пришли как добрые соседи - не уничтожать и захватывать, а делиться тем,
что имели, что знали. Центр древней металлургии, найденный на Мецаморе, не
прекращал свою работу.
- Интересно, - сказал я. Просто так сказал, чтобы согласием своим
умерить лекционное рвение Алазяна. Но только подлил масла в огонь.
Положительно нельзя было понять, как себя вести: что бы ни сказал -
<интересно> или <неинтересно>, - все вызывало эмоциональные взрывы у этого
человека.
- Вы еще не так заинтересуетесь, когда все лучше узнаете. А пока
запомните одно: еще до прихода ариев было на Армянском нагорье
государство. Называлось оно Хайаса. Это была колыбель армянского народа.
- Ну хорошо, хорошо, - попытался я его успокоить. Меня не слишком
волновал вопрос: была Хайаса или не было ее.
- Нет, вы запомните. Чтобы потом не говорили.
- Когда потом?
- Когда приедете в Армению.
- Вы меня прямо-таки интригуете.
- Так что, едем? - сразу предложил он.
- Когда? - спросил я, замирая сердцем от так реально представившейся
мне возможности увидеть Ануш.
- Прямо сейчас. Зачем откладывать?
- Надо же отпуск оформить.
- Тогда завтра. Утром оформите отпуск, а вечером вылетим. Идет?
- Еще надо билеты достать.
- Это я беру на себя. Вот что, - сказал он решительно. - Я заночую у
вас. Чтобы вы не передумали...
Утро, как и полагается, оказалось мудренее вечера. Все получилось
просто и хорошо. Мой шеф, профессор Костерин, даже обрадовался, когда я
попросил очередной отпуск: до полевого сезона оставался месяц, и я к нему
как раз успевал. О билетах вообще беспокоиться не пришлось: каким-то
таинственным образом Алазян быстро раздобыл их. Только мама расплакалась,
ни в какую не желая меня отпускать, предчувствуя, как она говорила,
недоброе. А я даже не утешал ее, совсем потеряв голову от мыслей о близкой
встрече с Ануш.
В самолете Алазян был необычно молчалив, только время от времени
искоса поглядывал на меня, и в этих его взглядах я порой улавливал
какой-то затаенный страх. Потом мне надоело ловить его взгляды, я закрыл
глаза и... снова увидел тот же сон: гул толпы, распадавшейся на два
потока, на утесе группу воинов, с мечами и копьями, черные горы и кровавое
тревожное небо над ними. Гул толпы то затихал, то нарастал, резью
отдаваясь в ушах. Тоска больно сдавливала грудь. Я с усилием глотал слезы,
чтобы унять эту боль, и все тянул голову, стараясь отыскать в толпе Ануш.
Но ее нигде не было.
И вдруг один из тех, что стояли на утесе, выступил вперед. И я узнал
его: это был тот самый человек, что привиделся мне во сне, когда я валялся
на своей тахте. Только тогда он был в джинсах и рубашке-безрукавке и стоял
возле магазина у меня под окнами. Сейчас же не было ничего
летне-легкомысленного ни в его облике, ни в одежде. Сейчас это был суровый
воин, умеющий и жить достойно, и умирать без страха. Он вскинул руки и
выкрикнул протяжно уже знакомое: <В единстве необоримость!> - и
повернулся, чтобы затеряться в толпе. Но оглянулся и сказал неожиданное:
<Наш самолет пошел на снижение. Пристегните, пожалуйста, ремни...>
Алазян смотрел на меня восторженными, сияющими глазами.
- Вам что-то снилось? - спросил он.
- Как вы узнали?
- По лицу.
- Мне этот сон уже второй раз снится.
- Первый раз - после встречи с Гукасом и Ануш?
- До встречи.
- Да?! - разочарованно произнес он.
- Как раз перед встречей.
Я начал рассказывать ему, когда и как это было, а он слушал с таким
жадным вниманием, что мне казалось: того гляди потеряет сознание от
страшного напряжения.
- А что... что вам снилось?
Я рассказал.
- Где-то я слышал подобное.
- Легенда такая есть.
- Ах да, легенда. - Он снова был до того разочарован, что мне стало
жаль его. - Значит, приснилось прочитанное.
- Легенду я прочитал после.
- После? Вы не ошибаетесь?
- Книжку-то мне Ануш дала. Знаете, что я думаю? Когда я спал, она
стояла внизу у магазина и читала. Я думаю, она как раз эту легенду и
читала, а мне передалось. Близко же, флюиды какие-нибудь. Или случайное
совпадение? - спросил я неуверенно, так не хотелось мне, чтобы это было
случайным совпадением.
Алазян решительно покачал головой.
- Нет, это не совпадение. Я знаю.
- Знаете?!
- Близость Ануш пробудила в вас...
- Что? - выдохнул я.
- Ну... не знаю что, - ушел он от ответа.
Удовлетворенный, я отвалился на сиденье. И вовремя. Самолет сильно
ударился колесами и затрясся, покатившись по земле. Мне не надо было
ответа. В тот момент, мне казалось, я хорошо знал, что пробудила во мне
близость Ануш...
В аэропорту нас, оказывается, встречали. Было достаточно светло, и я
еще издали хорошо видел напряженные лица, удивление, восторг, непонятный
страх в глазах встречавших. Я оглянулся на Алазяна. Тот шел, высоко подняв
голову, и, кажется, был чем-то бесконечно горд.
- Профессор Загарян, - представлял встречавших Алазян. - Архитектор
Тетросян...
Меня разглядывали, как заморскую диковину, мне почтительно жали руки.
Я ответно жал руки и все тянул голову, оглядывался, искал Ануш. Но ее не
было. И восторженное мое состояние все больше переходило в апатию, в
горькую обиду. Зачем было ехать, если Ануш безразличен мой приезд? Потом,
когда мы уже сидели в машине, одной из трех, на которых разместились
встречавшие, до меня вдруг дошло, что Ереван - не Москва, тут свои
традиции. Недаром среди встречавших - одни мужчины. И я уже с веселым
недоумением оглядывался на эскорт машин, гадая, кто же такой Алазян, что
за шишка, если его так встречают?
Передо мной, таинственная в вечерних сумерках, расстилалась земля
Армении, розовая в отсветах зари, черная в провалах теней. Цвета были
почти такие же, как в моем сне. Я еще не видел ни одного памятника
древности, но меня не оставляло ощущение, что все тут сплошной музей. И
вдруг мелькнул в стороне характерный конус армянской церкви. И вдруг
справа на розовых столбах распростер крылья орел, символ глубокой
древности. И вдруг вспомнилось мне, что сам аэропорт - новейший и
современнейший - носит имя старейшего - IV века - христианского храма
Звартноц...
Все более громкий разговор на заднем сиденье привлек мое внимание. Я
оглянулся, разглядел в сумраке почему-то виноватые глаза Алазяна.
- Мы тут спорим, где вам остановиться, - сказал он.
- Да вы не беспокойтесь. Найду же место. Высадите меня у какой-нибудь
гостиницы...
В первый миг я подумал, что мы на кого-то наехали, так дружно все
закричали. Даже шофер, бросив руль, замахал руками.
- Нельзя обижать людей, - когда все поутихли, сказал Алазян. - Вы наш
дорогой гость. Каждый счастлив принять вас у себя дома.
- Зачем же стеснять?..
Снова оглушил взрыв возмущенных голосов. И тут впервые подумалось
мне, что все эти люди приехали в аэропорт вовсе не ради Алазяна и сам он
появился в Москве совсем не для того, чтобы встречаться с кем-то другим.
<Что все это могло значить? Может, это нечто вроде смотрин по просьбе
Ануш?> - мелькнула тщеславная мысль. Я побоялся задохнуться - так сдавило
горло. И машина словно бы полетела, оторвавшись от земли. И голоса
расплылись, удалились, затихли.
- Нет, нет, - сказал я, заставив себя думать о том, что тут какая-то
ошибка. <Вероятней всего, они принимают меня за кого-то другого>. И только
что млевший в сладкой истоме, я вдруг покрылся холодным потом. Совсем не
хотелось мне оказаться тут в роли Хлестакова.
- Почему нет? - воскликнул Алазян, по-своему поняв мои слова. - Не
надо так говорить. Мы поедем ко мне. Хорошо?
Я неопределенно кивнул.
- Вот и хорошо. У меня вам будет удобнее. - Он оглянулся на своих
соседей, давая понять, что дело решено. - Да им и не до гостей. Один
завтра целый день в своей мастерской, другой уезжает к Ануш...
- Кто... уезжает? - вырвалось у меня.
- Тетросян. Не так уезжает, как уходит, - засмеялся Алазян. - По
горам не поездишь. Да ему не привыкать...
- Почему уезжает?
Вопрос был нелеп - это я понимал, но не знал, как еще спросить, чтобы
узнать об Ануш.
- Хочу дочку навестить.
- Дочку?! - изумился я, только теперь сообразив, что у Ануш и у этого
серьезного человека, сидящего за моей спиной, одинаковые фамилии. И еще я
понял, что дал маху. Вот к кому надо было напроситься на постой, к
Тетросяну.
- Ну да, - спокойно сказал Алазян. Кажется, он до сих пор ничего не
понимал, целиком увлеченный какой-то своей идеей, в которой мне явно
отводилась немаловажная роль. - Ануш работает на раскопках, а у товарища
Тетросяна завтра выходной, вот он и хочет посмотреть, как она там. Что
такого?
- Тем более что товарищ Тетросян все свои выходные проводит в горах,
- вставил шофер.
- Возьмите меня, а? - взмолился я. - Это же прекрасно - побродить по
горам!
- Вы же Еревана не видели.
- Еще увижу.
Я был искренен. Город он город и есть. А меня сейчас тянуло, именно
тянуло, прямо-таки нестерпимо хотелось в горы.
Они опять заспорили по-своему на заднем сиденье, и я снова задумался
о том, за какие заслуги мне такая честь? Что все это значит? Решил: так уж
у них принято, у армян, - оказывать гостеприимство на полную катушку.
Они вдруг замолчали сразу все и объявили решение: ехать мне к
Алазяну, а завтра утром Тетросян за мной заедет.
За обочинами дороги расстилалось что-то щемяще-знакомое. Картинок
насмотрелся за последнее время или это Ануш так на меня подействовала,
только все вокруг не воспринималось мною как чужое. Даже розоватый конус
Арарата, светивший из своего заграничного плена, был не просто очередной
красивой достопримечательностью, а чем-то до боли родным и близким. А
потом пошло и совсем знакомое - белые девятиэтажки, как две капли воды
похожие на те, что кольцом обступили за последние годы нашу старую Москву.
Дома у Алазяна уже был накрыт стол и ждали гости. Начались долгие
церемониальные представления. После суматошного дня и шумного самолета
хотелось тишины и уединения. К тому же Ануш все время стояла перед
глазами, и мне хотелось просто помечтать, подышать этим воздухом,
попереживать. И я удивлялся, как это люди умеют слушать только самих себя.
Гостеприимство - прекрасно, если оно для гостя. Но, как видно, даже
гостеприимство, если оно для чьего-то самоутверждения, может превратиться
в пытку.
Так думал я, слушая пространные тосты. Чаще всего их произносили в
мою честь, что меня не переставало удивлять. Произносили тосты и в честь
вечной дружбы армян и русских, и в честь каких-то совместных вековых
традиций, и в честь исследователей Мецамора. И скоро никакой пытки я уже
не чувствовал, сам что-то говорил, видел, что меня слушают с особым
вниманием, и снова говорил.
Я не заметил, как по одному разошлись гости. Мы с Алазяном вышли на
широкий балкон, сели в уютные кресла-качалки и стали с высоты
рассматривать россыпь огней. Видно, я задремал, потому что вдруг подумал:
передо мной в ночи пылают костры врагов, обступивших наш дом, нашу
крепость. Не счесть их, огней, и завтра, когда взойдет солнце и погасит
костры, враги подступят под стены и снова кинутся на штурм. Они и сейчас
там, под стенами, стучат и стучат, долбят камень...
Я очнулся от этого стука. Алазян бил кулаком по перилам, ритмично,
словно вколачивая слова:
- ...Разница между народами не так велика, как мы воображаем. Это
говорил Джавахарлал Неру. Он же высказывал предположение, что пять
тысячелетий назад во всей Азии, от Египта до Китая, существовала общая
цивилизация, различные центры которой не были изолированы. Цивилизация с
развитыми земледелием, животноводством, культурой. Эта единая цивилизация
потом уж разделилась на самостоятельные - египетскую, месопотамскую,
индийскую, китайскую... И была цивилизация ариев, может быть, самая
великая...
Тут я перебил его и задал бестактный вопрос:
- Вы же физик. Что вам за нужда копаться в прошлом?
Он с удивлением уставился на меня и смотрел долго и пристально.
- Я человек, - весомо сказал наконец. - Я хочу знать, откуда добро и
откуда зло.
Но во мне уже сидел бес противоречия. Все мысли мои были возле Ануш,
а он, вместо того чтобы рассказывать о ней, второй день мучил меня
рассуждениями о бог весть каких давних временах.
- Прошлое умерло. Зачем беспокоить мертвецов. Надо думать о будущем.
И снова он долго глядел на меня, с болью глядел и состраданием, как
на тяжелобольного. Затем выговорил устало:
- Прошлое не умирает. - Еще помолчал и добавил: - Не будь вы тем, кто
есть, я бы вас перестал уважать.
Наступила тягостная тишина. Снизу доносился шум улицы, но он словно
бы и не нарушал тишины. Из чьего-то раскрытого окна слышались
магнитофонные ритмы, где-то перекликались разлученные этажами горожане.
Небо гасло над дальними горами, быстро гасло, словно там опускался
занавес.
- Мы как космонавты, оторвавшиеся от своего Солнца, породившего нас и
согревавшего от сотворения. Межзвездная темень вокруг и наше Солнце уже
едва проглядывается в черной дали, - медленно заговорил Алазян странно
бесстрастным, чужим голосом. - Но как бы далеко мы ни улетали, тонкая нить
тяготения Родины не рвется, потому что только на нее настроено наше
сердце, потому что Родина - в нас. И мы легко находим во тьме пятнышко
нашего Солнца и сами светлеем душой. Нельзя жить, забыв о Родине, потеряв
ее притяжение. Есть люди, дорвавшиеся до штурманских кресел, ищут другие
ориентиры, сеют сомнение в целесообразности оглядываться на родные лучи,
делают вид, будто они совсем уже потеряны в чужих звездных просторах.
Можно бы сказать: простим им, они не ведают, что творят. Но прощать
опасно. Прощение равнозначно забытью, и мы можем не узнать родного, когда
придется возвращаться. Все возвращается на круги своя. Каким бы далеким ни
был полет, это полет не по удаляющейся прямой. Ничто в мироздании не
движется по прямой, всякое движение - по кругу, по эллипсу, по спирали.
Мы, как кометы, все время стремимся удалиться. Но наступает час, и мы
проходим апогей, и начинаем возвращаться, и Родина оказывается уже не
позади, а впереди нас, не в прошлом, а в будущем. И мы начинаем
осознавать, что никогда не удалялись, а все время стремились к своей
прародине. Так все время падают кометы на центры притяжения. И,
возвращаясь, как бы мы, позабывшие о Родине, не испугались приближения к
ней, не приняли ее за неведомую опасность. Комете, будь она живой, тоже,
наверное, было бы страшно падать на приближающуюся твердь. Но, обогнув ее,
комета получает новое ускорение. Так и нам возвращение к прародине дает
силы для нового дальнего полета...
Он умолк, и я снова услышал шум улицы. Открыл глаза и поразился:
Алазяна на балконе не было. Кто же говорил со мной? Не сам же я произнес
такой монолог. И снова, как тогда, в Москве, мне стало страшно. Когда
начинает слышаться бог знает что, человеку остается одна дорога - к
психиатру. Это только в средние да древние века верили в голоса...
Впрочем, сейчас тоже вроде бы начинают верить. Ходят разговоры о мировой
материально-энергетической среде, о Голосе, который слышат немногие, о
существовании языка <мудрых>...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг