"наследства" позволит получать большую прибыль в современном обществе.
Второй - Карл, воинственный хам с огромными ручищами, прирожденный
варвар и разрушитель. Вдобавок ко всему он проповедовал идею переделки
мира. Конечно, при этом подразумевалось, что он и ему подобные будут
хозяевами. Его мощные кулаки служили вескими аргументами в споре. Однажды
он попытался пустить их в ход против меня, но не тут-то было...
Третий - Антон, внимательный и вежливый, изящный и тонкий, как трость с
ручкой из слоновой кости, трость, в которой спрятано узкое лезвие стилета.
Он старался не давать никакого повода для упреков в высокомерии, но тем не
менее испытывал полнейшее презрение ко всем, кто был ниже его по
происхождению. Меня он презирал за то, что мой отец - лавочник, и за то,
что я плохо одевался. Он говорил извиняющимся тоном: "Ты хороший парень,
но тебе не хватает утонченности". И добавлял небрежно: "Впрочем, это дело
наживное, было бы желание да время". При этом он знал, что времени у меня
нет и что родители мои против "бездельничанья" и "аристократического
воспитания" в каком-нибудь специальном пансионе для выскочек.
Когда я уже далеко шагнул по служебной лестнице и мне вручали высший
орден, а Карла и Генриха давно не было в живых, я встретился с Антоном. Он
стоял рядом с министром. Я хотел было обнять его - все-таки школьные
друзья, но он, предупреждая мой порыв, слегка отстранился и благосклонно
протянул руку со словами: "Ты такой же добрый малый, каким был в школе, и
ничуть не изменился". Я побледнел, как будто мне влепили пощечину, и
только тайна, в которую я тогда уже проник, придавала мне уверенность. В
ответ я сказал: "Приходи ко мне в лабораторию, Антон, друг мой. Я сниму
эограмму твоего мозга и подарю тебе характеристику твоего психоизлучения.
Ты узнаешь настоящую цену себе". Я посмотрел ему в глаза и добавил громко,
чтобы слышал министр: "Тебе нечего бояться?"
Я надеялся, что загнал его в угол, но он ответил, как ни в чем не
бывало: "Обязательно приду, когда... твой метод будет достаточно
проверен".
Таинственные свойства мозга интересовали меня еще в школе. Это был мой
"пункт", как подтрунивал Генрих. Он никогда всерьез не принимал положений
парапсихологии, в какой-то мере допускал возможность телепатии, но
отвергал ясновидение. Рассуждая на эту тему, он всегда исходил из того,
что организм человека в принципе не отличается от организмов животных и
поэтому его качества также не могут принципиально отличаться от их
свойств. Исключение он делал для того, что связано со второй сигнальной
системой. С особенным злорадством, причмокивая своими толстыми жирными
губами, он рассказывал, как подозревали в ясновидении летучих мышей, пока
не открыли у них явление ультразвуковой локации.
Его душа от рождения была до краев наполнена ядом насмешки над всем
возвышенным и благородным, и он брызгал этим ядом вместе со слюной на
своих слушателей.
На школьном вечере парапсихологии я показал, как опускается чаша весов
под воздействием мыслеприказа, отгадывал невысказанные желания девушек,
тем более, что желания эти были достаточно стереотипны. На этот вечер я
пригласил и Генриха, а в благодарность он там же разоблачил мои опыты, как
обычные фокусы. Откуда ему было тогда знать, что именно мне предстоит
разоблачить перед всей нацией его темные махинации в науке?
Помню, каким несчастным и отчаявшимся он появился в лаборатории. От
моей былой неприязни к нему не осталось и следа. Я протянул ему руку но он
не пожал ее - возможно, и не заметил. Я сказал: "Все-таки ты пришел ко
мне, Генрих, и не знаю, как ты, а я рад встрече и готов тебе помочь. Твой
мозг болен, неизлечимо и давно болен, но я попытаюсь что-то сделать. Ты,
наверное, слышал, что мне удалось построить прибор, тонко регистрирующий
психоизлучение. У здоровых и полноценных людей должно преобладать
с-излучение, характерное для мозга человека, у тех же, чей мозг страдает
какой-либо существенной неполноценностью, проявляется у-излучение,
присущее мозгу животных. После того, как я выясню характеристику твоего
мозга, начнем искать способы лечения".
Так вот, после всего, что я готов был сделать для него Генрих тяжко
оскорбил меня. Он кричал, что мои открытия антинаучны и антигуманны. Он
оскорблял моих соратников и моих друзей. Все же я не мог обижаться, зная,
какой конец его ожидает, насколько мучительной будет его смерть.
Следует сказать, что к тому времени я сделал новое открытие, которое с
полным правом можно назвать Великой и Ужасной Тайной. Даже не столько
великой, сколько ужасной. Дорого бы дали наши враги, чтобы докопаться до
нее...
Встреча с Карлом произошла приблизительно при таких же обстоятельствах,
как встреча с Генрихом. С трудом узнал я в новом пациенте бывшего
одноклассника. Только всмотревшись пристальнее, я воскликнул: "Ты ли это,
Карл, бедный друг мой?" Он ответил: "А кто же еще? Разве не помнишь, как я
лупил тебя вот этой самой рукой?"
Он, покойник, тоже чем-то напоминал этого акдайца.
Нет, не чертами лица, а скорее его выражением - невозмутимостью и
уверенностью в себе.
От всех этих мыслей, от воспоминаний я так устал, что буквально
провалился в глухой крепкий сон...
Проснулся я только на следующее утро. Лодка стояла у берега. Этуйаве
укладывал вещи в рюкзаки. Заметив, что я открыл глаза, он тотчас прервал
свое занятие и поднес к моему рту скорлупу кокосового ореха с напитком из
сока манго и хинина.
- Этуйаве дважды спас жизнь Профейсору, - сказал я, стараясь выразить
голосом и улыбкой как можно больше благодарности. - Этуйаве для Профейсора
- брат и отец.
Лицо акдайца оставалось невозмутимым, он ответил мне:
- Когда двое людей идут в джунгли и хотят там выжить, они должны быть
ближе, чем братья.
В его словах было что-то от настоящей истины, готов поклясться. Сколько
бы люди ни враждовали, ни боролись друг с другом, стоит им остаться
наедине с природой - и они понимают, как мелки их раздоры перед ее мощью,
способной в одно мгновение смести их вместе с машинами, ракетами, судами,
городами - со всей цивилизацией. Люди словно прозревают, охватывая
взглядом свою жизнь с болезнями и горестями, с неизбежным для всех концом,
и начинают понимать, с кем надо бороться. Но миг прозрения так краток, что
о нем остаются лишь слабые воспоминания, а жизнь так трудна и благ так
мало, что люди с прежним ожесточением принимаются сражаться за место под
солнцем. Чтобы выжить в этой борьбе, надо быть сильнее других, а чтобы не
было раздоров и войн, необходимо распределить блага в точном соответствии
с силой людей. Надо установить единый порядок среди людей по аналогии с
извечным порядком в природе, где шакал не посмеет оспаривать добычу у
тигра, а воробей не нападет на орла. Тигру тигрово, шакалу шакалье, - вот
главный принцип идеального порядка. И чтобы наконец-то установить его на
этой несчастной зеленой планете, в этом поистине "зеленом аду", есть
прибор, который может абсолютно точно показать, кто чего стоит, и есть
люди, способные воспользоваться им. Не их вина, что однажды они оказались
неудачниками. На ошибках учатся. Самое главное - выжить, дождаться своего
часа и не упустить его.
- Профейсор сможет идти за Этуйаве? - спросил метис.
Значит, мы прибыли к месту, откуда до хижины, о которой говорил Густав,
надо около часа идти через заросли. Невдалеке от хижины есть другое
укрытие - пещера в скалах. И в хижине, и в пещере приготовлено оружие и
снаряжение, лекарства, консервы в специально устроенных погребах. Вряд ли
на всем континенте имелось еще место, где бы джунгли так резко обрывались,
подступая к скалам. С одной стороны - джунгли, с другой, почти
неприступной, - камни. Если погоня прибудет на вертолете, что наиболее
вероятно, я скроюсь в джунглях или уйду в пещеру по незаметной тропе,
прорубленной в скалах. Недалеко, на равном расстоянии от пещеры и от
хижины, имеется площадка, на которую самолет, посланный Густавом, будет
периодически сбрасывать провизию. Вместе с Этуйаве или без него я смогу
дождаться, пока меня перестанут искать, и вернусь в поселок к своим
товарищам и соратникам по общему делу.
- Профейсор еще очень слаб. Нельзя ли немного побыть здесь? - спросил я
у проводника.
- Там Профейсор выздоровеет быстрее. Хижина очень близко, - ответил
Этуйаве.
Он связал оба рюкзака вместе и прилаживал их на своей спине. Его вид
говорил о том, что он уже все решил сам, без моего согласия, а его вопрос
был чисто риторическим. Видимо, ему уже изрядно надоело возиться со мной,
обеспечивать пищей, указывать, какие ягоды можно есть. Сам он каким-то
чутьем угадывал съедобные плоды, даже если видел их в первый раз,
безошибочно определял, какие можно есть сырыми, а какие нужно варить.
Этуйаве протянул мне палку. Вероятно, он приготовил ее, пока я спал.
Опираясь на палку, я встал и кое-как заковылял за ним по едва заметной
тропе. О том, что это именно тропа, свидетельствовали обломанные веточки
на высоте груди и особенно то, что сухие листья, хорошо умятые, не
потрескивали под ногами.
Дорога была для меня очень тяжелой. Все кружилось перед глазами, я
боялся потерять сознание. Поэтому, несмотря на предупреждение Этуйаве
ступать след в след, я порою делал небольшие зигзаги, выбирая более
открытые места, где не приходится тратить усилий на то, чтобы отводить
ветки от лица или нагибаться.
Неожиданно земля под моей ногой подалась, и, не успев сообразить, что
происходит, я упал в глубокую яму. Падение прошло сравнительно
благополучно, и я не очень ушибся. Над краем ямы показалась голова
проводника. Его лицо было по-прежнему невозмутимым.
- Как себя чувствует Профейсор?
- Как нельзя хуже. - Меня раздражала его невозмутимость. - Похоже, что
эта яма отрыта специально.
- Сейчас свяжу веревку из лиан, - ответил Этуйаве. - Профейсору надо
скорее выбираться. В яму может упасть другой зверь.
Он исчез из поля зрения, а я постарался удобнее устроиться на дне,
привалясь спиной к стене и вытянув ноги. Яма расширялась книзу, в
нескольких местах были вбиты острые колья.
Надо же было иметь везение и в невезении! Я упал в яму, но миновал
колья. Похоже, что судьба старается продлить себе удовольствие и подольше
позабавиться со своей игрушкой. Ну что ж, постараюсь воспользоваться даже
этим, чтобы выжить. Я полагал, что слова проводника "о другом звере",
который может упасть в яму-ловушку, сказаны для отвода глаз. На самом деле
он боится не зверя, а тех, кто вырыл яму, - охотников. Очевидно, это были
воины из племени бачула. Я вспомнил рассказы Густава о том, что
"лакомки"-бачула готовят именно такие ямы для двуногих жертв.
Рука сама вынула пистолет. Впрочем, он бы мне в такой ситуации не
помог. Вероятно, каннибалы сначала умертвили бы меня копьями или набросали
в яму горящих факелов, чтобы "дичь" задохнулась в дыму и заодно немного
поджарилась. Да и там, наверху, огнестрельное оружие мало помогло бы. В
джунглях, где поле зрения ограничивается одним-двумя метрами, винтовка и
пистолет теряют свои преимущества перед копьями и дубинами. Успех сражения
решают лишь умение ориентироваться, быстрота и неожиданность нападения.
Почему так долго не появляется проводник? Может быть, нагрянули
каннибалы, и ему пришлось удрать? Если их много, то что он - один - сможет
сделать? Не погибать же вместе со мной! В конце концов дикарь остается
дикарем, и первобытные инстинкты всегда возьмут в нем верх.
Я попробовал было выдернуть колья, чтобы вбить их в стенку ямы и
устроить что-то вроде лестницы. Но они были всажены так глубоко, что не
поддавались, несмотря на все мои усилия. Я снова уселся и стал ждать, пока
метис вызволит меня из этой ловушки.
Человечество начинало путь прогресса с того, что устраивало ловушки.
Оно развивается, совершенствуя это главное свое мастерство. Бесчисленные
варианты: всевозможные силки, петли и петельки, капканы со стальными
зубьями... На руки - в виде полицейских браслетов или обручальных колец,
на ноги - в форме кандалов или постановлений "без права на выезд", для
всего тела - в виде тюрьмы. Но и этого мало человеку для человека, ибо
когда тело в тюрьме, это еще не значит, что скован дух. Даже казнь бывает
недостаточным средством, ведь дела человека иногда опаснее его самого.
Разве может человечество остановиться на достигнутом? Оно приготовило
ловушки и для ума - в тысячах всевозможных "табу", в лабиринтах
государственных и нравственных законов. Даже для памяти о человеке и его
делах уготованы капканы и силки: анафемы и проклятия, молчание или рев
прессы - в зависимости от того, что окажется эффективнее.
Не забыли, конечно, и о специальна ловушках для такой разновидности
дичи, как я, - для людей науки, решивших ради высшей истины не
останавливаться ни перед чем. А если к тому же ты знаешь тайну, от которой
зависят все они, то и безразличные становятся врагами, друзья -
предателями, а женщины, любившие тебя, продают каждое твое слово поштучно.
Если бы это было не так, они бы не выследили меня. Мое невезение
превратило в ловушку даже тайну, которую я вырвал у природы. Собственно
говоря, не увенчайся в свое время успехом мой научный поиск, сегодня меня
бы не преследовали, я мог бы быть счастлив.
У нас у всех есть тайны - и это лучшее свидетельство того, кто мы
такие. Лишите самого великого его тайн, покажите его людям без прикрас -
что останется от его величия? Тайны прикрывают наши язвы и рубцы,
маскируют запретные желания и поступи. Иногда это тайны от самого себя, от
собственного сознания: если бы оно заглянуло в пропасть, то не удержалось
бы на ее краю.
А я вырвал у природы одну из самых ужасных тайн, она касается многих,
лучших представителей рода человеческого. Поэтому меня и считают одним из
опаснейших врагов, от которого надо избавиться любой ценой. И это -
результат моего успеха в науке. Разве не смешно?
Рядом со мной шлепнулся конец веревки, а над краем ямы показалась
голова проводника.
- Пусть Профейсор обвяжется. Этуйаве вытянет его.
Я как можно быстрее последовал его совету.
Проводник помог мне развязать веревку и стал тщательно прикрывать яму
ветками. Я подумал, что он хочет устроить засаду охотникам и перебить их.
Однако метис снова связал рюкзаки и кивнул мне, приглашая в путь.
На этот раз я поспевал за ним и старался ступать след в след.
- Яму вырыли бачула?
- Может быть, бачула. Может быть, другие.
- Для людей? - не унимался я.
- Может быть, для антилопы. Может быть, для кабана. Но охотник не знает
точно, кто попадет в его ловушку.
Он хитрил.
- Разве Этуйаве не понимает, о чем спрашивает белый брат?
- Этуйаве понимает. Но он не знает, что думали охотники, а охотники не
знали, кто попадет в яму. Профейсор на тропе своей жизни, наверное, тоже
рыл ямы. Разве в них всегда попадали те, на кого он охотился?
Когда акдаец заупрямится, не пробуйте его переубедить. И все же я не
мог не думать о том, что недалеко отсюда мне придется жить, возможно,
долгое время, а потому не мешает знать об охотниках, готовящих ловушки на
тропинках. Особенно, если они охотятся на двуногого зверя...
- Рассказывают, что остались люди, которые едят своих братьев...
Он сразу понял, почему я так настойчиво спрашиваю об этом и почему не
уточняю, что это за люди. По лицу метиса пробежала тень. Он сказал:
- Своих братьев - нет. Других людей, чужих, завоевателей. И они их ели
совсем не так, как свинью. Не для того, чтобы насытиться.
В его словах мне почудился вызов. Я спросил:
- А для чего?
- Чтобы узнать их замыслы и перенять их хитрость. Или чтобы принести
жертву. Так было давно. Это делало два или три племени. Теперь, говорят,
это делают белые у себя в Европе.
Я хотел было возразить, но он предупредил меня:
- Мне говорили, что все племена белых людей едят мысли своих друзей и
врагов.
Я засмеялся. Как-то Густав рассказал, как поразился дикарь, когда
увидел сейфы с архивами и узнал их назначение. Да, мы храним и усваиваем
мысли и секреты других людей, но это не то же самое, что усваивать их
мясо.
Проводник остановился и позволил себе пристально посмотреть мне в
глаза, что с ним случалось редко.
- Если Профейсор что-нибудь узнал о племени бачула, которые едят людей,
то он совершил великое открытие. Пусть он поскорей сообщит об этом в
газету. Пусть все узнают, кого надо опасаться в джунглях. Потому что
бачула слышали о белых, которые миллионами умертвляли своих братьев, из их
кожи делали украшения, волосами набивали матрацы, вырывали золотые зубы у
мертвых. Говорили еще, будто белые нарочно заражали детей болезнями, но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг