Потом Квинт устал. А еще потом безнадежным жестом вбросил меч в ножны. Ему
просто стало ясно, что нужна ему вовсе не смерть Лициния, которая
возможна. Нужно ему было видеть мольбу в этих самодовольных глазах,
унижение и страх в каждом жесте жертвы. А вот это-то было невозможно. И
чистая, холодная, как ключевая вода, мысль об этом вызвала отрешенную
спокойную тоску.
Внизу, не так далеко, расстилалась лужей редких огней Александрия. Там
жили люди. Простые, смертные люди. Добропорядочные горожане со своими
мелкими, суетливыми интересами; веселые пьяницы; темные личности
подозрительных профессий... Вся эта животная, низменная масса жрала,
напивалась, спаривалась, веселилась и огорчалась, не думая о проблемах
бытия нисколько. И эта-то масса была гораздо счастливей Квинта Вершителя
Судеб.
И тогда Квинт сделал такое, за что можно простить человеку очень и очень
многое. Квинт заплакал.
И слезы даровали ему покой.
Мы редко плачем. В этом наша беда. Почему, ну, почему плакать как-то не
принято, если ты не ребенок? Ведь порой слезы - единственный выход для
бушующих страстей. Не дать этого выхода, и эта буря начнет грызть и рвать,
пока вы не падете на колени. Слезы несут с собой облегчение страданий, они
целебны, они целебнее всего остального, что есть в мире. Они очищают, они
дают возможность успокоиться и отдохнуть, начать все с начала. Они не
могут повредить! Если вы видите, что человек плачет, знайте, что ему
становится сейчас все легче и легче. Слезы текут, и вместе с ними
вытекают, становясь безвредными, боль и тоска.
А всего через несколько месяцев он встретил Стелу. Она была намного младше
его, лет двадцати, и жила неподалеку.
Была она полугречанка-полуегиптянка с прелестными зубками и целой гривой
нежнейших волос. О Стела! Волосы твои мягче шелка...
Квинт, задумчивый, (но спокойный: теперь он всегда был спокоен) шел по
улице, увидел ее и влюбился. Может быть, вы скажете, что все это похоже на
пошлый роман, но ничего не поделаешь. Он действительно шел по улице,
действительно увидел ее и действительно влюбился.
До этого в жизни его была всего одна любовь. Очень давно, в юности. Еще в
Капуе. Девушка, о которой я, кажется, не упомянул своевременно. И тем не
менее, она была.
Любовь оказалась счастливой, в Квинте была интригующая завлекающая
таинственность. Длилась она два года, то есть, по понятиям их возраста,
вечно. Никакого разрыва не было. Чувство прошло само собой, они остыли и,
наконец, разошлись вовсе. Если уж говорить прямо, первым остыл Квинт.
Стела ворвалась в его мрачную жизнь водопадом красок и ароматов. Это было
похоже на свежий морской ветер. И под ее живительным натиском быстро
улетучивались все темные стороны квинтова бытия. Она словно впустила
ослепительный свет в его сознание.
Я не говорю, как они познакомились, потому что не знаю. Просто не знаю,
как эти двое могли сблизиться. Но факт, действительно, самая упрямая в
мире вещь. Эти двое сблизились.
Стела была очень милого характера. Веселая, беззаботная и очень
бодренькая. Полная противоположность Квинту. Она приходила к его дому и
весело колотила в дверь кулачками. Знала бы она, что стучит в обитель
бога, что именно сюда сходятся отовсюду миллионы невидимых подрагивающих
нитей...
Бывало это, обычно, рано, через час после рассвета. Так рано Квинт не
вставал со времени военной службы. Он распахивал дверь, и она, ворвавшись,
бросалась ему на шею, целуя его быстрыми нестрастными поцелуями и блестя
ослепительными мелкими зубками. Он подхватывал ее на руки и нес в дом.
А потом она принималась болтать. А Квинт сидел перед ней, чувствуя себя
прекрасно и непривычно, неумело улыбаясь. Иногда она залезала к нему на
колени, и он осторожно гладил ее.
Сначала Квинт чувствовал себя скованно. Он был сильным, очень сильным
человеком и за свою жизнь привык к резким, грубым движениям. Нежность
давалась ему с трудом. Он касался жесткой ладонью ее шеи, и Стела звонко
смеялась от щекотки.
Ему почему-то не хотелось, чтобы она видела вблизи его руки. Он стеснялся
своих рук. Несоразмерно сильных, словно стальных, привычных к оружию, а не
к женщине, унесших жизнь нескольких сотен человек.
Рядом со Стелой он выглядел как неуклюжий зверь. Она была тоненькая,
стройная, и он боялся неловким движением причинить ей боль. Но постепенно
он привыкал, расслаблялся, набирался опыта. А Стела гладила его лицо и
волосы и тихо при этом смеялась.
Ее интересовало прошлое Квинта. Как все, кто не видел войну своими
глазами, она восхищалась битвами, осадами, поединками. Вспоминать все это
Квинту было неприятно, но он вспоминал. Ибо так хотела Она.
Она восхищалась его скупыми рассказами и им самим. В ее глазах он был
могущественный, сильный герой. У него за плечами военная карьера и
множество подвигов, он каждое утро упражняется с оружием (чтобы не
потерять физическую форму, без которой, сами понимаете, герой не
герой!)...Вела она себя как ребенок и явно была счастлива.
Квинт так никогда и не был представлен ее семье. Так что вопрос, как
смотрели на их связь ее родственники, - невыясненный. Для него Стела была
сама по себе, без приложений. Знал только, что у нее есть родители и что
они достаточно состоятельны, что у них чудный сад с персиками и что самой
Стеле - ровно двадцать лет. Еще он знал, что она любит темно-синее и
золотое и имеет весьма посредственное образование. Ею, как догадывался
Квинт, никто в семье серьезно не занимался, хотя все любили и баловали, и
она росла в окружении всеобщей ласки совершенно беззаботно.
Она любила еще Квинта, котят, утренний бриз и захватывающие сюжеты.
Серьезной ее Квинт не видел ни разу, если не считать одного происшествия,
о котором чуть ниже и на котором все и кончилось.
Вечером она тащила его гулять за город, на Холмы, но он всегда старался
изменить этот маршрут.
Эпоха Стелы - это единственная в жизни Квинта эпоха, когда его
вмешательства в мир стали иметь смысл. Он до мелочей продумывал погоду,
дарил удачу ей и тем, о ком она рассказывала, заставлял пораньше
расцветать тюльпаны и посылал ей веселые сны. "Угадай, что мне снилось!" -
спрашивала она, и Квинт притворно задумывался, на самом деле наслаждаясь
ее солнечным голоском.
Так кем был Квинт? Был ли он богом, как это полагал Лициний? И куда делись
теперь все его тревоги по этому поводу?
Судьба управляла им ничуть не хуже, чем остальными. Но если остальные
находили это вполне естественным, то Квинт - нет. Это ощущение неполноты
своей власти, своей неабсолютности заставляло его кровь бурлить, вскипать
мелкими пузырьками, и его уносил пламенеющими волнами гнев. Он просто
физически чувствовал контроль над собой, и это чувства плющило, гнуло,
скручивало тем сильнее, чем сильнее Квинт пытался разогнуться и встать во
весь рост. В припадках безнадежной смелости он бросал вызов этому Высшему,
но, естественно, не получал никакого специального ответа. И иногда это
пренебрежение заставляло осознать всю ничтожность своих действий.
Хотя, все это уже (или: пока?) в прошлом. Когда еще не было Стелы. Со
Стелой все стало совершенно иначе.
Вопросы не решились, нет. Они просто стали совсем не важны. О какой
судьбе, господа, мог думать Квинт, если Стела улыбалась? О какой власти
могла идти речь, если Стела брала его за руку? И о каком гневе можно было
говорить, если она смеялась, невыразимо очаровательно откидывая назад
голову, так что напрягалась ее прелестная, трижды благословенная, сотни
раз покрытая поцелуями шея!
Квинту никогда не приходило в голову, что это он своей властью заставил ее
полюбить себя. И к счастью, что не приходило.
В тот майский вечер он впервые увидел Стелу Серьезную.
Они, как всегда, гуляли в сумерках за городом. Стела, восхищенно улыбаясь,
слушала Квинта, то и дело перебивая. Он скупо, поддаваясь на ее
требования, рассказывал о Заме. И вот, когда он уже дошел до бешенства
слонов, когда африканский строй уже распался, произошло непредвиденное. На
дорогу, по которой они бездумно шли уже полчаса, и которая ласково
ложилась под ноги, рождаясь и исчезая в бесконечности, выскочили пятеро. В
руках у них были мечи, блеснувшие искрами.
- Деньги! - тревожным напряженным голосом крикнул один из них.
Стела испугалась, вскрикнула, но не сдвинулась с места. Квинт молчал. Он
не испугался. Пять противников для него не составляли трудности. Но он
удивился. Ему хотелось сказать: "Это же я!". Это, должно быть, ошибка! Он
же бог! И его - грабят, как обыкновенного человека? Он почувствовал
недоумение, хотя легкое, и даже обиду. Словно его, выделенного из всех,
вознесенного, неожиданно бросили назад, вниз и поставили наравне с
остальными.
Но длилось это замешательство всего одно мгновение, и в Квинте, заслонив
все остальное, проснулся Квинт Воин. Квинт Профессионал. Квинт Меченосец.
Гнев, богиня, воспой! Он действовал решительно и уверенно. Левой рукою он
отбросил Стелу себе за спину, а правой обнажил меч. Грабители явно не
ожидали сопротивления, но отступать им было, видимо, неловко друг перед
другом, и они метнулись вперед.
Сразу стало ясно, что бойцы они плохие. Они умели немного обращаться с
мечом, но несущего смерть отточенного искусства владения оружием не знали
совершенно.
Первого Квинт сразу поймал на лезвие и привычно повернул меч в ране, чтобы
сделать ее смертельной. О Квинт Смертоносный!
Легко увернувшись от двух других и четко отбив мечи, он обрушился на
третьего. Тот упал с раскроенной головой, а Квинт в одном взмахе выбил меч
у четвертого и у еще одного отсек руку. Оставшиеся заколебались,
замешкались, и одному из них промедление стоило жизни. Быстро с Олимпа
вершин устремился...
Последний убежал в темноту.
Да. Для Квинта это были не противники. У него даже не сбилось дыхание, и
он не получил ни царапины, а перед ним лежали четверо. В одном еще
теплилась жизнь, но быстро вытекала вместе с кровью из плеча. И тем не
менее, он почувствовал радость победы. Это ощущение поразило его своей
небывалой остротой и жизненностью. Он убедился, что почти забыл его. Это
было так по-человечески, так просто и бесхитростно. Это заставило его на
минуту забыть об исключительности своего положения. Перед ним ярко
вспыхнула вся его военная жизнь, которую он не ценил. Простое, низменное,
плотское упоение победы, вид поверженных врагов дали ему такой разряд,
что, наконец, ярко запылало то пламя в душе, которое тлело у Квинта
крохотными лепестками. Эта схватка, одним словом, доставила ему небывалое
наслаждение. Раньше он не знал такого полного упоения боем.
Квинт оглянулся на Стелу. Она была испугана и смотрела на распростертые
тела в оцепенелом ужасе. Глаза ее медленно расширялись и сужались. Квинт
неловко, приходя в себя, шагнул к ней. Она взглянула теперь на него, но
ужас в глазах остался.
Стела раньше не видела боя, и война казалась ей великолепной, а Квинт и
ему подобные - вызывали восторг. Но вот теперь она увидела кровь,
почувствовала ее приторный запах, услышала хрип и стоны, короткий лязг
железа. Все это было невыразимо, до тошноты, до горькой слюны во рту
отвратительно, от этого хотелось бежать. И Квинт теперь, когда она
увидела, как из-под тонкой оболочки, которую она знала, считая, что знает
его самого, вырвался на несколько мгновений истинный Квинт Безжалостный,
внушал теперь ей животный страх.
Квинт попытался улыбнуться и протянул к ней руку, не замечая, что в другой
еще держит обагренный меч, но теперь она четко видела звериные искры в
глубине его глаз, видела чудовище, испытывающее радость убийства, под
тонким налетом спокойствия...Сдавленно вскрикнув, она отступила. Он
беспомощно остановился, глядя на нее, и она слегка заколебалась. Но тут же
вспомнила торжество на его лице, с которым он пронзал противников, и это
решило дело. Она сошла с дороги, оглянулась и побежала в темноту. Квинт,
все еще неподвижный, зачарованно слушал быстро стихающий топот ее легких
ног. Потом он с удивительным спокойствием вытер клинок о траву, вложил его
в ножны и отправился домой
Если бы она не видела схватки, если бы об этом ей рассказал Квинт, она бы
посмотрела на него с благоговением. И это было бы Квинту наградой. Только
потому подвиги и имеют смысл, что есть на свете восхищение Женщины.
Но Стела видела Квинта Безжалостного своими глазами, и все обернулось
иначе.
И была в ту ночь буря, и молнии безжалостно полосовали небо. И говорю я
вам, люди: не думайте, что знаете человека, пока не увидите его в схватке.
Только тогда проступает его истинная сущность сквозь ту тонкую наносную
оболочку, которую вы и знали.
Он не встретил Стелу больше ни разу. Но чувствовал ее. Вместе с родителями
она отправилась в Грецию, как он выяснил. Корабль вышел из приветливого
Александрийского порта, и после этого его никто никогда не видел.
А Квинт вступил во второй круг.
О Квинт! Кто пожалеет тебя!
Беда Квинта заключалась в том, что он был достаточно безумен, чтобы
человечество стало презирать его, и недостаточно безумен, чтобы
человечество стало преклонять перед ним. Он был между этими двумя гранями,
в том пространстве, куда люди попадают обычно в моменты самой черной
тоски. А Квинт там жил постоянно.
И время текло как-то по-другому, резкими скачками, собираясь в
неприятнейшие складки и даже отправляясь иногда назад, в небытие, где
начало и конец всего в мире. Рвались хрупкие связи Квинта с Внешним,
отрешение стало его ядром, и если бы он знал, что такое меланхолия, он бы
предался ей.
А боль росла! Боль росла! Сначала она легким дымком тянулась по земле,
деловито прихватывая все уголки и шепча фальшиво успокоительные слова.
Затем она начинала вскипать, в мгле ее намечались буруны и водовороты.
Она осмеливалась добраться до уровня колен и уже совершенно закрывала все
под собой, наливаясь цветом. Она становилась все темнее, весомее. Серый
дым превращался в черную тучу с пугающими малахитовыми прожилками. И в ее
шепоте становилось все больше фальши, но все меньше спокойствия. Еще два
удара сердца, разгоняющих остывшую кровь, и вновь перемена. Боль
поднимается со дна. Взметает грязь, становясь еще темней - только что
казалось, что темнее уже некуда, однако - есть куда! Она завораживает.
Квинт смотрит в бездну помертвевшими распахнутыми глазами. Туча, злобно
хохоча, бросается вверх, на грудь, на шею, на губы. Сжигает кожу и
проникает в глаза. Она танцует, давя. И Квинта, безнадежно кричащего,
уносят гребни черных волн. Он захлебывается и выплывает, но его вновь
мощно, настойчиво накрывает, словно шапкой, а страх почему-то заставляет
не рваться вверх, а нестись вниз.
Мрачный холод заползает в него, успокаивает, останавливает сердце,
облегчая боль, вынимает легкие и запеленывает расслабленное тело в
тончайшую паутину.
И тут неожиданно все рвется, как перетянутая струна. Взлетает
калейдоскопический вихрь и древнейший инстинкт раскрывает Квинту глаза. Он
просыпается, встает, пьет глубокими редкими глотками вино. Медленно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг