запас.
"Сегодня же Вера раззвонит, как я ломился к директору и что он мне
сказал", - мелькнула мысль.
Я рассказал профессору о разговоре с директором. Он только грустно
приставил карандаш к подбородку, словно собирался его проткнуть.
- Эх, Петр Петрович, в детстве дрались умеючи? - А что? - Сразу видно -
мало доставалось. Или наука не впрок пошла? Что же вы на рожон-то лезете? И
мышке ясно: все уже решено и подписано, - подтвердил он то, что я недавно
понял. - В институте у нас за мою бытность перебывали сотни анонимок. И на
замов 6 том числе. Разве ж какую-нибудь так проверяли? Что же вам разжевать
надо? - и принялся за свой карандаш...
... Через два дня на доске объявлений появился приказ об отстранении от
должности заместителя директора института "по состоянию здоровья" Логина А.
И. А еще через неделю Александр Игоревич слег в больницу с кровоточащей
язвой желудка.
ЗАЩИТА
- И все-таки защищаться надо, - сказал Кирилл Мефодиевич после моего
рассказа о поездке в подшефный колхоз. - Созданная вами формула полигена Л
верна. Это доказали массовые опыты. Непредвиденные последствия - издержки
применения полигена. Пусть отработкой методики занимаются практики. А мы им
поможем, если понадобится...
У меня оставались сильные сомнения, и я не умолчал о них. Но обычно такой
осторожный Кирилл Мефодиевич теперь даже разозлился. Венчик седых волос,
обрамляющий розовую лысину, вздыбился. Он приставил к моей груди
указательный палец, как дуло пистолета, и начал стимулировать:
- Сколько можно тянуть с защитой? Отзывы получены, лучшие бывают редко.
Вот профессор Войтюк пишет, настаивает, что диссертацию следует представить
даже не как кандидатскую, а как докторскую. Войтюк-то на этом деле две
собаки съел.
- А обстановка в нашем институте? - робко возразил я, в глубине души
желая, чтобы он и это мое возражение опровергнул. И Рябчун тотчас пошел мне
навстречу:
- Ну, знаете, сверхосторожный друг мой, может быть, вы еще станете
приноравливаться к настроению этого пройдохи Владимира Лукьяновича?..
Он задумчиво подергал себя за кончик длинного носа, выщипнул из него
какой-то волосок, чуть скривился от боли и тут же забыл о ней. Потом взялся
откручивать себе ухо, рассуждая:
- Ваши опасения еще можно понять, если бы вы работали в отделе Александра
Игоревича под его непосредственным началом. Но в данной ситуации мы
нейтралы, швейцарцы, у меня с Евгением Степановичем давно и бесповоротно
установились ровные деловые отношения. Трое членов совета - мои однокашники
еще по университету, академик Михайленко, - тут он почему-то бросил косой
взгляд на Таню, хлопотавшую у синтезатора, - весьма благосклонен к нашему
ведомству. И потом, в конце концов, возможные камни преткновения выявит
предварительная защита... Одним словом, подымайте флаг на мачту - и вперед!
Когда я стал пересказывать Тане наш разговор с профессором, оказалось,
что она его каким-то чудом слышала и запомнила слово в слово, хоть и
находилась не очень близко от нас и была как будто целиком поглощена
работой. Поражаясь феномену женского слуха, я не удержался от шутки:
- Неужели у тебя такие большие уши? - Вытягиваются по мере надобности. -
Как у зайца. - Как у верного пса, - поправила она меня. - И учти, что в
защите твоей диссертации и продвижении на новую должность заинтересован не
ты один, - блеснула лукавым взглядом, - хоть и не очень верится в успех
"предприятия"... - Так мне защищаться или нет? - растерялся я. - Конечно,
защищайся. Кто не рискует, тот не проигрывает. - А кто не проигрывает, тот
не учится на своих ошибках, - передразнил я. - И не научится до глубокой
старости. Последнее слово по несогласованному правилу должно было оставаться
за ней. В этом она была непреклонна, говорила: "Хорошие семейные традиции
закладываются до женитьбы".
Анализируя ситуацию в институте, я нисколько не сомневался в провале
защиты. Но все эти сторонние понукания сделали свое дело: во мне проснулся
дремлющий где-то на границе сознания и подсознания "экспериментатор". Он был
весьма любопытен - до садизма. И теперь со злобным сладострастием он
пришпоривал меня, нашептывал: "Почему и не попробовать? А вдруг?"
Я отвечал: "Ничего вдруг не бывает. Можно посчитать варианты и шансы, как
говорит Александр Игоревич..."
"Но ведь они не желают тебе зла. Они тоже что-то понимают: и Кирилл
Мефодиевич, и Таня..."
"Они меньше думали над этим, меньше просчитывали варианты", - не сдавался
я, уже боясь его, ибо экспериментатор во мне постоянно оказывался сильнее
благоразумия.
"Лукавишь. Не в этом дело. Хитришь даже со мной".
"Черт с тобой, признаюсь. Да, они больше верят в меня, чем я сам".
"Вот и докажи, что их вера беспочвенна". Он знал все мои больные струнки.
"Ну и гад ты, экспериментатор, - сказал я ему. - Хочешь полюбоваться, как я
провалюсь, видеть во всех подробностях, как это произойдет?"
"Хочу! - сознался он. - Не откажи в таком удовольствии...". Вопрос был
решен.
Предварительная защита согласно хитрому маневру Кирилла Мефодиевича
проходила в исконном, или, как его еще называли, "гвардейском", отделе
Евгения Степановича. Моими оппонентами были люди, работавшие с Евгением
Степановичем чуть ли не со дня" основания отдела и института. Вопреки моим
ожиданиям атмосфера сложилась довольно благожелательная. Замечания; конечно,
были, но все легкоисправимые. Присутствующие дотошно рассмотрели
представленные мною таблицы и диапозитивы, куда я включил и результаты
опытов в подшефном совхозе: в полном объеме, ничегошеньки не скрывая. Казусы
применения полигена Л вызвали серьезные сомнения только у двух аспирантов.
Кирилл Мефодиевич ликовал:
- Ну, что я вам говорил, недоверчивый друг мой! Стариков иногда стоит
послушать. Уж если эти волки вас не съели, то надо ли бояться зайцев?
Танин оптимизм был менее брызжущим, но и она признала:
- Лучше, чем я ожидала. Так и быть, перепечатаю тебе исправленные
страницы. Дерзай!
...Защита состоялась в зале для пресс-конференций. К моему удивлению, он
заполнился почти до отказа. Пришли аспиранты кафедры генетики из
университета, прилетели наши коллеги даже из Новосибирска.
Таня помогла мне развесить таблицы и диапозитивы на видных местах и ушла
в зал. Она села, как я просил, сбоку во втором ряду, чтобы мне ее было
хорошо видно.
Доклад мой занял ровно девятнадцать минут: не зря по Таниной подсказке
репетировал с часами. Выступили оппоненты, подчеркнули объем проделанной
работы, указали на ошибки соискателя, продекламировали: "Но, несмотря на
недостатки, работа, безусловно, заслуживает...": первый - "высокой", второй
- "самой высокой оценки".
Кирилл Мефодиевич так возрадовался, что дважды подмигнул мне: дескать,
видите, дела наши блестящи, - при этом не забывая постучать согнутыми
пальцами о стул. Таня гордо улыбалась, слыша хвалебные слова в мой адрес.
Председательствующая Евгений Степанович время от времени благосклонно кивал
головой.
После оппонентов выступил профессор из Новосибирска, а затем на трибуну
взошел первый институтский красавец Рожва, старший научный сотрудник из
"гвардейского" отдела, где проходила предварительная защита. Он тогда сидел
рядом с Таней, чем доставил мне несколько беспокойных минут. Одетый в
наимоднейшие вещи, рослый, широкоплечий, с породистым, мужественным лицом и
надменным поворотом головы, сей неотразимец знал себе цену и умел держаться
с натренированным достоинством. Таня два раза заинтересованно взглянула на
него, а он, подперев квадратный, с ямочкой подбородок большим пальцем и
делая вид, что внимательно слушает выступающих, рассматривал женщин в зале.
Поэтому теперь он не вызывал у меня никаких опасений. Я решил, что он
выступает, чтобы покрасоваться перед очередной избранницей.
Угостив слушателей и слушательниц обаятельной белозубой улыбкой, он
весело заговорил о том, какое значение имеет моя работа и для науки, и для
медицины, и для сельского хозяйства, демонстрируя эрудицию во всех этих
отраслях. Так же как второй оппонент, он тоже считал, что работа заслуживает
докторской степени при одном обязательном условии...
При этих словах он устремил свой горячий, чуть затуманенный и как бы
обволакивающий взгляд на кого-то одного в зале, видимого ему, и ускорил свою
речь
Я еще не успел насторожиться, убаюканный его веселым тоном, но по тому,
как мгновенно напряглось Танино лицо, понял, что он подкладывает мину.
Рожва подробно остановился на результатах применения полигена Л на
животных подшефного совхоза. Он живописал разрушительные последствия и
утверждал, что те люди, которые не придают этому должного значения,
действуют по принципу "все хорошо, прекрасная маркиза". Перейдя с "за
здравие" на "упокой", он вскоре опять вернулся к "здравию" ' - к надеждам на
будущее, оставив на моем пути непременное условие - "доводку до возможности
практического применения с благоприятными результатами". Это и была мина,
правда обернутая в конфетную фольгу.
Я увидел, как Кирилл Мефодиевич возмущенно зашептал что-то соседу - члену
специализированного совета по генной инженерии. Тот развел руками: ничего не
поделаешь - демократия. Кирилл Мефодиевич крутился на стуле, его кустистые
седые брови подергивались от нервного тика, очки пускали сверкающие стрелы в
соседей, в зал, он готов был тут же ринуться в бой на трибуну. Он утратил
солидность и горячился, против чего строго-настрого предостерегал меня перед
защитой.
Проследив за взглядом Рожвы, я с удивлением обнаружил, что он
предназначался не женщине, а... Владимиру Лукьяновичу. Заместитель директора
поднял голову, высунулся из-за чьего-то плеча и неотрывно смотрел на Рожву,
монотонно и одобрительно покачивая головой, как китайский болванчик. Когда
он появился? Что-то раньше я его не замечал. Неужели прятался за другими? И
зачем пришел? Ему вовсе не обязательно присутствовать на защите.
- Итак, вывод может быть только один, - заканчивал выступление Рожва,
плавным жестом трибуна откинув густые длинные волосы и обратив свой
обволакивающий взгляд на членов президиума. - Работа нашего коллеги
получилась весьма значительной, о чем мы говорили ему на предварительной
защите. Ввиду этой особой значимости ее следует особо доработать. А поэтому
мы не должны ограничивать коллегу сроком. Чем тщательнее он доведет полиген
Л до возможностей практического применения, тем лучше. Уверен, что все мы
будем гордиться тем, что из нашего института вышла такая работа. От всего
сердца желаю вам успехов, коллега!
Он повел богатырским плечом и на один лишь миг допустил оплошность - его
взгляд скользнул к Владимиру Лукьяновичу и стал из обычного
томно-обволакивающего вопросительным. И я увидел, как тот еле заметно кивнул
ему.
Надо отдать должное "директорскому гвардейцу" - зерно сомнения он посеял.
Это сказалось почти во всех последующих выступлениях. Кирилл Мефодиевич
попытался исправить положение Он говорил то с одним, то с другим членом
совета, подсел к директору, что-то взволнованно доказывал ему.
И тут неожиданно выступил зоотехник подшефного совхоза Дмитрий
Северинович. Наверное, испугался, что, если защита пройдет успешно, ему
придется самому придумывать, как усмирить разбушевавшихся "лидеров". Он
сказал, что сначала надо хотя бы полностью закончить опыты и получить
результаты во всех отношениях положительные. Он так и выразился - "во всех
отношениях".
Его выступление подлило масла в огонь. Закипели споры. Затем, как
положено, заключительное слово предоставили соискателю.
Кирилл Мефодиевич так и сверлил меня взглядом, боясь, что я начну
отступление. Напрасно он опасался. Кивок Владимира Лукьяновича Рожве
подействовал на меня так, что я был готов сражаться с полчищем недругов. Я
камня на камне не оставил от возражений Рожвы, напомнив аналогичный случай
на защите диссертации сотрудника их же "гвардейского" отдела. Тогда не кто
иной, как Евгений Степанович, убедительно доказал, что ученый может и не
заниматься доводкой своего метода в деталях, если уже ясно, что метод
является действенным. Евгений Степанович благосклонно улыбнулся мне, сказал
что-то благожелательное Кириллу Мефодиевичу, и тот расцвел. Его толстые и
оттопыренные, как у карася, губы, выделяющиеся на маленьком сморщенном
личике, расплылись до ушей.
Урну для бюллетеней принесла Вера. На ней была та же гипюровая кофточка.
Вера даже не смотрела в мою сторону, и я пытался не смотреть на нее. Но
когда она подходила к членам совета, протягивая урну, я заметил, что та же
"случайная" пуговичка на кофточке расстегнута на том же месте.
Чья-то рука притронулась сзади к моему плечу. Я оглянулся. Таня. Чуть
прижалась к моей руке. Допинг. Выходит, дела мои плохи. Со стороны виднее.
Так оно и вышло. До "кворума" мне не хватило двух, голосов Я даже знал
чьих. Ведь хорошо видел, что непосредственный руководитель Рожвы Стецюк,
бывший на предварительной защите оппонентом, не притронулся ручкой к
бюллетеню. Не вычеркнул ни "согласен", ни "не согласен". Таким образом,
бюллетень считался недействительным и автоматически направлялся против меня.
А потом где-то в кулуарах профессор Стецюк скажет профессору Рябчуну с
"чистой совестью": "Я не голосовал против твоего птенца..." Есть еще и такие
чистоплюи...
Когда все расходились из зала, я едва не столкнулся в дверях со
следователем Шутько и тем вторым, биологом, Олегом Ильичом. Они что-то
сказали друг другу. Мне показалось, что оба смотрели на меня сочувственно.
* * *
Впервые за последние несколько лет наш институт не получил премии. Только
одно задание было выполнено. Сорвались даже работы, отлаженные еще при
Викторе Сергеевиче.
Александр Игоревич вышел из больницы еще более непримиримым. Его отдел -
единственный в институте, - несмотря на потери в кадрах, выполнил договоры,
заключенные с предприятиями, и был отмечен в приказе по академии. Некоторые
"дезертировавшие" сотрудники стали проситься обратно. Это не могло
понравиться директору, и вражда обострилась. Говорили, что Владимир
Лукьянович нарочно не дает второму отделу необходимых материалов и
аппаратов. А он всякий раз, когда Александр Игоревич приходил их требовать,
"мариновал" его целыми днями в приемной. Когда же тот пробивал заслоны,
Владимир Лукьянович ссылался на указания директора, утверждал, что директор
обязал его в первую очередь обеспечивать отстающие отделы, в том числе,
естественно, директорский "гвардейский". Возможно, это и соответствовало
действительности, но положительно сказаться на работе института не могло.
В нашей лаборатории прочно установилось подавленное настроение. Кирилл
Мефодиевич возложил на себя ответственность за неудачу с защитой моей
диссертации и казнился постоянно, нес свою ношу с таким чувством, что
заразил унынием и закомплексовал остальных. Мои дела с полигеном шли все
хуже и хуже. Я вносил изменения в формулу, но их последствия сказывались не
так, как предполагалось. Уменьшение агрессивности сопровождалось потерей
веса, ухудшением шерсти, у овец и молока у коров.
Я похудел вместе со своими подопытными, но зато приобрел такую
агрессивность, что даже Владимир Лукьянович не смел мне отказывать в
дефицитных материалах. Мои щеки ввалились, подбородок выпятился, глаза
сверкали. Таким я себе нравился гораздо больше, чем раньше. У Тани же эти
перемены вызывали опасения, как бы я не доигрался до нервного срыва. Она
заставляла меня регулярно посещать столовую, покупала мне носки и рубашки, в
общем, заботилась обо мне, как "запоздалая невеста", по ее образному
выражению.
Однажды я встретился с Александром Игоревичем, и он повторил свое
предложение перебираться к нему в отдел. А знакомые аспиранты под страшным
секретом поведали мне, что он ведет дело к тому, чтобы его отдел выделился в
самостоятельную единицу и то ли стал институтом, то ли перешел из нашего в
другое, более перспективное ведомство. Теперь миграция научных сотрудников
шла в обратном направлении: из других отделов, даже из директорского, в
отдел Александра Игоревича. А когда я увидел, как виляет бедрами перед ним
Вера, то окончательно убедился, что его дела пошли в гору.
Но мне от этого было не легче. Я никак не мог выбраться из трясины опытов
с усовершенствованием полигена Л. Пробовал вводить полиген в ооцит -
зародышевую клетку, окруженную пузырьком, регистрировал устойчивые изменения
плода еще в колбе, контролировал их, подсчитывал все возможные варианты на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг