- Все в порядке, - быстро отвечает Марина.
- Пьет много? - осторожно спрашивает секретарша. Марина изумленно
вскидывает на нее глаза.
- Совсем не пьет.
- Может, он... того? Ты не замечала? Может, он ширяется?
- Да Господь с тобой, Татка!
- Ну, не знаю... Все говорят, что кто из горячих точек вернулся, тот уже
не... ну извини, извини. Не гуляет?
- Нет, - решительно говорит Марина. Подруга внимательно вглядывается ей в
лицо.
- Либо ты скрываешь чего-то, либо... это просто чудеса...
- Никаких чудес. Мы любим друг друга, вот и все.
В приоткрывшуюся дверь вдруг заглядывает пожилой человек в шубе:
- Наталья Семеновна, сам - у себя?
- С минуты на минуту ждем! - отвечает подруга сварливо - ей неприятно, что
разговор прервали на самом интересном месте. Заглянувший человек замечает
Марину.
- Здравствуйте, Марина Николаевна!
- Здравствуйте, Олег Петрович.
- Давненько вас не видно... Наверное, диссертацию заканчиваете наконец?
Пора, пора... У вас же только статьи ваши замечательные сложить в кучку -
и дело в шляпе! Давайте, Мариночка, покуда я в силе... - с равнодушным
добродушием он коротко улыбается и исчезает.
- Значит, опять не выплатили... - говорит Марина. - А когда собираются, не
говорят?
Секретарша отрицательно качает головой. За нитяной хвостик, будто
утонувшего мышонка, вытягивает из своей чашки чайный пакетик, болтает
ложечкой.
- Даже не слыхать ничего. А я, знаешь, как была пионеркой чокнутой, так и
осталась. Только дали деньгу, сразу побежала в "Секонд Хэнд" и все
спустила! Три часа рылась в шматье, все недорого так... Слушай, я там
шарфик выкопала один, под горячую руку схватила, а дома-то как следует
повертелась перед зеркалом - все-таки цвет не мой. Не перекупишь?
- Да что ты, Татка, - с улыбкой пожимает плечами Марина. - Какой там
шарфик...
- Вот такой, - Татка подскакивает к шкафу с папками, открывает одному из
створок и достает шарфик из глубины. Кидает Марине. - Вот глянь, глянь. Ну
прямо на тебя.
Марина примеривает, обматывается и так, и этак. Татка заботливо держит
перед нею небольшое зеркало. Марина никак не может остановиться: хоть
попримерять...
- Тут даже ученый совет был на тему денег, но что они могут... пошуршали и
отогреваться расползлись. Но... - она мнется. - Знаешь... Тут у нас...
Марина снимает наконец шарф, протягивает Татке.
- Нет, Таткин, - говорит она с сожалением. - Не смогу.
- Жаль... тебе как раз к глазам... - Татка прячет сокровище. Марина
наконец подносит чашку ко рту, пьет.
- Печенюшку хочешь?
Марина улыбается.
- Да... Спасибо, Татка...
Размачивает печенье в горячем чае.
- А еще одну можно?
- Да конечно, бери!
Марина вынимает из коробки еще одно печенье и прячет в сумку, в небольшой
целлофановый пакет.
- Домой? - спрашивает Татка. Марина смущенно втягивает голову в плечи,
взглядывает исподлобья, потом - кивает.
- Так вот, я чего сказать-то хотела... - Татка вдруг заговорщически
понижает голос. - У нас же тут несколько человек... голодовку объявили.
- Что?!
- Ну да! Сидели в бывшем партбюро... ночевали там и не жрали ни черта. Уж
и милиция их растаскивала, и врачи...
- И что?
- Всех почти растащили помаленьку... Только... Я почему тебе и
рассказываю... Там этот твой, - Татка усмехается едва уловимо, - сокурсник
остался. Пока, говорит, не будет всем выплачено за лето хотя бы... Заперся
изнутри и сидит, как сыч...
- Сухая?! - с ужасом восклицает Марина.
- Чего? А, ну... да не знаю я... С час назад был разговор, что ломать
дверь будут, директора ждут и милицейского чина какого-то... Неотложку-то
видела у входа?
- Видела... только не поняла... думала, просто так стоит.
- Время сейчас такое, что просто так не бывает ничего... - начинает Татка,
но Марина потрясенно прерывает ее.
- Ну, вы дикари. Человек там, может, умирает... Ради нас всех умирает!
- Дурью он мается, а не умирает! - сразу принимает боевую стойку Татка.
- В партбюро?
- В бывшем, в бывшем...
Марина вскакивает и выбегает из кабинета; чай едва не выплескивается из
поспешно поставленной чашки.
Марина почти бежит по институтскому коридору - длинному, извилистому
коридору старого здания, наверное, еще в первые десятилетия Советской
власти отданного под научное учреждение, да так и оставшегося этим
учреждением, покуда выпереть ученых ни у кого не дошли руки. Большие окна,
высокие потолки; облупленная штукатурка, треснувшие и склеенные чуть ли не
изолентой стекла. Бьются за Марининой спиной, отставая, полы расстегнутого
пальто. Людей нет.
На пятачке перед бывшем партбюро единственное оживленное место в
институте; но каково это оживление! Молча, с неподвижным лицом курит врач,
глядя в пустоту перед собой. Вытирает тыльной стороной ладони пот со лба
милицейский лейтенант в расстегнутой шинели. И два-три сотрудника
института компактной кучкой стоят поодаль - им это все уже порядком
обрыдло, но в то же время очень хочется досмотреть, чем кончится этот цирк.
- Марина Николаевна! - кидается Марине навстречу долговязый парень. - А
вас-то каким ветром?
Другой шикает на него, вовремя схватив за локоть.
Милиционер снова утирает лицо. Шапку он держит в левой руке. Правой пару
раз ударяет в дверь.
- Владислав Михайлович! - кричит он надсаживаясь, будто в горах. - Еще
несколько минут - и мы просто выломаем дверь! У нас есть санкция! Сейчас
прибудет начальство, и начнем ломать! Не теряйте последний свой шанс!
Тишина. Милиционер выжидательно вытягивает короткую шею - ответа нет.
- Поймите, одно дело - если вы выйдете сами, другое - если вас выволокут
насильно! Это же верная психушка с принудительным кормлением!
Ответа нет. Милиционер оборачивается к сотрудникам института:
- Топор принесли?
- Не нашли топора, - отвечает пожилой сотрудник, явный институтский
завхоз. - Лом вон притащили... в углу стоит...
Марина подходит к двери.
- А это еще кто?.. - милиционер заступает ей дорогу, пихает в плечо.
Марина едва не падает. Врач, казалось бы, и не смотревший в их сторону,
поддерживает ее под локоть.
- Пустите меня, - говорит Марина. - Я попробую его... уговорить.
- Это из ваших, что ли? - оборачивается лейтенант к сотрудникам. Те хитро
переглядываются и перешептываются, потом долговязый говорит:
- Да-да, из наших.
Грузный милиционер, совсем неповоротливый в шинели и портупее, неловко
уступает Марине место у запертой двери.
- Ну, попробуйте... - с сомнением говорит он.
- Владик! - почти не повышая голоса, говорит Марина, нагнувшись к замочной
скважине. - Это я, ты узнаешь голос? Узнаешь? Это я!
Пауза. Милиционер безнадежно мотает головой. Врач прикуривает сигарету от
сигареты, все так же пусто глядя перед собой.
- Марина? - доносится голос изнутри.
- Да, Владенька, да! - просияв, кричит Марина. Милиционер с явным
облегчением вытирает пот со лба и смотрит на Марину почти благодарно. -
Открой мне, пожалуйста. Надо поговорить. А кричать при них при всех мне не
хочется, ты же понимаешь!
Пауза.
- Они ввалятся вместе с тобой, - доносится изнутри.
Марина резко оборачивается к стоящим позади нее. Глаза у нее горят, волосы
всплескивают от резкого движения; она полна энергии.
- Обещайте, что дадите нам поговорить спокойно. Все равно ваши начальники
еще Бог знает где.
- Да ладно, - говорит милиционер после паузы.
- Они обещают! - кричит Марина; у нее срывается голос от волнения.
Долгая пауза. Полная тишина. Потом под тяжелыми, неуверенными шагами
отчетливо скрипит за дверью паркет.
- Только ты, - говорит голос изнутри. - Все пусть отойдут. Крикни мне,
когда отойдут.
И звякает ключ. Милиционер непроизвольно делает шаг вперед; Марина,
обернувшись, как орлица над орленком раскидывает в стороны руки:
- Не смейте! Вы обещали!
Чувствуется, что она готова и к рукопашной.
- Ну-ну, - говорит лейтенант, отворачивается от Марины и отходит за угол
коридора. За ним нехотя утягиваются остальные.
- Можно! - громко говорит Марина.
Дверь чуть приоткрывается. Марина входит.
Помещение как помещение. Стол с телефоном, несколько стульев вокруг него,
старый - все старое - потертый и продавленный кожаный диван у стены.
Стеллажи с папками и полными собраниями сочинений классиков - куда их
девать? Так тут и живут.
На продавленном кожаном диване сидит осунувшийся, небритый, закутанный
человек. Он не стар; несколько дней назад он, вероятно, был даже довольно
молод, не старше Марины.
Некоторое время Марина молча сидит рядом с ним, глядя ему в лицо и не
зная, с чего начать.
И тогда начинает он:
- Ну, здравствуй.
- Здравствуй, Владик, - тихо отвечает Марина. Весь ее напор, всю ее
храбрую сталь - смело, будто и не было их. Тихая, робкая мышка.
- Зачем ты здесь?
- А ты? - отвечает она.
Он печально усмехается.
- Пойдем отсюда, а? - просительно говорит Марина. - Ну пойдем... Как можно
так с собой... Кому же еще и жить-то, Владик! Кому?
- Ты не уговаривай меня, Марин. Я не уйду.
- Они же тебя все равно выволокут...
- Ну, выволокут... пару ребер поломают... это их проблемы.
- Да нельзя так, Владик, нельзя! - страстно говорит она, схватив его за
руки. - Господи, холодные какие... ледяные... Ты же погибнешь!
- Я уже погиб.
- Ну что ты рисуешься! Что за поза... Умный, добрый, красивый...
- Мне все время стыдно, - глухо говорит он, схватившись пятерней за лицо,
и речь его от этого звучит теперь немного невнятно. - Как будто это я
чего-то не сделал... в чем-то ошибся... как будто это из-за моей лени или
глупости кругом бардак. Не упыри эти виноваты... какой с упырей спрос? Я!
Понимаешь? Я все время чувствую себя виноватым... Не могу так больше.
- Вот пропадешь, - сердито говорит Марина, а на ресницах ее начинают
посверкивать слезы, - тогда действительно будешь виноват. Как Светка-то
без тебя останется?
- Светка от меня давно ушла, Марина, - мягко говорит Владислав после едва
уловимой заминки, - и Петьку увела совсем, видеться не дает... Мы с тобой
действительно мало общались в последнее время.
- Господи, - потрясенно говорит Марина, - да что ж ей...
- О, она очень четко сформулировала. Я думала, ты перспективный гений, а
ты просто малахольный гений...
Марина нерешительно улыбается сквозь слезы. И он улыбается ей в ответ. И
легонько обнимает за плечи.
- Зря ты за меня тогда не вышла, - говорит он. - Может, по-другому бы
сложилось. Мы бы дружка дружку поддерживали...
Она молчит. Губы вздрагивают, она силится что-то сказать - и не может,
слова вязнут в гортани.
- Нет, - решительно говорит он вдруг, - было бы еще хуже. Как начал бы я
от большой любви о тебе заботиться... Из кожи бы вон лез, чтобы пристойную
жизнь обеспечить. Ну, и как полагается - икнуть бы не успел, стал бы
подонком. Там урвать, тут перехватить, там стерпеть унижение, тут закрыть
глаза на мерзость... все в семью, все ради родных и близких... Любовь -
самый мощный мотор, но... подчас она - очень подлый мотор. Хорошо, что я
один.
Некоторое время сидят неподвижно, почти прижавшись друг к другу, потом он,
опомнившись, неловко убирает руку с ее плеча.
- Ладно, - говорит он, посуровев. - Гением не смог стать, мужем и отцом не
смог стать... что осталось? Осталось остаться порядочным человеком. Я
никуда не пойду, Марин, а ты иди. Спасибо, что навестила. Иди. Сейчас
приедут начальники, и тут такое начнется... Ни к чему тебе.
- Владик, - решившись, твердо говорит Марина, - у меня беда. Большая беда.
Сейчас некогда рассказывать, потом. Но, возможно, мне понадобится
помощь... и, скорее всего, мне не к кому будет обратиться, кроме тебя.
Он чуть отстраняется и, набычившись, пристально вглядывается ей в лицо,
закопав длинный подбородок в складках шарфа.
- Что-нибудь случилось... с мужем? - сразу осипнув, говорит он. Она
встряхивает головой, с трудом удерживаясь, чтобы не зареветь в голос.
- Потом, Владик, потом. Сейчас давай просто уйдем. Понимаешь?.. ведь ты
понимаешь!.. если тебя рядом не будет, мне никто не поможет!
Через мгновение на губах его снова проступает улыбка. Обреченная.
- Какая же ты хитрая, Маришка, - с невыразимой нежностью говорит он. -
Лиса Патрикеевна... Я-то думал, меня ничем не взять.
Молчат. Тикают часы на стене.
- Помнишь, после выпуска собрались в общаге у Кадыра... Русская ты, я -
как бы хохол, Акиф из Нахичевани, Кадыр из Чимкента, Ксюшка-буддистка из
Улан-Удэ... Так было замечательно, что вот сидим в одной комнате, такие
разные и такие родные, - пауза. - А теперь люди стали такие одинаковые...
и такие чужие...
- А потом вы мне принесли гитару, и мы все пели Окуджаву, - подхватывает
Марина, глотая слезы и моляще заглядывая Владиславу в глаза. - Помнишь?
Дольского, Окуджаву... Помнишь, Владик?
Молчат. И вдруг Владислав тихонько затягивает с полустрофы:
- Твои пассажиры, матросы твои приходят на помощь...
Продутая ледяным ветром, залитая режущим, низким зимним солнцем улица. То
и дело оскальзываясь на гололеде, Марина и Владислав, которого она держит
под руку - на первый взгляд кажется, просто нежная парочка, но так она его
поддерживает - подходят к парадному.
- Зайдешь? - глухо и надтреснуто, пряча рот в шарф, спрашивает Владислав.
- Нет, Владик... я очень спешу. Я забегу завтра или на днях, узнать, как
ты. А сейчас - до свидания. До двери проводить тебя?
Он отрицательно качает головой.
- Беги, если спешишь... У меня же первый этаж.
Оба несколько секунд стоят в нерешительности, не двигаясь, потом он
отворачивается и скрывается в темном провале парадной. Марина провожает
его взглядом.
Откуда-то издалека надсадно, словно распиливая душу, скрежещет на повороте
трамвай. Марина срывается с места.
Суета коридоров телестудии. Марина растерянно бредет, посматривая на
номера и таблички на дверях, потом, отчаявшись, спрашивает пробегающего
мимо молодого парня:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг