шару, словно всматривался в него, пытаясь разобраться в лежащем
перед ним предмете.
- Рэд! - завопила Рута что есть мочи. - Очнись, Рэд! Это же
я. Я нашла тебя.
Рэдрик опять не обернулся.
И тут Рута сообразила: с ним что-то не так. Рэдрик стоял все
в той же позе, раздумывающий, не слышащий, застывший, как статуя в
муниципальном парке. Рута приложила руку ко лбу козырьком,
пригляделась к нему и поняла, что он и в самом деле не шевелится.
То есть не то чтобы стоит неподвижно, а именно не шевелится.
Именно как статуя. Проклятый шар превратил его в камень.
- Рэд! - закричала она сама не своя от горя. - Я сейчас, Рэд!
Подожди!
И бросилась вниз.
Она сделала несколько шагов, крича: "Рэд! Я сейчас!", когда
что-то шевельнулось в тени экскаваторного ковша. И тут же чья-то
рука, цепко схватив ее за грудь и за спину, подняла в воздух,
перевернула вниз головой и стиснула так, что очередное "Рэд!"
попросту застряло в глотке. Рута почувствовала, как, едва не
сломав ей руки, стащили со спины рюкзак, дрыгнула ногой, пытаясь
вырваться, но невидимый великан сжал ее еще сильнее, а потом и
вовсе начал выкручивать, поворачивая плечи и бедра в разные
стороны. "Рэд!" - хотела крикнуть Рута. И не смогла - было уже не
вздохнуть.
Но тут вновь раздался тот самый, тоскливый, скрипучий, такой
знакомый звук, и Рута почувствовала, как ослабла хватка невидимого
великана. А потом ее и вовсе опустили на землю, медленно и
аккуратно - так когда-то Рэд положил ее в постель, их первой
ночью, результатом которой стало рождение Мартышки.
Рута поднялась на ноги, отряхнула с комбинезона пыль. Над
залитым солнцем карьером снова стояла мертвая тишина. Рута
посмотрела на Рэдрика. Он был все так же неподвижен, занятый своим
шаром. И тогда Рута побежала туда, потому что его надо было срочно
оторвать от этого чертова шара. Не должен человек так стоять, ни
за что не должен. Ее Рэдрик, будь его воля, никогда бы так не
стоял.
А потом он вдруг шевельнулся, повернул голову и потрясенно
сказал:
- Рута?!
Она подошла, положила ему руки на плечи, прижалась к его
груди, так, как прижималась после утренних возвращений "с
рыбалок". И замерла.
- Рута! - потрясенно прошептал он, оторвав ее от себя. - Как
ты тут очутилась? Ты что, шла за мной?
Только сейчас она заметила, насколько он грязен. Рыжие волосы
на голове его стояли колтуном, а лицо было покрыто самой настоящей
коркой. Рядом валялся обгоревший рюкзак. Похоже, Рэдрик шел сюда
какой-то другой, своей дорогой, и ему от Зоны досталось изрядно.
Вздохнув, Рута достала из кармана комбинезона носовой платок,
поплевала на него и принялась счищать корку с лица мужа.
Рэдрик стоял перед ней, зажмурившись, и на его физиономии
было такое счастье, что сердце Руты зашлось от нежности.
- Ты что, - повторил он дрожащим голосом, - шла за мной?
- Да, - сказала она. - Я пришла за тобой.
Корка отскакивала пластами, с легким потрескиванием, как
листья от свежей капусты, и обнаружились под нею покрытые свежими
царапинами щеки, а он все стоял, зажмурившись, и повторял: "Ты
пришла за мной..." И раз, и другой, и третий. Потом он спросил,
по-прежнему не открывая глаз:
- Но почему же я тебя не заметил? По дороге сплошные открытые
места.
- Ты ушел сюда неделю назад. Я побывала у Барабаша. Он дал
мне карту и рассказал, как дойти.
На этот раз он глаза открыл:
- Значит, неделю? У меня тут и минуты еще не прошло. Впрочем,
чему я удивляюсь? Это же Зона!.. Хотя погоди-ка! - У него дрогнули
губы. - Ты пришла одна?!
- Да.
- Но как же ты миновала мясоруб...
Он не договорил, глаза его расширились, челюсть отвалилась.
- О дьявол! - воскликнул он, глядя ей за спину.
Она оглянулась. Сзади, в трех шагах, стояла Мартышка. На ней
была ночная рубашка, белая с бледно-голубыми цветочками, до пят, с
длинными, скрывающими ладони рукавами - та самая, в которую Рута
нарядила ее вчера, перед тем как передать дочь под опеку бабы Кати
и спуститься в гараж. Солнце заливало Мартышку ослепительным
светом, а белая рубашка-балахон делала похожей на спустившегося с
неба ангелочка. Вот только поросшая бурой шерстью мордашка
подкачала да огромные, переполненные печалью глаза. Не могло быть
у ангелочка подобной мордашки и подобных глаз.
- Боже! - воскликнул Рэдрик. - Мария...
- Я не хочу больше так играть, - сказала Мария скрипучим
голосом. - И не хочу, чтобы ты уходил на свои рыбалки.
Слова сползали с коричневых губ тягуче-медленно, чередуясь с
длинными-предлинными перерывами, искаженные странным акцентом. Как
будто она говорила на чужом, да к тому же еще и отвратительно
выученном языке.
- Я... не... хочу... чтобы... мама... плакала... по...
ночам... - Она сделала разделявшие их шаги и уткнулась мордашкой в
материн бок. - Я... не... хочу...
И тогда Рута выронила носовой платок, осторожно положила
ладонь на шершавую головку, посмотрела на Рэдрика. Тот, в свою
очередь, глядел на дочь. Слезы уже проделали на его грязных щеках
две узкие дорожки.
- Простите меня... - Он уткнулся Руте в плечо.
И тут же невидимый великан вновь стиснул ей грудь, сердце
провалилось в самый низ живота, и она в страхе закрыла глаза.
Открыла она их, когда Рэдрик вновь воскликнул:
- О дьявол!
Вокруг уже не было никакого карьера. Они стояли на обочине
пустынной дороги. Как будто приехали на пикник. Справа тянулись
густые деревья, заросшие еще более густыми кустами, и где-то там
прятались оба автомобиля Шухардиных. Если их еще не нашли те
жабы... Нет, не нашли, иначе бы они тоже были тут, стояли бы возле
патрульной машины, мусоля свои сигаретки, скалясь и поглядывая в
сторону кладбища.
Это же Зона, вспомнила Рута. А потом почувствовала под своей
ладонью вместо привычного грубо-шершавого что-то мягко-льняное,
опустила глаза и вскрикнула: на нее смотрело залитое слезами
незнакомое личико. Впрочем, нет - знакомое. Да еще как знакомое!..
Она уже видела это личико и не раз - на своих детских фотографиях
видела, в своих взрослых снах, в своих несбыточных мечтах.
Это было слишком даже для пикника, и Рута с глухим стоном
опустилась на обочину.
6. Мария Шухардина, 15 лет, выпускница средней школы
Если бы Мария была Милкой Железняк или, скажем, Ленкой
Комаровой, она бы бежала сейчас домой вся в слезах и, ничего не
видя вокруг, судорожно прижимала бы ко рту мокрый носовой платок.
Но, во-первых, Мария родилась от Рэдрика Шухардина, Рэда Бешеного.
И, во-вторых, Мария была в прошлом Мартышкой. А потому она шла по
тротуару, высоко подняв голову. И только прикушенная верхняя губа
могла бы сказать окружающим, как дочке Шухардина сейчас плохо.
Однако, чтобы понять это, окружающие должны были знать Марию, как
знала ее мать.
На улице было не слишком многолюдно. Город с годами пустел -
чем дальше, тем больше. Скоро здесь и вовсе останутся одни
местные. Говорят, в Институте теперь насчитывается едва ли десятая
часть от работавших в былые времена. Да и военных в городе явно
поубавилось. Впрочем, ничего удивительного в подобных тенденциях
нет: с изучением влияния теперешней Зоны на жителей Хармонта может
справиться и очень небольшое количество ученых. Так, во всяком
случае, утверждают школьные учителя... Вот только с отъездом
прикомандированных к Институту работы для местных остается все
меньше и меньше. Конечно, если бы отменили закон об эмиграции,
людям стало бы попроще. Но кто же его отменит!.. Уж от ООН-то
такого подарка не дождешься: мир боится хармонтцев, как
зачумленных. И никогда их к себе не пустит.
Двери "Борща" были распахнуты настежь, и Мария не устояла,
купилась на это гостеприимство. "Борщ" в последнее время тоже не
мог похвастать наплывом посетителей. Украшенные витражами оконные
стекла создавали в зале полумрак, однако света не зажигали -
наверное, из экономии. За столами кое-где сидели, но для не
привыкших к полумраку глаз сидящие выглядели таинственными темными
фигурами без лиц - словно живые куклы в снах, - и Мария не стала
тут задерживаться, прошла прямо к длиннющей (память о благодатных
прошлых временах) стойке, перед которой ровной шеренгой
выстроились пустые табуреты.
Тетка Дина, одетая в ослепительно белую блузку, находилась на
своем месте. Стояла за стойкой, лениво протирала стаканы, бросая в
зал невеселые взгляды.
- Здравствуй, Мария!
- Здравствуйте, тетя Дина!
- Тебе, как всегда?
Не дожидаясь ответа, тетка Дина налила в высокий бокал,
украшенный старинным гербом Хармонта, апельсинового сока, ловко
наполнила коричневыми шариками вазочку для мороженого. Мария споро
взгромоздилась на табуретку, взяла маленькую изящную ложечку.
- Как мама и отец? - Тетка Дина вернулась к своим привычным
занятиям - протиранию бокалов и бросанию взглядов.
Как будто вы сами не знаете, подумала Мария. Он же сегодня
дома не ночевал, у вас был. Мать опять всю ночь проплакала, лишь
под утро заснула...
- Спасибо, хорошо.
- Работать отцу надо. Сколько он уже не работает?
Как будто вы сами не знаете, подумала Мария. Впрочем, может,
он вам и не рассказывает ничего. Во всяком случае, я бы совсем не
удивилась, узнав, что не рассказывает. Даже если вы у него
спрашиваете. Папка есть папка...
- Его выгнали из Института полгода назад.
Тетка Дина перестала протирать бокалы, наклонилась к Марии, и
глазам той явился пейзаж, скрывающийся в недрах тетки Дининой
блузки.
А в общем-то, папку вполне можно понять, подумала Мария,
быстро отводя глаза.
- Ты уже взрослая, - сказала тетка Дина вполголоса. - Многое
понимаешь... Поговорила бы с матерью. Я ведь его бы запросто к
себе на работу взяла. Они ведь с моим отцом когда-то большие дела
проворачивали. Жалко мне его, пропадает человек... Мужик он
крепкий, и ящики может таскать, и на кухне помочь. Стал бы
работать у меня, я бы его на три мили к бутылке не подпустила. И
деньги опять же не помешают. Хоть и мало клиентов стало, но все ж
пока не в убыток работаем.
Мария отложила ложечку:
- Вы же знаете, что отец не станет протирать бокалы и таскать
ящики.
Тетка Дина вздохнула:
- Все в жизни меняется, девочка. И люди тоже меняются... В
том числе и мужчины. Надо просто не оставлять их в покое, теребить
их, напоминать им о долге перед своей семьей. - Тетка Дина сама
почувствовала, как фальшиво прозвучала ее последняя фраза.
Замолкла, вновь взялась за стаканы.
Да, подумала Мария. Кому-кому, а вам бы очень хотелось, чтобы
он работал здесь. "Мужик он крепкий"!.. Насколько бы для вас все
стало проще! Продемонстрировали бы ему свой подблузочный пейзажик,
заскочили на пару в кабинет, раз-два - и порядок. Все чинно-
благородно. И дома бы он ночевал каждую ночь. И мама бы не
плакала...
- Хорошо, - сказала она. - Я передам маме ваше предложение.
И тут за спиной раздался знакомый голос:
- Мария! Мартышка!
Она обернулась. Глаза уже привыкли к полумраку, и теперь она
рассмотрела, что за одним из столиков сидит дядя Дима Нулин.
- Мария! - Нулин приглашающе помахал рукой с зажатой в ней
вилкой. - Присядь-ка!
- Я пойду! - Мария положила перед теткой Диной монетку, взяла
в руки вазочку со стаканом и перебралась за столик к Нулину.
Тот был в своем наилучшем виде - маленький, кругленький,
розовенький. И, наверное, голодный, потому что поедал отбивную с
нескрываемым аппетитом.
- Здравствуйте, дядя Дима!
- Здравствуй, здравствуй, красавица моя!
Мария покраснела от удовольствия, опустила глаза. Все-таки
приятно, когда тебя называют "красавица моя". А не оборотнем, как
некоторые...
- Вроде ты вошла сюда сама не своя...- Дядя Дима всегда был
наблюдательным мужчиной. - Случилось что?
Пришлось притвориться:
- А-а, чепуха на постном масле!.. Босоножка ногу натерла.
Мама новые сегодня дала, старые все малы стали.
Дядя Дима перестал жевать, понимающе покачал головой. Глаза
его вдруг сделались внимательными и печальными. Какими бывали
много лет назад. Нет, дядю Диму никогда нельзя было провести.
- Брось, зеленоглазая! Сказки про новые босоножки можешь
рассказывать Дине Барабаш. Опять, небось, в школе проблемы?
Марии ничего не оставалось, как вновь опустить голову.
- Дядя Дима, ну за что они меня так ненавидят? Разве я
виновата?
Дядя Дима как-то совсем не по-нулински закряхтел.
- Знаешь, девочка, по большому счету они тоже не виноваты.
Люди всегда ненавидят тех, кто не похож на них. В лучшем случае -
едва терпят. До тех пор, пока ты не покажешь им свою
непохожесть... Такова уж природа людей.
Мария подняла на него сухие глаза:
- Но ведь у вас-то не такая природа!
- А я, может, и не человек вовсе. - Дядя Дима хитро
улыбнулся. - Я, может, тоже порождение Зоны... Знаешь, есть такая
штука, "зуда" называется? Так вот, я - живая "зуда". Как нажмут на
меня, я тут же начинаю зудеть. - Он подмигнул Марии и, довольный
своей шуткой, вновь обратил внимание на отбивную.
Мария улыбнулась. Все-таки с дядей Димой было легко. Не то
что с некоторыми... Особенно легко с дядей Димой было в детстве,
когда он приходил к ним в гости, приносил ей в подарок то
шоколадку, то какую-нибудь хитроумную игрушку, каких не было у
соседских детей, подбрасывал Марию к потолку, аккуратно ловил,
слушал ее восторженный визг, потом разговаривал с папой обо всяких
умных вещах, странно поглядывая на маму. Сейчас так легко, как в
детстве, с ним уже не было, но настроение у Марии все-таки
поднялось. Что ни говори, а дядя Дима всегда знал, чего он хочет
от этой жизни. И раньше знал, и сейчас знает. Вон с каким
удовольствием он поглощает свою отбивную, почище, чем Мария -
шоколадное мороженое. А кроме того, даже если он и жалел Марию,
то, по-видимому, это была такая жалость, от которой совершенно не
болела голова.
- Отец чем занимается?
Дяде Диме можно было не врать.
- Пьет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг