двух километров от любой станции были отнюдь не молчаливы - гремели
транзисторами да магнитофонами. Но городские меломаны, как правило, ленивы,
на три, а тем более на пять километров их не хватало. Это Андрей понял в
первый же свой загородный вояж. Пришлось обзавестись рюкзаком, кедами,
походной спиртовкой и прочими аксессуарами цивилизованного скитальца,
знавшего дальние дороги лишь по телевизионному клубу кинопутешествий.
В первые дни его старательно испытывали на прочность комары да оводы, и
он, лупцуя себя по щекам, посмеивался, что, мол, не выбив из себя
городского бэби, не станешь человеком. В какой-то из дней летающая нечисть
вдруг перестала досаждать: то ли места пошли некомариные, то пи привык. Это
открытие воодушевило, и он, где можно было идти босиком, стал разуваться.
Скоро заметил, что босиком ходить можно чуть ли не везде. Приятно было
ступать по мягкой податливой траве или по дороге, когда горячая пыль при
каждом шаге щекотно профыркивает между пальцами. Не только ходьба по
прохладным лесным тропам, но даже по колючей стерне, чему он удивился,
доставляла удовольствие. И совсем уж несказанная благость приходила у
темных бочажков на редких ручьях, куда он опускал горящие от ходьбы ноги, а
затем погружался и весь по самые плечи.
Однажды у такого вот бочажка с ним ЭТО и случилось.
Был вечер, тихий и теплый. Днем прошла гроза, быстрым торопливым дождем
промыла травы, листву, сам воздух. К вечеру, когда Андрей вышел к ручью,
все просохло и прогрелось, и он, долго просидев в воде, ничуть не озяб.
Рядом полуразваленная копна - кто-то блаженствовал на свежем сене совсем
недавно. Сено было чуточку влажным, нестерпимо пахучим. Он навзничь упал на
него и замер в неге.
Быстро потемнело небо, как-то внезапно высыпали звезды, заморгали,
заперемигивались в вышине.
Ветра не было, и Андрей слышал, как звонкие струи ручья играют с
гибкими травинками, дотянувшимися до воды. И еще были какие-то звуки,
странно вплетавшиеся в тишину, сливавшиеся с ней, рождавшие в воздухе, в
траве, в близких кустах, во всем тела, в душе ликование.
Вроде бы он спал, но в то же время знал, что не сомкнул глаз в ту
волшебную ночь. Остры были чувства, ясны мысли. Все, до чего прежде
приходилось тяжко додумываться, представлялось ясным и простым. И свое
личное, и всечеловеческое. Сама Великая История внезапно предстала перед
ним в первородной прозрачности, без пестрых разномастных одежд, в какие
обряжают ее люди. Все былое открылось в его истинности, и казалось, не
осталось вопроса, на который он не мог бы просто и ясно ответить.
В такой же обнаженности увидел Андрей и свое собственное. И поразился, до
чего же все легко объясняется. Даже то, что он числил за собой как
"комплекс неполноценности". Было это связано с женщинами, То, что другим
давалось просто, для него было полно душевных терзаний, - ни обнять
простецки, им поцеловать без внутренних мытарств. "Они же презирают
нерешительных, - ругали его друзья - товарищи. - Они же, бабы, ждут, чтобы
их хватали и тискали. Это у них потребность, именно это, а не твои цветики,
воздыхания". Он соглашался, ругал себя, но перемениться не мог. Образцы
тургеневских недотрог, с юности пленивших его чувства, не уходили.
А может, не Тургенев был виноват, а девятиклассница Тоня, в которую
влюбился еще в седьмом классе?
Он бегал на переменках на другой этаж, чтобы увидеть ее, и больше всего
боялся, чтобы, не дай Бог, она не заметила его. Стал сочинять стихи, начал
учиться рисовать, чтобы запечатлеть ее глаза, волосы, губы...
Платоническая любовь! Какой от нее прок? Только расслабляет, обезволивает
мужчину. Вслед за многими другими так считал и он. А в ту чудодейную ночь у
ручья внезапно понял: все человеческое в нем от первых мук любви. Верующие
люди знают: любовь - это Бог. Не на всех снисходит благодать, но кто
удостаивается ее, тот на всю жизнь - Человек.
Несчастны не познавшие Бога, то есть настоящей любви, души их подобны
бескрылым птицам. Это они придумали пошлый термин "заниматься любовью", это
их ущербные толпы изрыгают в мир безнравственность и преступность. Человек,
хоть раз глубоко, по-настоящему любивший, не способен на бесчеловечность...
Утро в тот раз было сухим и знойным. Разбуженный солнцем, Андрей долго
ходил вокруг копны, гладил траву, плескался в ручье и ничего чудесного ни
в чем не находил. Чудесное жило в нем самом, в его воспоминаниях о живых
ликующих существах, олицзтворяющих эти травы, эти воды, существах, рядом с
которыми было так легко и радостно.
Этот восторг нечаянного единения с природой жил в нем все время: и
когда шел по мягкой полевой траве, и когда, обогнув березовую рощицу,
увидел на взгорье веселую россыпь изб. Будто детишки разбежелись по лугу и
замерли, не зная, что делать: и хочется удрать подальше, и боязно. Он
огляделся, у кого бы спросить, и ничуть не удивился, именно в этот момент
увидев неподалеку девчушку лет восьми со старой - престарой, совсем
почерневшей корзинкой в руках.
- Это что за деревня?
- Эта-то? - обрадованно переспросила девчушка. - А Епифаново. Мало
осталось на Руси незамордованных, незагаженных деревень. Может, и
вовсе не осталось, и Епифаново - единственная? Андрей думал об этом все
время, пока, не сводя глаз с крайней избы, шел к ней напрямую через
обширную луговину. Сказка жила в нем самом, но он был уверен, что
сказочное и все вокруг. Пестрая дворняга выскочила навстречу, облаяла для
порядка и, успокоенная, побежала обратно к дому. Тягуче скрипнула дверь,
на крыльцо вышла женщина неопределенного возраста, как все деревенские
женщины, которым перевалило за полвека.
- Кого это Бог послал? - И всплеснула руками: - Господи, да что ж ты
босиком-то? Али обувку жалеешь?
- Так ведь вы, бабушка, тоже босиком, - засмеялся Андрей, косясь на ее
растоптанные, никогда не знавшие модной обуви ступни.
- Дак я, чай, дома. - И засуетилась, затопталась на крыльце. - Чего ж мы
тута? Заходи в дом-то, заходи.
Он ступил на мягкую дорожку половика, наискось пересекавшую желтый пол,
и внезапно почувствовал себя так, будто вся предыдущая жизнь его была
сплошным бродяжничеством и только теперь вернулся он к себе домой. Сел на
лавку у печки, теплой, протопленной, и закрыл глаза. И показалось вдруг,
что вновь, как было этой ночью, занежили, затормошили счастливо смеющиеся
существа, то ли спрыгнувшие с близких звезд, то ли выбежавшие из вод, из
кустов и пахучих трав. Принюхался, и впрямь пахнет травами, и увидел
увядшие пучии, висевшие под матицей: бабка, видать, была травницей.
- Что это со мной сегодня? - спросил сам себя, наблюдая сквозь
прищуренные веки за хозяйкой, споро хлопотавшей у стола. - Ночь волшебная,
и деревня какая-то колдовская.
- И-и, милок, - сразу отозвалась бабка. - Ето што?! Вон старейший у нас,
Епифан, - сущий колдун. Я сама его боюсь.
- Деревня Епифаново и старейший - Епифан. Кто от кого?
- Деревня-то эвон отколь... - начала было она и замолчала, задумалась. -
Дак ведь... что иван-чай из лугу, что клевер - все трава. Которая кому
царь? А вместе - царство.
Легко было с ней. Ни о чем на спрашивая, накрывает на стол, все-то с
полуслова понимает...
Вскоре Андрей узнал и о других достоинствах бабки Татьяны, как она
тогда же, будто походя, назвалась, - доброте несказанной, сердобольности
бесконечной, непостижимой проництельности. Прогостив у нее целых два дня,
переночевав на сеновале, он уехал тогда в свой шумный город совсем другим,
Преображенным.
- Влюбился, что ли? - спрашивали друзья, подозрительно вглядываясь в его
глаза. - Ты же женатый, не забыл?
- Мне теперь все нипочем, - неопределенно отвечал он.
- Что случилось-то?
- Я узнал себя...
Узнал себя! Так мог бы сказать о себе гонимый ветром клочок бумаги,
внезапно упавший на раскрытую книгу, из которой был вырван, и обнаруживший,
что письмена, начертанные на нем, не пустой набор слов, а часть великого
смысла.
Он узнал не только себя, он узнал мир и, как ему казалось, место каждого
человека, каждого явления в былом, настоящем, а может быть, и в будущем.
Что за прозрение снизошло на него той ночью у ручья, в тот день в
деревне Епифаново, переполнившее радостью от сознания своей прозорливости,
своего могущества? Что за чудо случилось?!.
Каждый выходной он уезжал в Епифаново. Ходил босиком по тем же тропам,
ночевал на том же месте у ручья, страстно желая вновь испытать однажды
пережитое. Ничего не получалось. Звезды были далеки, ручей молчал, травы
не певучи. Он удовлетворялся воспоминаниями, и в следующий выходной снова
ехал в Епифаново.
И теперь туда же.
Андрей не читал дорогой. Раньше без верного собеседника в виде любого
популярного журнала не мог скоротать дорогу, теперь ему были интересны
собственные мысли, желанны свои чувства. Пассажиры, сидевшие рядом,
думали: "Умаялся мужик, спит".
А он, если и задремывал под монотонный говор, под гул двигателей
электрички и стук колес, то ненадолго.
Но и в дреме ему было хорошо наедине с собой.
А в этот раз пришлось очнуться. В вагоне явно что-то происходило: из
другого конца доносились возмущенные голоса, не похожие на обычную
вагонную перебранку. Из общей разноголосицы выбивался дребезжащий
старческий фальцет.
- Чего он тебе сделал? За титьки ведь не хватал?!.
- Молодец девка! - перебивал другой голос, женский. - Пристал бы ко мне,
я бы...
- Да кто к тебе пристанет?
- Ах ты старый пень! Я что, по-твоему...
- Ладно вам! - рассудительно сказал кто-то густым басом. - Человеку,
может, врача надо.
- Милицию надо! - не унимался старик,
Андрей вздохнул - так не хотелось ему ввязываться. Привстав, поглядел
через головы пассажиров, Все крутили головами, но не вскакивали, боясь
потерять место, поскольку в проходе стояли другие пассажиры, безместные.
- Он сейчас очнется.
Андрей узнал бы этот голос из тысячи! Раздвигая пассажиров, он заспешил
в другой конец вагона. Там, загородив проход длинными ногами в грязных
кедах, полулежал на сиденье патлатый парень. Лицо его было совершенно
белым, почти зеленым, как у покойника. А возле, положив руку на его лоб,
сидела, тоже бледная, Гиданна.
- Вы?!
Она виновата вскинула на Андрея глаза.
- Я ненарочно.
- Опять ненарочно?!
- Он сейчас очнется.
- Очнется, жди, - заскрипел старик, сидевший напротив. - Так врезала...
- Я его не трогала, - сказала Гиданна.
- А я не слепой, я свидетель...
Парень вдруг открыл глаза, полные ужаса, и стал сползать на пол. Андрей
подхватил его, но парень вырвался и бросился к выходу.
- Сейчас дружков приведет, - злорадно заметил старик.
- Нет, нет, дедушка. - Гиданна подалась вперед, тронула старика за руку,
и тот сразу успокоился, зевнул, заелозил спиной, устраиваясь поудобнее.
Захрипело, забулькало радио, объявило:
- Следующая станция - Девяносто третий километр.
- Мне сходить, - растерянно сказал Андрей.
- Да, да, мне тоже. - Гиданна встала.
- И вам?!
- Да, да...
На платформе почти никого не было: мало кто сходил здесь, среди полей,
вдали от деревень и поселков. Эта малолюдность когда-то и привлекла Андрея,
и он поначалу недоумевал: зачем эта станция, для кого? Потом, пережив
сказочную ночь под деревней Епифаново, решил: не иначе, какой-нибудь
большой начальник так же вот ночевал в теплой копна и осознал, что места
эти особенные. Другого объяснения не находилось.
И теперь он ничуть не удивился тому, что Гиданна тоже сошла здесь.
- Что вы с парнем-то сделали? - спросил он, тщетно скрывая радость.
- Не рассчитала я.
- Он что, приставал?
- Хамил, - резко ответила Гиданна, и Андрея почему-то качнуло.
- А вы что?
- Разозлилась. Отстань, говорю, Махнула на него рукой, вот так.
Снова Андрея качнуло, закружилась голова. Удивился: может, от недосыпу?
- А он что?
- Сами видели.
- Махнули рукой - и человек с копыт?
- Я у него ауру погасила. Не рассчитала.
- Опасный вы человек, оказывается. - Андрею подумалось, что самое время
свести разговор к шутке, иначе придется расспрашивать про эту ауру, и
Гиданна будет молоть мистическую чепуху. А ему совсем не хотелось видеть в
ней одну из тех дур, каких в последнее время немало развелось вокруг
всяких там гуру, проповедников оккультного бреда.
- Не надо верить всему, - сказала Гиданна. - Но нельзя и впадать в неверие.
- В таком случае, - ему все хотелось отшутиться, - у вас следует взять
подписку о неприменении вашего "оружия" в недобрых целях.
- А я не могу в недобрых.
- Не можете, а вон как...
- Это случайно. А если делать в недобрых, то способность воздействия на
людей ослабевает и может совсем пропасть.
Они все стояли на пустой платформе, и Андрей все растерянно
оглядывался, гадая, куда пойдет Гиданна.
- Вам куда? - спросил наконец и напрягся весь, готовясь заявить, что и
ему туда же.
- В Епифаново, - вроде даже с удивлением ответила она.
- И мне в Епифаново...
- Я знаю. Пойдемте.
Ну конечно, и не такое она угадывала, убедился...
- Все-то вы знаете!
- Мне баба Таня о вас рассказывала.
- Татьяна Егоровна?!
Гиданна засмеялась.
- Кто вам сказал, что она Егоровна?
- Как кто? Наверное, она сама.
- Она не говорила. И никто не говорил. В деревне по отчеству не принято.
- Где-нибудь слышал.
- Не-ет. - Гиданна снова засмеялась, повернулась к нему, и он увидел
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг