Киносценарий "Хроники смутного времени", послуживший основой данной
киноповести, была написан В. М. Рыбаковым по оригинальной идее К. С.
Лопушанского и при его участии. Киноповесть была опубликована в журнале
"Нева" в феврале 1998 г.
Вячеслав Рыбаков
Хроники смутного времени
киноповесть
Долгую темноту медленно и робко прокалывает движущийся будто бы издалека,
из некоей бездны, мелко плещущий огонек свечи. Постепенно становится
видно, что огарок, стоящий на блюдце, несет женщина; она идет из коридора,
входит в комнату через отворенную дверь и ставит свечу на стол, у
небольшого зеркала. Комната озаряется неверным, колышущимся светом.
Типичная квартирка шестидесятых годов, распашонка. Очевидный налет
интеллигентности, тоже образца шестидесятых: на стене модное в ту странную
пору фото улыбающегося в седую бороду Хемингуэя; книги, книги; полная
полка пластинок над допотопным электрофоном. Пара пластиночных коробок
лежит, едва помещаясь, на тумбочке, на которой стоит электрофон, и видны
названия: "Бах. Страсти по Иоанну"; "Всенощная" Рахманинова.
Женщина присаживается перед зеркалом и торопливо наводит макияж,
непрерывно то ли разговаривая с кем-то, то ли просто болтая вслух и
комментируя едва ли не каждое свое действие. Голос веселый, оживленный,
бодрый:
- Ну, вот, опять не успела. Такое впечатление, знаешь, что они
электричество все раньше и раньше отключают. Наверно, думают, что люди на
работу все раньше и раньше расходятся... Ой! Промахнулась... - это о туши,
которую наносит на ресницы лихорадочными, привычно поспешными движениями.
- Собственно, логика в этом есть, правда? Транспорт ходит все хуже,
значит, чтобы успеть на работу, надо выходить все раньше... Так, теперь
другой... Сейчас... Сейчас Маринка будет красотка! И - на подвиги! Хорошо,
что мне не надо к определенному времени... А в институт я сегодня тоже
зайду. Мало ли... Они, конечно, не звонят, но это ничего не значит...
могли и забыть... - вдруг начинает напевать. - Этот день получки порохом
пропах, это радость со слезами на глазах... - сама же и смеется в полной
тишине. - Ну, так. Щечки подрумяним... Хотя, конечно, мороз этим и сам
займется... может, не тратить драгоценное зелье? Как думаешь?
Оборачивается немного в сторону, рука замерла на весу. Тишина.
- Ладно, не будем скупердяями. Это не для нас. Будем победителями. И будем
выглядеть, как победители. Мне, между прочим, еще за машинопись должны
заплатить. Как раз сегодня и отнесу эту груду... Вот... вот так... Готова
к труду и обороне, - одним движением упихивает все хозяйство в косметичку,
рывком затягивает молнию. - Свечку я погашу, ты не против? Ее уж совсем
чуток осталось... Через полчасика все равно светать начнет, я выглядывала
в окошко - небо почти ясное, звездочки видны... Ты не против, а?
Раздается какой-то странный звук - горловое, гортанное, стиснутое:
"Ы-ы-ы!""
- Ну, вот и ладушки, - женщина, снова обернувшись, улыбается весело и
ласково. Но - мельком. Так быстро, как только позволяет норовящее
погаснуть пламя свечки, уходит в коридор, утрамбовывает огромную,
истертую, ветхую наплечную сумку, много лет назад бывшую молодежной и
модной. Какие-то толстенные, тяжеленные папки впихивает в ее утробу,
какие-то бумаги... Потом накидывает зимнее пальто, обувается - все
лихорадочно, все впопыхах, кое-как. И постоянно оглядывается в комнату,
откуда донеслось это единственное ответное "Ы!" Глаза панические,
умоляющие, виноватые. Видна вешалка с одеждой - все висит тоже кое-как, и
лишь отдельно, аккуратно, на плечиках - китель с майорскими звездами на
погонах и орденом Героя России на груди. - Побежала! Не скучай,
пожалуйста, я везде бегом шустренько и назад. Почитаем сегодня, пока свет
дают... Или музыку послушаем. Да?
Тишина. Женщина ждет несколько секунд, даже шею чуть вытянув от напряжения.
- Радио включить? Пусть бубнит, пока меня нет, а?
Тишина. Потом все-таки раздается: "Ы-ы!" Женщина стремглав бросается на
кухню, где на стене висит простенький репродуктор, включает звук. С
полуслова начинается какая-то реклама. "...Золотое колье? Пожалуйста!
Обручальное кольцо с бриллиантом? Ну конечно! Докажите вашей избраннице
искренность ваших чувств! Ведь она этого достойна!"
Женщина, никак не в силах уйти, бежит обратно в комнату - к затерянной в
сумраке постели, на которой угадывается укутанный одеялами лежащий человек
с запрокинутым лицом. Женщина наклоняется, целует его в щеку, а затем, все
так же торопливо, бежит обратно к выходу, открывает дверь на темную
лестницу и только тогда задувает свечу.
Буквально на ощупь Марина спускается по лестнице и открывает дверь на
улицу.
Впрочем, это трудно назвать улицей. В свете разгорающегося жестокого
морозного восхода видно, что вокруг дома тянется покрытый превращенным в
лед утоптанным и укатанным снегом тротуар, но он никуда не ведет, сразу за
ним - кочковатое подобие тундры, или торосистого ледяного поля, иссеченное
и изрытое каким-то траншеями, кучами вывороченной земли, заваленное
торчащими в разные стороны, тоже заснеженными, трубами... Кое-где это
пустыню пересекают натоптанные тропинки: вверх-вниз, вверх-вниз...
Неподалеку от двери урчит "Жигуль", извергая в ледяной воздух мерцающие в
бритвенно остром свете зажженных фар клубы прогретого перегара. Рядом с
ним возится человек. Он замечает Марину и делает шаг ей навстречу:
- Доброе утро, Марина Николаевна.
- Доброе утро, Вадим Сергеевич, - отвечает Марина, чуть замедляя шаги, но
явно не собираясь задерживаться. Он почти заступает ей дорогу; между
поребриком тротуара, за которым - торосистая пустыня, и боком его
автомобиля зазор не более полуметра, и его легко перекрыть.
- Как ваши дела?
- Прекрасно, - отвечает Марина, вынужденно останавливаясь.
- Ну, я рад. А у меня, представьте, чуть колесо не сняли сегодня. Выхожу,
а какой-то хмырь возится... Я от неожиданности как гаркну на него... Вот
что самое удивительное, - пар, видимый в отраженном свете фар, валит от
его рта, - что я гаркнул. Подумал бы хоть секунду - испугался бы орать...
вдруг по черепушке съездят. А тут Бог спас. Мужик сам усвистал, я болты
подзатянул только, и все в ажуре... Нельзя оставлять тачку под окнами,
нельзя, - вздыхает он. - И в то же время до стоянки ближайшей столько же
трястись, сколько и до работы... тогда уж и машина не нужна. Ума не
приложу, что делать.
- Плохо человеку, которому есть, что выбирать, - улыбается Марина, и
пристукивает ногой об ногу; в стареньких вытертых сапожках она сразу
начинает мерзнуть.
- И не говорите! - жизнерадостно смеется Вадим Сергеевич. - А... а... - он
коротко взглядывает исподлобья, - Марина Николаевна, а вы не зашли бы
как-нибудь в гости... поболтать? Чтоб не на морозе, а с чувством, с
толком...
- Отчего же нет, - с автоматической приветливостью говорит Марина. -
Когда-нибудь... вот посвободнее стану... Сейчас работы очень много, только
успевай поворачиваться.
- Да, время такое... Жить буквально некогда. Я вот тоже кручусь-верчусь,
кручусь-верчусь - а все без толку как-то, радости нет... Разве что вы
зайдете - вот мне и радость...
- Вы преувеличиваете.
- Совершенно ничего не преувеличиваю.
- Ну, может, мы потом это обсудим? - не выдерживает Марина. Мужчина
спохватывается, смотрит на часы.
- Да-да, мне тоже ехать пора.
- А мне идти, - говорит Марина.
- Ну, Марина Николаевна, вы сами виноваты. Я подавал бы вам транспорт в
любое время дня и ночи.
- Спасибо, Вадим Сергеевич, но у меня нет денег на такую роскошь.
- Зачем же вы меня обижаете? Я совсем не за деньги.
- А совсем не за деньги - и подавно нет.
Мужчина стоит неподвижно еще несколько секунд, потом, едва не ударив
Марину дверцей - Марина отшатывается, и непонятно, ударил бы он ее, если б
она не успела отшатнуться, или нет - открывает свой "Жигуль" и садится к
рулю. Марина поправляет тяжелую сумку, спрыгнувшую с плеча от резкого
движения.
- Напрасно, Марина Николаевна, напрасно. Пробросаетесь.
Дверца резко захлопывается, и машина тут же, коротко вжикнув протекторами
о ледяную корку асфальта, трогает с места и укатывает, обгоняя Марину.
Заворачивает за угол дома - вероятно, там есть выезд. В режущем белом
свете галогенных фар плывут торосы и трубы.
Марина, подняв повыше воротник, чтобы не задувал ветер, с разбухшей, то и
дело сползающей с плеча сумкой, карабкается по серпантину тропинки,
взбирающейся на одну кучу выбранной земли, потом спускается, лавируя,
потом снова карабкается вверх; по шатким, скользким мосткам пересекает
какие-то канавы...
Разгорается восход, яркий, кровяной, иссеченный лезвиями серых морозных
облаков. Темными мертвыми коробками громоздятся на его фоне дома, какие-то
промышленные трубы, над которыми наискось, кренясь по ветру, встают
султаны то бурого, то белого дыма, ажурные, но уродливые опоры линии
электропередач... С обвисшим хоботом чернеет перекошенный контур
безжизненного экскаватора.
Медленно и надсадно, то совсем почти замирая, то с воем разгоняясь, катит
по промороженному городу битком набитый трамвай. Снаружи - полутьма и
внутри - полутьма, и серые, серые лица одно вплотную к другому. И Марина
среди них. Пар от дыхания. Сквозь наледь на окнах смутно видны
проплывающие мимо огни, какие-то размытые цветные пятна... Когда свет
восхода прорезается в промежутки между плывущими тенями корпусов, ледяная
короста чуть окрашивается в розовый цвет; потом снова наползает серая мгла.
Кто-то продышал, или пятерней протаял небольшое прозрачное оконце - и
сквозь него угадываются бесконечные промышленные громады, бесконечные
краснокирпичные заборы промышленной зоны, которую пересекает трамвай,
бредущие вдоль заборов сгорбленные люди...
Марина в коридоре чужой квартиры. Совсем иной квартиры - комнаты куда
больше, и коридор не кишкой, а едва ли не вестибюлем. Двери в комнаты из
коридора красиво застеклены. Книги, книги... Длинный, сухопарый старик в
очках, в джемпере поверх свитера с высоким воротником, с замотанной шарфом
шеей и в теплых лыжных брюках перебирает страницы машинописи. Страницы
шуршат, их много.
- Какая же вы умничка, Марина Николавна. И точно в срок, и, я смотрю,
опечаток нет совсем... Как всегда... как в добрые старые времена. Честное
слово, если вы рядом, никакой компьютер не нужен.
- Ну что вы, Борис Моисеевич, - улыбается Марина. Ну губах улыбка, а глаза
- затравленные и ждущие, собачьи.
- Да и стар я уже компьютерам учиться... Мариночка Николавна, посидите
хоть полчасика, развлеките старика. Раздеться не предлагаю, правда, идите
так. У меня одиннадцать градусов в кабинете.
- Ужас какой! - искренне сочувствует Марина.
- Да, как говорят теперь молодые, не фонтан... Ну, это еще ничего. На
первом этаже, у Красницких, вообще семь. Скоро уйдет за ноль, трубы
полопаются вконец, и тогда уж мы до весны не оттаем... Так проходите,
Мариночка. Вы такая веселая всегда, такая жизнерадостная. Попьем чайку с
вами, чаек согревает...
- Некогда мне, Борис Моисеевич. Спасибо вам. Правда некогда.
- Ну, чем же мне вас... - мнется старик. - Понимаете, Марина Николавна...
заплатить-то я вам сейчас не смогу.
- Как? - после едва уловимой паузы, мгновенно совладав с собой, спрашивает
Марина. - Почему?
- Да вот... Нечем. Как только деньги появятся, я вам тут же позвоню, тут
же!
- Вы же обещали... - произносит Марина и осекается, сама понимая, что все
слова бессмысленны.
- Эхе-хе... - старик выравнивает кипу листов, укладывает их в принесенную
Мариной папку. - Папочку мне обновили, спасибо... Чего теперь стоят наши
обещания. Время такое.
- Какое? - спрашивает Марина.
Старик не отвечает. Несколько секунд они молчат. Старику совестно, он еще
старой закалки, не может в наглую. Но это ничего не меняет.
Потом Марина говорит:
- Ну конечно, я понимаю...
Поворачивается и пытается открыть лестничную дверь. У нее ничего не
получается, она нервно, раз за разом все яростнее, дергает засов.
- Нижний, нижний, - почти сварливо говорит старик. Теперь ему хочется
поскорее остаться одному; присутствие женщины как укор, а с глаз долой -
из сердца вон. - Да не так! - с раздражением выкрикивает он. - Дайте я!
Все открывается очень просто.
Марина выходит на лестницу - лестница тоже совсем иная. В широкие окна
валит свет морозного солнца. Дверь с лязгом захлопывается за Мариной, и
гулкое эхо просторной лестницы дробит и раскатывает звук. Марина делает
шаг, и тут ее ведет в сторону, ноги подламываются. Она останавливается,
медленно и глубоко вздыхает несколько раз. Достает из сумочки пластинку с
валидольными капсулами, привычным движением выдавливает одну на ладонь и
берет ее губами. Медленно начинает спускаться.
Местный центр, но - тоже гололед, снующие туда-сюда люди проскальзываются
то и дело. Нескончаемыми рядами, один к одному - изобильные ларьки.
Марина, натужно продавливаясь сквозь коловращение людей, продвигается
вперед. На несколько секунд задерживается у хлебного ларька, не в силах
отвести голодных глаз от лежащих по ту сторону запотевшего стекла батонов,
маковых рулетов...
Тесная секретарская комнатка: стол, шкафы с папками всех мастей и сортов,
допотопная электрическая пишущая машинка "Ядрань" - когда-то достижение
советской техники, а теперь громадный, нелепый гроб. Жидкие цветочки да
кактус на подоконнике, наледь на стекле окна. Масляный обогреватель на
полу. Женщина, одетая, словно на зимовку, в накинутом на плечи пальто
вынимает из большой железной кружки с носиком кипятильник; от кипятильника
валит пар, и от кружки валит пар. Разливает чай по чашкам, вынимает из
коробки чайные пакеты. Марина сидит напротив нее, пальто она тоже не
сняла, только расстегнула.
- Каждый день сюда мотаюсь... - говорит женщина, готовившая чай. - Но зато
вот только нам наши гроши и выплатили, только вспомогательному
персоналу... А научникам - ни фига... Ну, ты и задрогла, как я погляжу.
Пей, пей...
Марина пытается взять чашку за ручку, но у нее слишком дрожат пальцы. Она
пытается взять ее обеими руками за бока - но слишком горячо.
- Горячо, - говорит она.
- Как твой? - осторожно спрашивает секретарша.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг