. Она-то и сказала мне однажды:
- Ох, и девка твоя Ксенька! Сама верченая и такому парню голову
заверчивает!
Впрочем, я забегаю вперед...
Ответ мы получили только в декабре. Этот день я помню в подробностях.
Был жуткий холод. Сам воздух над кварталом 793 дробь восемь-бис излучал
глухо мерцающее сияние, и школьные стены были обметены плоскими жесткими
сугробами.
Мы собрались в подвале, когда в школе не осталось ни одной живой души,
и Баранцев запер дверь - не для таинственности, а для спокойствия. Видите
ли, хотя никто толком не знал, чем мы занимаемся, в любопытных не было
недостатка. Например, за Баранцевым ходил хвост ординарцев-пятиклашек: два
строгих тощеньких мальчика в очках, один высокий, ушастый, другой
поменьше, и такая же девочка, по имени Лёка. Удивительно, но Баранцев их
не гнал, а, наоборот, быстренько обучил обращаться с логарифмической
линейкой и паяльником и поручал кое-какую работу. Иногда эти деятели
застревали у "Бескудника" часов до девяти; и тогда в подвал врывались их
разъяренные родительницы и силой уводили рыдающих ординарцев по домам.
Словом, Женька Баранцев запер дверь, включил рубильник и защелкал
тумблерами. Раздалось знакомое низкое гудение, метнулись по матовым
экранам зайчики.
Сосредоточенный Женька достал итоговую перфокарту с заданием и вложил в
приемник. Вспыхнули сигнальные лампы, "Бескудник" взял тоном выше и
замигал огнями учащенно, словно побежал.
Так прошло, наверное, минут пятнадцать.
Потом возникло тихое, быстрое металлическое постукивание - это
печатался Ответ.
Еще через минуту раздался щелчок, лампы погасли, и откуда-то, из
внутренностей "Бескудника", выполз плотный четырехугольник бумаги.
Вот что мы прочитали:
"ВЕСНА - ЛЕТО 2975-го
Грядущий сезон не несет с собою никаких сенсаций. Мамическое решение
силуэта по-прежнему довлеет над папическим. Вместе с тем
тригонометрические мотивы постепенно уступают место орнитофлорическим,
сдержанно вакхическим, а для молодых стройных женщин - даже
кваэиэкзистенциалистским. Брунсы вытесняются академками, комбирузы -
комбианами, шлюмы - пилоэтами, дюральки - феритками, а кальций - магнием.
В повседневной носке никогда не надоедают кенгуру естественных цветов, а в
выходные и в предпраздничные дни наборы люмексов сделают элегантной каждую
женщину. Отправляясь путешествовать, к юбке из секстона или септона
наденем жемайчики из октона длиною 0,65 + 0,125, верхнюю часть из нонона,
нижнюю - из декадона и кьякки без пяток; пальто из макарона и шляпка формы
"Вирус-В" завершат ансамбль.
На вечерних комбианах оригинально выглядит отделка из натурального
ситца, однако молодым девушкам следует выбрать что-нибудь менее
претенциозное.
Модны чистые, насыщенные цвета: ранний селеновый, тускарора, кутящей
гамбы, ноктилюка, протуберанцевый, гематоксилин-эозин".
Каждый из нас прочитал это про себя несколько раз. Баранцев отошел, сел
в сторонке и протер очки; у него был вид человека, только что сорвавшего
грудью финишную ленточку.
- Премудрость во щах... - нарушив молчание, с большим чувством
произнесла тетя Гутя.
- Прелестные советы для умалишенных, - ледяным голосом сказала Ксана.
- Неправда; - обиделась я за Женьку, хотя сама испытывала некоторое
смятение. - Тут есть понятное, вот... тригонометрические... тускарора...
кальций...
- А что такое? - спросил Баранцев.
- Что такое! - закричала Ксана. - Пальто из макарона! Кланяйся своему
Мюмелю-Дрюмелю, идиоту несчастному!
Женька побледнел. Отпер дверь на спине "Бескудника" и исчез в нем на
полчаса.
Потом он снова вложил задание; снова, замерев, мы слушали металлическое
постукивание, наконец новый Ответ был у нас в руках.
Он мало чем отличался от старого. Вместо "кутящей гамбы" теперь стояла
"кипящая бампа", а вместо "макарона" - "махерона". Пальто из махерона.
- Действительно, - сказал Женька, - не контачило на выходе.
За это время Ксана успокоилась и обдумала план действий.
- Да, - сказала она проникновенно и перекинула косу из-за спины так,
что коса кольцом легла ей на колено, - это, конечно, выдающееся открытие!
Такие возможности... Поздравляю тебя, Баранцев. Но, Женечка, тут неясны
некоторые детали. Не математические, а практические. Интересно, можно ли
их уточнить?
Баранцев медленно перевел взгляд с Ксаниной косы на ее глаза и сказал,
запнувшись:
- Конечно...
И вот когда через несколько дней тетя Гутя сказала мне: "Верченая твоя
Ксенька и такому парню голову заверчивает", - уже после того, как я
сначала посмеялась ей в ответ, этот Женькин взгляд вдруг вспомнился мне.
Дальше что же?
Другая на Ксанином месте, конечно, махнула бы рукой на эту идею. Но
Ксана Тараканова, когда ей что-нибудь приспичивало, умела организовать
дело!
Теперь ее окружали химики. Толя из Ломоносовского, Воля из
Менделеевского и Игорь Олегович из Института Экспериментальных Красителей
и Тканезаменителей.
Этот последний казался мне тогда совершенно пожилым: он уже защитил
кандидатскую, и ему было, наверное, двадцать восемь лет. Рому с истфака
Ксанка перевела в запас. А эти химики, полимерщики и анилинщики рылись в
"Индексах" и "Анналах" и синтезировали неземные лоскуты немыслимых цветов.
И рады были без памяти, когда удавалось Ксанке угодить.
Принципиальная сторона проблемы была, собственно, уже решена. Конечно,
Женька по Ксанкиным заданиям предсказывал ей кое-какие мелочишки, уточнял
детали, но это была так, ерунда, решаемая чистой техникой и не требующая
вдохновения.
Женька стал задумчив. То целыми вечерами напролет играл со своими
пятиклашнами в "крестики-нолики", то они прибегали к нему на переменке, и
старший, ушастый ординарец докладывал:
- Женя, к слову "слон" Бескудник придумал 2193 рифмы!
- Но из них 1125 непонятных, - уточняла девочка Лёка. У них появились
свои дела.
Но все-таки часто получалось так, что из школы мы уходили вместе:
Баранцев, Ксана и я. Баранцев шел рядом с Ксаной, а я - что делать? -
отставала на несколько шагов. Понимаете, Земля оттаяла, между домами
квартала 798 дробь восемь-бис грязь была по макушку, и от дома к дому и к
рощице возле автобусной остановки, где уже проклевывались вербинки,
скользкие, как новорожденные цыплята, ходили только по мосточкам-досточкам
шириною ровно в два идущих рядом человека. Так что я шла следом за
Баранцевым и Ксаной, а ординарцы - гуськом - за мной. На ходу ординарцы
обсуждали проблемы лежащей на боку восьмерки и другое подобное, - видимо,
в них вовсю начали прорезываться безусловные математические рефлексы.
Между тем время уже не шло, а летело, весна входила в силу, мимозой у
нас не торговали, зато прямо за школой лезли под солнышком подснежники,
лучезарные, как глаза Ксаны Таракановой.
Наступила пора экзаменов. Пора аттестатов.
Папа и мама Таракановы, увидев Ксанкин аттестат, пришли в отчаяние. Моя
бабушка грустно утверждала, что, будь я посерьезнее, так могла бы стать
почти отличницей. Что до Баранцева, то Вадиму Николаичу понадобилось
полтора часа, чтобы уговорить комиссию поставить ему по устной литературе
хотя бы тройку, условно.
Но все-таки, все-таки он наступил - вечер двадцатого июня, наш
выпускной бал! Летели в потолок пробки от шампанского, дымились торты из
мороженого, благоухала клубника, и каждая черешина отражала люстру
лакированным бочком.
И уже джаз нашего квартального ресторана "Лазер" настраивал свои
тромбоны-саксофоны.
Но у меня все колотилось внутри, и через стол я видела, что и Женька
Баранцев сам не свой - смотрит все время то на дверь, то на часы.
Ксаны не было.
- Ребята, - сказал Вадим Николаич (это был пятый или шестой тост, когда
говорят уже не торжественно и слышат только те, кто сидит неподалеку). -
Сейчас вы еще не понимаете, что это был за год, вы поймете это позже, а я
понимаю уже сегодня. Для меня-то он был таким же удивительным, как для
вас, и мне ужасно жаль уходить отсюда вместе с вами.
- Вы уходите из школы? Вадим Николаич! Правда? Неправда! Почему же?! -
зашумели мы.
- Так получилось, - ответил наш Вадик и улыбнулся странной,
затаенно-счастливой и, грустной улыбкой.
... Все бросились к нему с расспросами, но в это время открылась дверь
и вошла Ксана.
Ее отовсюду было отлично видно.
И я прекрасно увидела - сначала не лицо, потому что она смотрела в
другую сторону, - но россыпь сверкающих волос и платье. И - платье...
Оно было белое. Вернее, не совсем белое. Точнее; почти белое.
Понимаете, как если бы цвета спектра, составляющие белый, смешались не
окончательно, а каждый немножко оставался бы сам собой: то синий, то
оранжевый звучали под сурдинку в этом белом оркестре, И оно тихонько
звенело, платье. Но совсем не так, как, например, позванивает лист
серебряной фольги, если по нему побарабанить пальцами. И уж совсем не
походил этот удивительный звук на нахальный посвист плащей "болонья". Нет,
нет, тут было иное. Я думаю, его и слышали-то не все. Наверное, так
звенели бы луговые колокольчики, если бы они звенели.
О фасоне я не знаю что и сказать. Позже я пробовала нарисовать его по
памяти, но ничего из этого не вышло, нарисовалась совершенная ерунда. Я
подозреваю, что постоянного фасона у него вообще не было. Трепетали,
переливаясь друг в друга, текучие детали, полукрылья бились вокруг рук и
за спиной, еле видимые полотна - или это только казалось? - струясь,
сходились у щиколоток ног наподобие узбекских шаровар. И туфли на Ксане
были именно такие, какие требовались для такого платья, и прическа -
такая; будьте уверены, она понимала в этом толк!
Даю вам честное слово, самые искушенные модельеры всесоюзного значения
никогда не видели и не увидят ничего подобного.
И я стала проталкиваться к Ксане сквозь обступившую ее толпу, чтобы
сказать ей это.
И тут Ксана обернулась.
И я увидела ее лицо.
В первый момент я не поверила себе, я подумала, что издали что-то
путаю. Я шла к ней все медленнее и медленнее и не могла отвести взгляда.
Я увидела словно не Ксану, а ее сестру, точь-в-точь на нее похожую, но
уродливую в той же степени, в какой Ксана была красавицей.
Она хохотала громким, отрывистым, довольным смехом. Ее глаза были
по-прежнему синие, но всего-навсего синие, похожие на маленькие осколки
фарфорового блюдца, и вообще главным в лице оказался большой полуоткрытый
рот.
Это тихий, переливчатый отсвет платья так изменил ее! Потом-то я
поняла, что в этом не было никакой фантастики: всем известно, как,
например, меняются лица под мертвенным светом люминесцентных ламп или,
наоборот, под прямо падающими солнечными лучами. Но тогда...
В Ксанином лице было нечто издревле жестокое; от тяжелого, оценивающего
прищура ушедших глубоко под надбровные дуги глаз сами собой возникали
такие ассоциации, додумывать которые до конца у меня не хватало духу.
Мне стало страшно.
Нужно было немедленно сказать ей, чтобы она сломя голову мчалась домой
переодеваться. Но тут грянул джаз из ресторана "Лазер", и Володька
Дубровский, пробившись к Ксане, повел ее на свободное от столов
пространство. Больше никто не танцевал: все смотрели на Ксану.
- Красота-а какая!.. - тоненько и восхищенно сказал кто-то за моей
спиной, Я обернулась и увидела ординарцев. Наверное, Женька позвал их
посмотреть результаты опыта.
- Красота? Где? - пожал плечами ушастый.
- Платье красивое, - поправилась девочка Лёка, и они повернулись и
пошли, разочарованные, из зала.
Щелкали фотоаппараты, стрекотали кинокамеры. Девчонки с ума сходили:
"Прелесть! Ах, прелесть! Очарование! Две тыщи! Девятьсот! Семьдесят!
Пятый!!! Ах, чудо, прелестно!" - захлебывались они. Наш
старый-престарый математик Пал Афанасьич вытирал слезы умиления,
молоденькая физичка Людочка, потрясенная, прижимала руки к груди. "Женька
Баранцев машину изобрел, а машина - платье!" - каждому на ухо кричала тетя
Гутя, но никто ее не слушал.
Вы понимаете?! Никто ничего не замечал!
Я разыскала Баранцева. Он стоял в стороне, подняв плечи, крепко сцепив
за спиною руки и сильно щуря под очками глаза. И я снова подумала, что он
похож на грача. Меня он не видел - он вообще никого не видел вокруг, кроме
Ксаны.
Так мы стояли рядом довольно долго, наконец он вздохнул, провел рукой
по лицу, и мы встретились с ним глазами. В этот момент я окончательно
поняла, что новая Ксанка не приснилась, не померещилась мне в результате
экзаменационного переутомления, а существует на самом деле. Вот она, резко
и недобро хохоча, вытанцовывает от нас в двух шагах. И Женьке Баранцеву от
этого так горько, как только может быть горько человеку...
Между тем толпа вокруг Ксаны потихоньку редела; то один, то другой
молча, с растерянным лицом отходил от танцующих. Только Вадим Николаич не
отводил от Ксаны взгляда и светился той же затаенно-счастливой улыбкой.
* * *
Баранцева с тех пор я не видела. Он ушел с вечера незаметно, один,
задолго до того, как все разошлись. Потом я уехала из Москвы... Потом он
уехал...
Видите как. Если бы я только знала тогда, что мы не встретимся
долго-долго, я бы, конечно... Впрочем, не знаю, что я бы сделала.
Ксану я тоже долго не видела. По письмам знала, что она никуда не
поступила, а вышла замуж за Вадима Николаича. И что по этому случаю у
директора нашей школы, завуча и даже почему-то у председательницы
родительского комитета были крупные неприятности.
А недавно мы встретились с ней на улице, случайно. Обрадовались,
конечно:
сколько лет, сколько зим! Ксана была ослепительно красива, с нею даже
разговаривать было неудобно: люди останавливались и глазели.
- А как... Вадим Николаич? - спросила я с некоторой неловкостью.
Она удивилась.
- Вадик? Да мы разошлись давным-давно. Мы и прожили-то без году неделя.
Ты подумай: то больница, то санаторий. Ты разве не слышала? Туберкулез...
Мы еще поговорили немного, потом она в знак прощания приподняла руку и
слабо пошевелила пальцами, и пошла - длинная, тонкая, вся вязаная,
кожаная, эластиковая, вся на уровне лучших мировых стандартов.
ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ ПРОШЛОГО
(Рассказ бывшего старосты студенческого общежития Института Завтрашней
Электроники.)
С Баранцевым мы так жили: тут он, а тут я. У окна Изюмов Немка, а возле
двери Константин. Пять лет, значит, так прожили, можно друг друга узнать.
Так что точно: скромный, отзывчивый, в общественной жизни принимал
участие и пользовался заслуженным уважением коллектива.
Должен сказать, коллектив в нашей комнате вообще подобрался
исключительный; жили душа в душу, а ведь знаете, всякое бывает. Тем более
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг