успокаивается гулкое в висках сердце. Он ложится вновь и (удивительно
быстро, учитывая его состояние) засыпает.
Кто поймет эту загадку. Эту зияющую тьму в самом центре нашего мира. Этот
сложнейший лабиринт, который мы привыкли просто не замечать. Человеческую
душу.
Ты, что встаешь из пепла.
Ты, что восстаешь из роз.
Взгляни же на мир, утопающий в тебе.
Посмотри, как кровав он,
Посмотри, как неправ он,
Посмотри, как много в нем страха.
Так смотри в него.
Ты, что нисходишь из земли.
Ты, что восходишь с неба.
Прислушайся к ритму беды.
Услышь, как тревожен он,
Услышь, как тревожны души,
Услышь, как много сердец бьется не в такт.
Так слушай его.
Ты, что очнулся в жизнь.
Ты, что проснулся в мир.
Чувствуешь ли ты холод бессмертия?
Ощути радость конца,
Ощути легкость смерти,
Ощути счастье завершения.
Так чувствуй его.
Ты, что уходишь в небытие.
Ты, что вступаешь в смерть.
Оглянись еще раз.
Пойми грусть душ,
Пойми запутанность сердец,
Пойми грозу.
Так поймешь его.
Нет ни малейшего сомнения, что это написал сумасшедший. В этом убеждает
все. Общее сходство с бредом, нарочитое отсутствие ритма. Совершенно
неясно, вдобавок, к кому направлены обращения и кого следует слушать и
понимать.
Это написал Квинт.
И все же стихи эти останавливают. В этом отсутствии ритма бьется иной
ритм. Какой-то древней грустью отзывается мозг...
Но, как бы то ни было, для меня это ценно, поскольку ни одному другу не
признаешься так искренне, как признаешься бумаге или любому ее заменителю.
И стихи Квинта - лучший ответ на вопрос, что с ним происходило.
Величие зыбко. Миллионы людей падали на колени перед величием богов. Его,
Квинта, величием! Тысячи окровавленных жертвенных ножей взметались во
славу его. Умирающие бойцы - во славу его. Взвихренные кони - во славу
его. Гибельные тетриппы - во славу его. И ладан, и мирра - во славу его. И
радость Сатурналий, и печаль Тяжелых дней - все во славу его. Во славу
безызвестного отшельника, погибающего от сознания бесцельности своей жизни.
А жизнь текла.
Жизнь текла. И мы, не вовлеченные в круг эмоций, можем говорить об этом
факте как о благе. Нет столь сильного переживания, которое не потянется
благотворной, скрадывающей грани дымкой, не перестанет беспокоить, стоит
только отплыть от него в течении времени достаточно далеко. Весь вопрос в
том, сможете ли вы дожить до этого момента.
Итак, Квинт вступил во второй круг.
"Успокойся! - сказал Квинт Воин Квинту Мечущемуся, - ты человек,
предназначенный высшему. Ты должен, наконец, жить! Первая часть твоей
жизни была осенена надеждой и ложной уверенностью. Первое ушло с Велентом,
второе - с открытием Истины. Прозрей и успокойся! Убийство Лициния не было
бы выходом, да и не могло бы им быть. А теперь иди к нему. Иди и славь
свою судьбу и самое себя, за то, что кровь не пролилась. Иначе всю жизнь
она бы жгла тебе память, и ты неизбывно мечтал бы о той жизни, где ты эту
кровь не пролил". Сообщив это, Квинт Воин растворился в Квинте Мечущемся,
окрасив его в темный тон, и слился с ним.
Что ж. Квинт пошел. Не сразу, конечно, но пошел.
Он пошел к Лицинию, если быть точным, на третий день после той ночи.
Вы, конечно, решили, что Лициний встретил его хмуро и сухо, холодно
осведомился, что ему угодно. Или, быть может, Лицинию надлежало заключить
Квинта в объятия и сказать, что он знает и прощает все. Если вы так
решили, значит, мне не удалось представить Лициния таким, каким он был.
Вот как он встретил Квинта.
На губах его была легкая улыбка. Да, Квинт. Вынес ли ты это?
В глазах его светилось обычное лукавство. Да, Квинт. Вынес ли ты это?
И он был явно доволен тем, что Квинт пришел. Он явно ждал этого. Да,
Квинт. Вынес ли ты и это?
"Я вынес это. Я все вынес. Проклинаю тебя, Лициний. Проклинаю тебя огнем!"
О, Квинт Бесстрашный! Начало и конец! Пламя.
"Проклинаю тебя водой!"
О, Квинт Ужасающий! Сама жизнь! Влага.
"Проклинаю тебя землей!"
О, Квинт Неназываемый! Вечный свидетель! Земля.
"Проклинаю тебя также и..."
Стой, Квинт Безжалостный! Мне жаль его. Не проклинай хотя бы этим. Оставь
ему хотя бы этот путь.
Квинт, как всегда, был сжат и несколько напряжен. Он сидел, чуть подавшись
вперед, слегка разведя ноги и положив колени на локти. Обеими руками, как
старательный ребенок, он держал чашу с вином. Он не смотрел на Лициния.
Его глаза были направлены в чашу, в вино, в благородную гладкую
сумрачность, незаметно скрадывающую свет.
Он как будто не смел поднять глаза. Лициний же был спокоен и свободен. Он
сидел в кресле напротив Квинта, чуть боком, закинув ногу на ногу, небрежно
держа в левой руке, двумя пальцами, свою чашу. Смотрел он на Квинта, и
смотрел спокойно, добродушно, как на любимого зверька.
Молчание тянулось и тянулось. Что-то мешало. "Что он меня всегда вином
поит?" - подумал Квинт так злобно, что стал на мгновение сам себе
противен. А вслух, нарушая тишину, сказал: "Да. Погуляли". "Неудачно, а?"
- спросил Лициний с деланным смешком, и в Квинте что-то чутко
откликнулось. Похоже, Лициний имел в виду не то, что показалось на первый
взгляд.
Квинту мучительно хотелось говорить. Он испытывал то необыкновенное
ощущение разверзнувшейся бездны под ногами, пустоты под легкими, когда
словно волнующая кошачья шерстка проходит по нервам, и сам не знаешь,
сделаешь что-нибудь или нет. И он сказал. Дрожащим голосом, глядя в вино,
стараясь унять трясущиеся колени.
Путано, ненавидя себя за косноязычие, он излагал Лицинию свою беду. Ему
плохо. Он тяготится своей абсолютной свободой. Она хуже рабства. Видимо,
над человеком обязательно должно что-то быть. Обязательно. Иначе человек
не может быть спокоен и счастлив.
Он стал как-то бояться людей, плохо спать. Он не может разобраться в своих
чувствах, но ему плохо. Лучше бы Лициний не открывал ему истины. Тогда он
был спокойнее! Он не знает, что делать богу. Ведь в мыслях своих он все
равно человек.
Лициний не перебивал и слушал чрезвычайно внимательно, сочувственно
склонив голову. Наконец, Квинт замолчал.
- Я скажу тебе, в чем твоя беда. Ты - человек сильных страстей.
Разумеется, я не хочу этим сказать ничего плохого. Просто ты не знаешь
оттенков. Ты можешь или страстно ненавидеть, или страстно любить, или
оставаться совершенно-равнодушным. А все, что между этими тремя страстями,
- тебе совершенно неизвестно. Отсюда - твои мучения. Успокойся, Квинт! Не
терзай себя. Живи тихими чувствами. Получай от всего наслаждение. У нас с
тобой есть свобода и власть. Ты же обязательно хочешь использовать и то и
другое до конца, полностью и, в результате, ни тому, ни другому не
находишь выражения. Остынь! Ты уже не солдат. Будем спокойны как боги!
- Легко вам говорить.
- Да. Мне легко говорить. И тем не менее, это еще не значит, что я говорю
неверно. Пойми, Квинт, я желаю тебе мира и счастья.
- Послушайте. Я давно хочу вас спросить, - Квинт замялся, выпрямился и
поставил непригубленную чашу на низкий стол.
- Я давно хотел вас спросить. Мы - смертны?
Лициний едва заметно вздрогнул, и глаза его стали беспокойны. Он быстро
отвернулся от Квинта будто бы для того, чтобы подлить себе вина, хотя чаша
его была полна. Но вскоре он справился с внезапно нашедшим беспокойством и
рассмеялся.
- Согласись, что ответить на этот вопрос можно, только умерев. И то ответ
будет непременно отрицательный.
И после секундной паузы неестественно быстро сказал:
- Ну, что ж. Мне, наверное, хватит. Я сегодня должен еще в порт.
Квинт немедленно встал, но ничего не ответил. На него легкой взвихренной
волной обрушилась радость. Значит, и Лициний не совсем спокоен! И у него
есть свой страх, сколько бы он не проповедовал обратного. И у него есть
бездна, в которую он боится заглядывать.
И то, чего Квинт хотел добиться угрозой меча, появилось в глазах Лициния
словно само собой.
Квинт все так же молча развернулся, Лициний забежал ему вперед, так они
дошли до двери, миновали ее и оказались в саду.
Сад Лициния был всегда свеж и наполнен изумрудной знойной зеленью,
неприятной Квинту, любившему в зеленом малахитовые тона.
В разрезах зеленой дымки дрожал желтый солнечный свет. Прикосновение этого
света к коже было неприятно. Нагретые листья спускались вниз, неохотно
поддаваясь редким порывам ветерка.
Квинт удивился, как жарко было в саду. Тем более что на листьях изредка
дрожали мелкие бисерные капельки. Такие же капельки усеивали и траву.
Вероятно, ее недавно поливали. Но мысль о прикосновении влаги к разогретой
коже в этой жаре заставляла вздрогнуть.
Боги шли через сад, и листья тянулись к ним, расправлялись, стряхивали с
себя воду крохотным жемчужным дождем. Так они дошли до ворот, Лициний
открыл их и, улыбнувшись, пропустил Квинта. Квинт вышел, но вдруг
обернулся. Лициний вежливо встретился с ним глазами.
- Одного я не понимаю, Лициний. Зачем тебе понадобилось открывать мне
истину?
Сказав это, Квинт повернулся и пошел прочь. А Лициний еще некоторое время,
не очень долго, впрочем, смотрел ему вслед. Глаза его были серьезны,
озабоченны и чуть-чуть грустны.
Несмотря на кажущуюся безрезультатность, эта, последняя, беседа с собратом
по божественности оказала на Квинта самое благотворное действие. Домой он
вернулся в приподнятом настроении. Это сразу почувствовало на себе
единственное существо, которое жило вместе с Квинтом, - общительный белый
котенок, очаровательный хулиган, умевший при случае быть
неотразимо-ласковым.
В тот момент он спал на полу, прикрыв, по частому кошачьему обыкновению,
нос хвостом. Квинт сел на пол рядом с ним и открыл против него военные
действия. Котенок мгновенно проснулся и, не выпуская коготков, в восторге
принялся обороняться бархатными цепкими лапками.
В Квинте все пело. Он сказал это Лицинию! Он сказал это! Еще и еще раз он
переживал заново то необычайное ощущение, сладкую дрожь, которую он
испытал, произнеся эти необычайные слова. Наконец-то. Он смог! Он это
сделал! Теперь все изменится. Теперь все будет хорошо.
Он уже не играл со зверьком, а спокойно гладил его по шелковой шерстке,
чувствуя пальцами, как тот мурлычет. И никто, даже притихший котенок, не
мог бы сказать, какие именно слова так восторженно вспоминал Квинт. Те ли,
которые он, запинаясь и краснея, выговаривал, крепко стиснув так и не
пригубленную чашу, или же те, которые он отчеканил за воротами, глядя в
страшные глаза Лициния.
Котенок перестал мурлыкать, заснул. Теплый, пушистый, мирный.
Позднее всего человек находит ответы на самые простые вопросы. Потому что
позднее всего начинает эти ответы искать. Но теперь все в Квинте
перевернулось. Мысли стали хрустально-чисты и плавны.
Ему вдруг стало просто смешно, что он живет здесь, в одиночестве, скрывая
от простых смертных свою истинную божественную сущность. Словно ему есть
чего бояться. Зачем скрывать? Глупо! С этим покончено. Завтрашний день
станет днем новой эры. Лициний прав в одном. Мир безумен, потому что им
управляют в большинстве своем те, кто не осознает этого. Но довольно. Мир
вступает в новый век. Век Истинного Бога, Квинта Великого и Единственного.
Лициний не в счет. Старый идиот, превративший свою власть в источник
мелких удовольствий. А остальные...Пусть и дальше ничего не знают.
О, да. Его правление будет милостиво. Конечно, золотого века не будет, ибо
люди его не заслужили. Эта серая масса, толпа, способная только любить и
ненавидеть (тут Квинта кольнуло что-то, но тотчас пропало) недостойна
счастья. Счастье - удел сильных! А толпа должна поклоняться. Поклоняться
ему, Квинту. А он будет иногда дарить ей свою благосклонность.
Квинт встал рано, когда утренний, новорожденный мир еще целиком
принадлежит тебе и никому больше, когда от утренней свежести дрожь
пробегает по телу и хочется говорить тихо.
В такое утро проснулся Квинт, осторожно слез с постели, стараясь не задеть
посапывающего едва слышно котенка, и сразу вспомнил, что он сегодня
сделает.
Квинт начал действовать с размахом. Одним движением руки он окружил себя
сияющей аурой и, не касаясь земли, понесся к Дворцу. Как хорошо! Не надо
сдерживаться!
Впереди него катился странный, вызванный неосознанной мыслью, будоражащий
гул. Он будил людей, заставлял вскакивать и в страхе падать ниц. Яркое
дрожащее марево растекалось от Квинта. Бог идет. И деревья,
немногочисленные в Александрии, тянулись к нему кронами. И трава немыслимо
быстро рвалась из земли, чтобы приветствовать его.
Квинт поднялся выше и, сам не зная, как он это сделает, но совершенно
уверенный, что ему удастся все, метнул молнию в солнце. Оно разошлось во
всю ширь неба, застыло и лопнуло до обычных своих размеров, оставив по
себе раскаленные брызги. Еще одна молния немедленно полетела с высоты в
порт, взметнула зеленую воду, и сотни кораблей страшно ударились бортами.
Крики ужаса потонули в грохоте. Часть кораблей невероятно быстро
загорелась, и вмиг уже запылал весь рейд.
Но Квинту Ненасытному этого было мало. Земля вздрогнула, когда он разнес
вдребезги прославленный маяк. Три удара пришлись на ненавистнейший храм
Сераписа. Квинт поднял храм в воздух и бросил вниз, на город, не
разбираясь. Мраморная пыль встала облаком.
Квинт ринулся вниз, пронесся по площади, в глаза ему почему-то бросились
два лица: искаженное женское, немолодое, и курьезно-рассудительное мужское.
К воронам Александрию! Exit! Sic transit...И, взметнув рваный ветер, Квинт
понесся в море. Он мчался очень быстро, срезая послушно разбегающиеся
тяжеловесные волны. Ах, если бы Велент видел его сейчас! Глаза Квинта
светились фиолетовым огнем, он словно вырос, раздался, черный плащ его
стелился за ним, утопая концом в преследовавшей буре, смешиваясь с ней "в
шествии гневного бога; он шествовал, ночи подобный".
Тот день люди могли бы запомнить навсегда. Это был необычный день. Храмы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг