плакал, плакал, а ему дали сладенького на ложечке, он и успокоился, - как
это сказать одним словом?.. Стих - от - варенья...
- Неужели ты детских песен не знал?! - закричал я, - Что это за песни
идиотские для шестилетнего ребенка!
- У нас такая пластинка была, - тихо сказал Немка. - Она и сейчас жива,
и я ее очень люблю: с одной стороны "Раным-раненько", а с другой "Когда я
на почте...".
- Крайне любопытно, - вступил профессор Стаканников. - И что вы
чувствовали, Изюмов, в процессе сеанса? Болевые ощущения? Подергивание
конечностей?
- Ничего. Никаких, - ответил Немка.
- Гм... 0-очень интересно, - продолжал Стаканников. - Но: между прочим,
я еще в сорок шестом году высказывал... М-м-м... да. Разрешите-ка, я сам
попробую, молодые люди.
И, сев поудобнее, он надвинул электроды на уши.
Мы увидели длинный коридор, из тех, что одним концом выходят на
лестничную клетку, а другим - упираются в пахнущий винегретом и дустом
буфет. По обеим стенам его шли двери с надписями: Аудитория ©...", возле
урн стояли курильщики, и группа девушек, обняв друг друга за плечи и
образовав кружок, обсуждала нечто не слышное нам.
- Привет, - сказал молодой, но не слишком, человек, подходя к другому
молодому человеку, подпиравшему стену и рассеянно листавшему толстый
журнал.
- Здорово, - отозвался листавший и, подняв голову, оказался
Стаканниковым, лет на тридцать моложе нынешнего.
- Веселенькие новости, - продолжал Другой Молодой человек, встряхивая
руку Молодому Стаканникову. - Ты знаешь, кого назначили? Этого скотину
Турлямова.
- Ну да! - сказал Молодой Стаканников.
- Я только из академии: приказ подписан. Ты понимаешь, что это означает?
Оба закурили, глубоко затягиваясь.
- Новая эпоха, - горько улыбнулся Молодой Стаканников.
- Кого жалко, так это Старика, - сказал Другой Молодой человек. - Дожил
до такого позора. Его Турлямов сожрет в первую очередь.
- Инфаркт он ему сделает, - невесело согласился Молодой Стаканников.
Так они курили некоторое время.
- Кстати, - сказал Другой Молодой человек. - У тебя на отзыве
диссертация Копейкина?
- У меня. - Молодой Стаканников сплюнул в урну. - Утвердили оппонентом.
- Ну и как она тебе?
- Бред собачий, - сказал Молодой Стаканников. - Ни одного чистого
контроля.
А демагогии! Скулы сводит.
- Не завидую тебе, - серьезно сказал Другой Молодой человек и посмотрел
прямо в глаза Молодому Стаканникову. - Ты же знаешь, кто такой Копейкин.
Учти ситуацию.
- А иди ты к дьяволу! - отрезал Молодой Стаканников.
Они побледнели и тихо растаяли. Но тут же прорезались вновь. Теперь они
сидели рядом на длинной вогнутой скамье, положив локти на обшарпанный
барьер. За их спинами высилась аудитория, лица обращены были вниз, где за
столом, устланным зеленым и уставленным примулами, стоял, охватив указку,
как ствол, щупленький, словно присыпанный пеплом, человек без возраста.
Председательствующий был плотен и блестяще лыс. Его руки с выпуклыми
желтыми ногтями были широко раскинуты на сукне, и время от времени он
сгребал его в ладони и наваливался грудью, будто желая утвердиться на этом
своем месте.
- Слово официальному оппоненту, - сказал Председатель и обвел глазами
сидящих на первых скамьях. Взгляд у него был словно не сплошной, а
квантованный: по прицельному, цепкому взглядику на человека.
Первые скамьи мелькнули перед нами: насупленные брови, опущенные
ресницы, дымки папирос, прикрываемые ладонями, черные ермолки, пальцы,
барабанящие по исчерканным листам, разбухшие портфели. Совсем близко от
нас оказался долговязый старик; запустив пальцы в голубоватую бородку, он
сидел словно в отдалении от всех и беззвучно смеялся.
Вдоль этого первого ряда пробирался, прижав к себе папку и наталкиваясь
на чьи-то колени, Молодой Стаканников. Выйдя к трибуне он разложил бумаги
и начал тихо:
- Диссертация Вэ Вэ Копейки на состоит из девяноста пяти страниц
машинописного текста... - Но вдруг поднял голову и закричал тонким
вибрирующим голосом: - Товарищи! До какого же состояния должен был дойти
наш институт, чтобы это - это! - эта демагогия!.. Это эпигонство!.. Эта
самодовольная, воинствующая безграмотность!.. Могло! Существовать! В
качестве диссертации!
Плеская воду, он налил себе в стакан, судорожно глотнул и продолжал,
несколько успокоившись:
- На тридцати страницах вступления Вэ Вэ Копейкин уничтожает Менделя за
незнание марксизма, а на тридцати страницах заключения восхваляет
невиданный подъем нашего сельского хозяйства. На оставшихся страницах
автор описывает то, что он хотел бы получить. Понимаете? Хотел бы! Но
собственные его данные не доказывают ни-че-го...
Молодой Стаканников перевел дух и снова обратился к бумагам. Но тут
Председатель, который до этого момента подгребал к себе сукно со стола, с
неприятным звуком царапая его ногтями, встал, грохнув стулом, и сказал
веско:
- А я лишаю вас слова, Стаканников. Как патриот русской биологии, я не
могу допустить, чтобы в моем присутствии на нее лили грязь вейсманизма,
космополитизма и агрессивного империализма!
И соискатель, который, пока говорил Стаканников, словно повиснул на
своей указке, теперь распрямил плечи, вздохнул и переложил указку в руку,
как ружье.
В полной тишине вдруг раздалось глуховатое:
- Хо-хо-хо!..
Это увесисто, не прерываемый никем, хохотал долговязый старик с
голубоватой бородкой. Отсмеявшись, он поднялся и пошел к выходу, сопя и
стуча палкой.
... Молодой Стаканников тоже улыбался. Он был бледен, только глаза
горели.
Он шел прямо на нас и протягивал перед собою не папку, что-то поменьше,
коленкоровое, с тисненым гербом - да, собственный кандидатский диплом.
- Я согласен на должность младшего научного сотрудника, - говорил он
кому-то, кто находился за нашими спинами.
- - У вас, кажется, было свободное место лаборанта? - спрашивал он. -
Что?
Даже временно нет?
За нашими спинами, видимо, менялись люди, и Молодой Стаканников в своем
торжественном, заметно помявшемся костюме, все спрашивал:
- Может быть, вы возьмете меня на полставки? Препаратором?
- Хватит! - крикнул, задыхаясь, профессор Стаканников и, протянув руку
к установке, на ощупь перекинул тумблер вправо.
Вдоль первого ряда аудитории пробирался, спотыкаясь о чьи-то ноги и
шепча извинения, Молодой Стаканников, одетый в торжественное. Он держал
двумя пальцами за угол тоненькую папочку и, распахнув ее на трибуне, стал
читать, не поднимая глаз:
- Диссертация Валентина Валентиныча Копейкина, состоящая из девяноста
пяти страниц машинописного текста и выполненная под руководством нашего
уважаемого председателя профессора Турлямова, представляет собою
принципиальный" труд и большой вклад. Ведь в чем, товарищи, главное
преимущество нашей биологии? Она стоит на самых прочных в мире
методологических рельсах и никогда ни во что не выродится. Вот и
сегодняшняя диссертация...
... диссертация полностью удовлетворяет требованиям, а сам диссертант
вполне заслуживает искомой степени.
Молодой Стаканников захлопнул папочку и отер лоб. У него был ужасно
усталый вид, гораздо более усталый, чем у щуплого соискателя, который
задумчиво поглаживал указку рукою.
Молодой Стаканников не пошел на свое место, а опустился вблизи - рядом
с долговязым стариком. Но старик шумно поднялся и, сдвинув его, направился
к двери, сопя и стуча палкой.
... Теперь Председатель сидел за обычным кабинетным столом; он удобно
располагался в кресле, плотно, словно утверждаясь, обхватив ладонями
подлокотники.
- Так вот, - говорил Председатель стоявшему перед ним Молодому
Стаканникову.
- Старики умирают, и в этом своя диалектика. В связи с этим прискорбным
событием на кафедре освободилась вакансия. Подавайте документы,
Стаканников, мы вас поддержим.
- Осторожнее! - крикнул Баранцев. - Что же вы снимаете электроды без
предупреждения? Вот предохранитель сгорел.
Профессор Стаканников ходил по комнате, натыкаясь на кровати; он был
взволнован.
- Ну что же, - говорил он больше для себя, чем для нас, - это было
правильно. Собственно, я никогда не сомневался: это было правильно.
Осуждаете меня, молодые люди? - продолжал он с горькой полуулыбкой. -
Не понять вам, нет, не понять... Другое время - другие песни. А ведь
задача была сохранить кадры. Да... Возьмем моих однокашников, тех, кто,
видите ли, был выше. И что же? Куранов два года промыкался без работы - и
переквалифицировался в геологи. Буранов - в химики. Муранов... тот вообще
не вынес... да. Нет, интересно, - и кто от этого выиграл? Наука?
Человечество?
М-м-м? А я бы - как Муранов?! Кто бы учил вас же? Развивал бы кто?
История - она рассудила...
- Костька и Николай, вы остались, - невежливо перебил Баранцев. -
Давайте, если хотите.
Константин первый протянул руку к электродам, а я еще смотрел на
профессора и тихонько кивал - им-то что, им-то хорошо, а я как староста
обязан соблюдать приличия.
С Константином не происходило ничего особенного. Он просто ехал в метро
в изрядно набитом вагоне, стоял у двери, свободно закинув руку за верхнюю
металлическую палку, а другую, с книгой, подняв над головами пассажиров.
Видно, было это не так уж давно: на Константине алел и синел знакомый
нам свитер - правда, теперь линялый и одеваемый Костькой лишь в случае
холодов.
Вдруг кто-то ойкнул:
- Что же это у вас льется? У вас же сметана льется! Смотрите! Льется и
пачкается.
Рядом с Константином мигом организовалось пустое пространство, в нем
осталась отягощенная авоськами бабка. Из одной авоськи действительно
что-то сочилось и капало.
- Безобразие! - отшатнулся импозантный мужчина и, плюнув на платок,
принялся тереть брючину. - Его с энтузиазмом поддержали:
- Ездят и пачкают!
- С такими узлами на такси надо!
- Милый, нонешняя сметана без жира, водой отмоется...
- Она еще и советует! Вот себя бы и мазала, а не чужие брюки!
- А брюки бостоновые.
- В бензине надо.
- В ацетоне.
- В химчистку.
- Спекулянты.
К растерявшейся бабке протиснулась девушка, маленькая, стриженая,
присела на корточки, просунула тоненькие пальцы в ячейки авоськи и стала
поднимать скользкую банку и прижимать крышечку.
- Ну что вы кричите? - негромко сказала она. - Человек же не виноват:
это крышка отскочила.
- Действительно, - миролюбиво поддержал Константин, - подумаешь!
Обыкновенная сметана, не радиоактивная.
- Умник какой! - обрадованно взвизгнул кто-то.
- Пижон! - определил пострадавший мужчина. - Как он про радиацию-то? С
усмешечкой!
- Молодежь!
- Ихний брат стоит на сметанном конвейере - вот крышечки и
отскакивают...
Маленькая девушка, покончив с банкой, поднялась на цыпочки и спросила у
Костиной спины:
- Вы сойдете у Аэропорта?
- А знают они ей цену, сметане-то?!
Поезд тормозил.
- Сойду, - в сердцах сказал Константин.
На перроне она чуть отстала, натягивая на голую пятку сползший ремешок
босоножки. Костька из солидарности замедлил шаг.
- Попало нам, - сказала она, прыгая на одной ноге.
- Бывает, - пожал плечами Костька.
Девчонка была так, обыкновенная десятиклашечка, немножко кудрявая, -
самая длинная, блестящая прядь заложена за маленькое ухо.
- Один раз, - сообщила она, - со мной тоже случился ж-жуткий случай - и
как раз в метро! Я ехала на Новый год, а один дядька зацепился за меня
портфелем, там на углах такие железинки, - и весь чулок ой-ей-ей!..
Вообще она была смешная: глаза круглые, руки тонкие, а на блузке без
рукавов матросский воротник, как у дошкольницы.
- Ужас, - согласился Константин.
Тут я просто замер, и на некоторое время вообще перестал что-нибудь
замечать, потому что она улыбнулась. Такая славная была у нее улыбка:
вспыхнули светлые глаза, взмахнули ресницы, лицо чуть запрокинулось, и
вся она словно осветилась до самого донышка. Я перевел взгляд на
Константина и понял все, что с ним происходит, - ведь это она ему
улыбнулась, а не мне.
... От черного, вымытого поливальными машинами асфальта Ленинградского
проспекта поднимался тихий парок. Они шли навстречу далеким огням
Шереметьева, и наверное, она замерзла в своих босоножках, в которых не
было ничего, кроме плоских подметок, и в пустяковом детскосадовском
платье, потому что теперь на ней был Константинов ало-синий свитер,
пришедшийся ей как раз до колен. Люди вокруг них исчезли - оказывается,
уже наступила ночь, и окна не горели, зато на расстоянии двух-трех
вытянутых рук, на оконечностях подъемных кранов мерцали фонари, и,
доверительно рокоча, бороздили небо бортовые огни самолетов. Негасимые
автоматы с газированной водой жили тайной ночной жизнью; Костька и она по
очереди подставляли пригоршни под их колючие струи, потому что стаканы до
утра были припрятаны расторопными работниками службы быта.
- Если бы люди знали! - сказала она. - Если бы они только
представляли!.. И у них было бы побольше свободного времени, - они
обязательно приходили бы сюда по ночам. Да?
Костькин ответ я не запомнил - очевидно, в силу его бессмысленности.
Впрочем, для Нее и для Него самого он был значителен и важен.
Темнота медленно редела, первые машины, неся на свежих лакированных
корпусах малиновые блики, помчались по проспекту. И гулко, певуче, каждый
звук, как граненый хрустальный шарик, раздались первые позывные из
невидимого репродуктора.
Она вдруг ахнула и с испуганным и несчастным лицом бросилась к
телефону-автомату, а Константин замер у будки. Он стоял, как в карауле, с
таким Видом, словно не было большего счастья, чем наблюдать сквозь
треснутое стекло, как она объясняется со своими родителями, сходящими с
ума от волнения и ожидания.
... Позже мы оказались в странном помещении, слишком тесном, чтобы оно
могло быть названо комнатой, и освещенном так скудно, что, только
вглядевшись и различив тяжелые болты, крепящие задраенные люки, я понял,
что оно представляет собою нечто вроде барокамеры, а может быть, отсек
более крупной установки. На трех стенах слабо поблескивали шкалы приборов;
было в них что-то тревожащее, чего, однако, я не успел осознать, но только
почувствовал; четвертая стена представляла собою экран, и перед ним,
касаясь друг друга плечами, стояли Константин и она. На них были
лабораторно-испытательные комбинезоны, знаете, эти, с индикаторными
лампочками, ларингофонами, вшитыми аккумуляторами, фотокарманами и всем
остальным.
- Попробуй еще раз, - сказал Константин.
Это был сегодняшний Костька. Она защелкала ручками настройки - экран
полыхнул фиолетовым и погас.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг