Может быть, я вспомню об этом у Сломанного моста. А если нет? Но нет и
выбора. Если я - Алиена, так тому и быть. А если нет - мне придется стать
Алиеной. То, чего не сумел Найтли, я сделаю сама своими силами. Даже если на
это уйдет вся моя жизнь.
И почему-то я почувствовала, что ничуть об этом не пожалею.
По другой тропинке быстро входит Оливер.
Шекспир. "Как вам это понравится"
Он проснулся и сразу понял, что судьба его изменится. Словно это было
написано на стене. Огненными буквами на трухлявой стене паршивого постоялого
двора. Может быть, из-за того, что за углом кто-то свиристел на флейте, и это
показалось ему знамением. Музыка всегда действовала на него сильнее слов, и это
было странно - ведь слова были его хлебом насущным. Что-то такое было связано в
его памяти то ли с музыкой, то ли с самой флейтой в тяжелом рассветном тумане -
песня, стихи, пророчество... Не важно.
Напрасно он обозвал постоялый двор паршивым. Что он роскошней возжелал в
деревне и за такую плату? Радоваться надо, что и такой ночлег нашелся. У
священника, разумеется, он мог бы жить даром, а здесь только столоваться. Но у
старика вообще не жилье, а клетушка, и как это епархия такое допускает? "Буду в
Эрденоне, - подумал он, - пожалуюсь епископу. Когда буду в Эрденоне. Если
буду".
В самом деле, что его удерживает в деревне? Уже неделя минула с тех пор,
как он закончил копировать редкую рукопись "Крещения эрдов", сохранившуюся в
местной часовне и содержавшую страницы, которых не было в канонических списках.
И торчит здесь исключительно из-за мерзкой погоды, отбивающей у человека всякое
желание действовать, и нытья местных мудрецов (трактирщик, патер и староста),
неустанно повторявших, что на больших дорогах житья не стало от бандитов -
грабят, режут, убивают, едва отойдешь за околицу, и в одиночку добраться до
Эрденона никак нельзя.
И деревенских он напрасно обругал. Они хорошие люди, желают ему добра и
никогда не бывали дальше своей округи. Поэтому им страшно. А он торчит тут
из-за собственной бесхребетности и... да, мерзкой погоды.
А погода действительно отвратная. Лето еще не кончилось, а морось,
сырость, туманы как в ноябре. Староста говорит, что такое здесь не редкость. А
трактирщик добавляет, что об эту пору вся нечисть, что поперли с Заклятых
земель, сползается на болота, и все начинают долго и склочно спорить, нечисть
это или обычные живорезы.
Он оделся, умылся и пошел к часовне. Странная она была. Посвящена святому
Хамдиру, одному из первых эрдских святых - личности настолько легендарной, что
даже представители церкви, не рискуя навлечь на себя гнев Святого Трибунала,
высказывали сомнения в его существовании. Между тем в полуосыпавшейся росписи
он заметил изображение Четырех Врат - языческий карнионский символ. Может быть,
еще в неописуемо далекие времена Темного Воинства здесь находился форпост
Карнионы? Но при чем тут святой Хамдир? Если бы он разрушил языческое капище и
заменил его часовней, жития бы об этом повествовали. Но там о подобном деянии
святого не было ни слова. Однако, если вдуматься, "Крещение эрдов" - источник
весьма авторитетный - ни словом не упоминает и самого Хамдира. Даже самый
полный список из часовни, во его имя воздвигнутой.
Священника он не застал. Но тот успел здесь с утра побывать. При алтаре
теплилась лампада, едва освещая фреску на стене: святой Хамдир, презрев
знатность рода, исполняет при монастыре обязанности простого привратника. И
рядом - знак Четырех Врат.
Очень жаль, что он не застал старика, больше он его не увидит. Потому что
судьба его изменится.
На единственной улице разом взлаяли собаки, послышались хрипение,
надсаженные голоса и отвратный скрип застревавших в грязи колес. Судя по
гомону, это не было нападение. А по голосам - обоз не купеческий.
Первый же деревенский мальчишка, которого он остановил по выходе из
часовни, объяснил, что это такое.
Военный конвой в Эрденон. То, что в Эрденон, а не куда-либо еще, он
определил по замусоленной тряпке, полоскавшейся на древке, что лежало на плече
одного из двух всадников, сопровождавших конвой. Тряпка, стало быть, являла
собой знамя, поскольку на ней еще можно было разглядеть эрдского единорога. Еще
он успел заметить телегу, прямиком закатившуюся во двор нынешнего его
обиталища. Туда же заперлись и остальные солдаты. Пеших было семь-восемь, он не
успел сосчитать. И не хотел.
Н-да. Вот повезло. А ясно же было, что постоялого двора они не минуют. Так
что хоть стой здесь у часовни, хоть сиди, хоть ложись и умри, никуда они оттуда
не денутся. До завтра - точно. Ну и наплевать.
Он прошел по деревенской улице, где собачий лай уже успел смениться
руганью и бабьим визгом. Впрочем, молодых девиц наверняка родители попрятали по
погребам при самом приближении конвоя - что он, первый год по дорогам ходит,
порядков не знает? Ну и они тоже знают, наверное...
Трое солдат топтались во дворе, остальные либо уже присосались к бочке,
либо их вынесло на деревню. Но командир, видно, человек был битый - стражу
оставил. Лошади были привязаны, телега стояла под навесом.
- Эй, схолар! - окликнул его оттуда.
Он уже привык, что выглядит моложе своих лет, и устал объяснять, что давно
завершил университетский курс, просто пробормотал как обычно:
- Я не схолар.
Солдат, стоявший у телеги, то ли не расслышал, то ли не обратил внимания.
Он был уж точно моложе - еще прыщи не сошли с молочной кожи, этакий красавчик,
голубоглазый, пухлогубый. Было в нем, однако, нечто липкое - то ли из-за
немытых кудрявых волос, то ли из-за того, что одежда на нем, имевшая некоторые
претензии на щегольство, была явно ни разу в жизни не стирана, - может, это у
него от грязи прыщи, а не от молодости?
- Так я и говорю, схолар... бабу хочешь?
Он не сразу понял, о чем идет речь. Потом пригляделся и увидел, что в
телеге лежит женщина. Одежда на ней была разорвана, руки связаны, слипшиеся
волосы коротко острижены. Скуластое лицо, покрытое запекшейся грязью, было
запрокинуто, к небу, глаза опухли, но все равно из них проглядывал неизмеримый,
мучительный страх.
- Давай, давай, книжная твоя душа! Недорого возьму!
Солдат перехватил меч, не отцепляя его от пояса, и задрал им женщине
платье чуть ли не до груди.
- Вон, гляди, у нас без обмана!
Женщина слабо дернулась и замерла. На ее бедро опустился слепень и пополз
по засохшей крови.
Он отвернулся и пошел в дом. Голубоглазый радостно рассмеялся и начал
громко сообщать всем своим товарищам, как "книжника перекосило".
В зале их было четверо - двое терлись у очага, третий, стоя у окна, пил из
кружки, четвертому, восседавшему за столом, подавал пиво сам хозяин - это, надо
полагать, и был командир.
- А вот и он! - с преувеличенной радостью сообщил трактирщик.- Ну тот, про
которого я твоей милости говорил... ученый человек, книжный...
Этого еще не хватало.
- Ученый... - проворчал солдат у окна. - То-то я гляжу - рожа тошная... и
на южанина косит...
- Имя? - спросил командир - плотный мужик средних лет, квадратноголовый, с
могучим загривком. Лицо его было совершенно изрыто оспой, и щели глаз и рта
терялись между щербинами. При звуке его голоса остальные подобрались. Они в
точности напоминали псов, ожидавших команды "Куси!". Что ж, и это было знакомо.
- Оливер, - ровно сказал он. - Оливер Хейд.
- Куда идешь?
- В Эрденон. - На всякий случай он добавил: - По делам епархии.
- А, клирик... Это хорошо.
Оливер не принимал сана, но опыт учил его пока об этом не сообщать. Если
этим людям угодно считать его клириком, пусть считают.
- А меня Роланд зовут. Люди мы его светлости герцога Эрдского... Ну,
садись... клирик... - И тут же, потеряв к Оливеру всякий интерес, без особой
злобы обратился к трактирщику: - А ты с обедом поспешай, жаба, пока я твой
притон не спалил к чертовой матери.
Трактирщик проскочил мимо Оливера, прошептал на ходу:
- А я тут за тебя договорился... Они тебя в Эрденон обещались взять - все
лучше, чем одному... Говорю - приличный человек, тихий...
Конец фразы пропал на поварне.
Ну спасибо. И ведь наверняка по доброте душевной, услужить хотел, помощь
оказать...
Оливер сел за другой конец единственного стола, благо он здесь был
длинный, умостив на столицу локти. Но остаться в стороне ему не удалось. Рядом
плюхнулся, громыхнув кружкой, тот солдат, что был у окна. Глядя, как он
сутулится, Оливер признал в нем замыкающего всадника со знаменем. В
противоположность своему командиру, он был худой, с точно приклеенными
рыжеватыми волосами, и все время почесывался - то ли блохи его одолевали, то ли
чесотка.
- С Юга? - осведомился он.
- Да, - коротко ответил Оливер.
- То-то же. Меня не обманешь. Честно тебе скажу - не люблю я вашего брата
южанина, на дух не переношу, но раз ты клирик... Это при нашем деле может быть
очень полезно. У Роланда башка варит... Да, меня Оттар зовут.
Взаимное представление было прервано трактирщиком, который приволок с
кухни деревянные миски (глиняных не принес - побьют непременно) и оловянные
кружки и вместе с подручным-заморышем принялся стаскивать котел с огня. Оттар
так заорал "Жрать принесли!", что у Оливера временно заложило ухо. Тут
привалили и прочие, ринувшись в атаку на обед. Имелась похлебка на свином сале,
каша, горох, а также репа в большом количестве и в еще большем количестве -
пиво. Дурное здесь было пиво, но никто лучшего и не ожидал. На дармовщину-то...
То есть, конечно, никакого закона, обязывавшего кормить-поить доблестных солдат
его светлости на марше даром, не имелось. Но трактирщик предпочитал понести
убытки, чем остаться на дымящихся развалинах своего заведения (впрочем, одно
отнюдь не исключало другое). Оттар устроился рядом с Оливером, одновременно
хрустя и хлебая отовсюду. Напротив уместился тот смазливый солдатик, что
предлагал Оливеру женщину, - его, кажется, звали Куртис, - он отщипывал кусочки
вареной репы двумя пальцами, жеманно, как купеческая дочка на выданье.
- Так вот, - продолжал Оттар, вылезая из миски и погружаясь в кружку, -
это хорошо, что ты, клирик, под рукой, молитву там прочитать, то, се...
- А зачем? У вас что, кто-нибудь умер?
Куртис заливисто рассмеялся, как будто Оливер сказал что-то очень смешное,
а Оттар принялся отплевываться:
- Тьфу на тебя! Язык бы тебе отрезать! Ляпнет же! Умер...
Оливер не смутился. Сам он никогда не ругался, но за годы учения в
Тримейне наслушался разных перлов словесности. Более того, подумал он,
вспоминая университет с легкой ностальгией человека, прожившего на свете уже
свыше четверти столетия, его собратья по свободным искусствам, считавшие делом
чести выругаться не столько грубо, сколько заковыристо, сочли бы брань Оттара
примитивной. Они бы, например, сказали: "Язык бы тебе отрезать и сапоги им
вычистить. Или нет - сперва вычистить, а потом отрезать". Вслух же спросил
только:
- Зачем же вам клирик? Военному конвою вроде капеллана не полагается.
- А у нас дело... такого рода, значите, еретичку тримейнскую в Эрденон
препровождаем, для передачи Святому Трибуналу.
- А при чем здесь Эрденон? В Тримейне свои власти, вот пусть бы они и
старались.
- Точно. Сечешь, хоть и с Юга! Только нас кто разве спросил? Пришла цидула
из столичного Трибунала, что она, стало быть, где-то в этих краях шляется, нас
вызвали и велели ловить. Мы и поймали. Наше дело исполнять - мы исполнили. А
только с ересью оно... ну, сам знаешь... опять же места здесь дурные, через
болота переться... И по прибытии, значит, в Эрденон свидетельство особы
духовного звания нам будет не лишнее... что при исполнении особо важного
задания все было честь по чести.
От этого "честь по чести" Оливер чуть было не подавился. Он прекрасно
помнил, в каком состоянии была женщина. И процедил:
- Особо важное задание? А я думал, это у вас приработок побочный -
женщинами на стоянках торговать.
- А ты зубы не скаль. - Похоже, Оттар счел его слова за шутку. - Вам,
шпакам, лишь бы поржать над солдатской долей! Подумаешь, поваляли парни бабу,
от нее не убудет! А ты знаешь, какая это сука? Сколько она нашего брата солдата
порешила - еще там, за рекой? Десять, брат, десять. Не меньше, чем здесь сидит.
- Подло и бесчестно! - выкрикнул сосед Оттару плосколицый, с багровым
пятном на щеке, видимо, он прислушивался к разговору. И что это они так
озабочены вопросами чести? - Заманит, завлечет и глотку перережет. Это же не
баба, а чума в бабьем обличье, ее изловить - подвиг!
- Ты еще скажи, что оседлать ее - подвиг, - уронил Роланд со своего конца
стола. - А те дохляки, которых она мочила, - это все шваль тримейнская, нам до
них и дела нет.
По лицу Куртиса растеклась блаженная улыбка. И когда это он успел
набраться, подумал Оливер, вроде и не пил много?
- А как она визжала... что это не она... ошибка, мол, вышла...
- А если это и в самом деле не она? - быстро спросил Оливер.
- Все они так говорят, - отрезал Роланд.
- Нет, братец, она, - сказал Оттар. - Нам сообщили - примета есть
верная...
- А я-то думал: что ты у нее промеж ног разыскивал? - возопил кто-то, не
видно кто. - Оказывается, примету... .....
- Заткнись! Так вот, видел, какая у нее башка? Волосы у нее обкорнаны под
корень. Ни одна баба, ни девка по своей воле их не обрежет - позор. Вот мы всем
под платки и совались.
- И не только под платки! - радостно сообщил Куртис.
- А эта и начала молотить: болела, мол, горячка была, лекарь обрезал...
Врет -космы ей еще в Солане, в тюрьме срезали. А она сбежала. И нам: муж вроде
помер, к дяде еду... К дяде... - скривился он. - Да и по прочим приметам - рожа
там, рост - точь-в-точь. Она. И теперь нам с ней по этим чертовым болотам
тащиться... а она, может, душу продала, накликать может...
- Там не черти ходят, по болотам-то, - сказал плосколицый. - Там эти... ну
как их... как погнали их с Заклятых земель, им же надо приют себе искать, а
болота - самое милое дело.
- Я тебя по стене размажу! К вечеру про Заклятые земли завел...
- А я и про Темное Воинство помянуть могу! - Роланд припечатал кулаком по
столу, словно прихлопнув на месте готовую вспыхнуть драку. - Трусы, бабье!
Болота испугались! С дороги не свернем - ничего не будет, а дорога там хорошая,
ей, говорят, чуть не тысяча лет - верно, схолар?
Оливер проглотил привычный ответ и сказал:
- Да. Дорога крепкая. Я по ней ходил.
- Вот! Шпаки шляются, а вы... Упырей испугались? Мертвецов бродячих? Или
все же беглых, что к Валу тянутся?
- Эй, скажешь тоже... Беглые сами этого болота как заразы бегают... -
сказал солдат с пятном на щеке.
- А насчет Темного Воинства у нас средство есть. - Оттар ковырял пальцами
в зубах.
- Это какое? - Куртис улыбнулся почти свято.
- А с тебя, моя милашка, штаны снимем и ко всем чудищам злобным задницей и
повернем.
За такие слова могли убить что в Тримейне, что в Эрде, но Куртис
по-прежнему улыбался, очевидно, он понимал юмор весьма своеобразно. Или у него
с головой не все было в порядке, с такой смешливостью? Назревшая было драка
рассосалась сама собой. Роланд выслал двоих солдат в караул.
- Вы хоть еретичке поесть вынесите, - сказал Оливер.
- Не твое свинячье дело, - тут же ответствовал один.
Второй, настроенный более добродушно, заметил:
- Да вынесем, не тужись. Нам ее живую доставить нужно, не дохлую. Опять же
удовольствия от дохлой в дороге никакого. Хотя Зигги у нас, пожалуй, разницы и
не заметит, верно, Зигги?
Воспользовавшись некоторым общим шевелением в зале, вызванным их уходом,
Оливер поднялся в свою конуру. Немного посидел на лавке, подошел к окну.
Наверху была тусклая, беспросветная тьма. Ни луны, ни звезд. Во дворе солдаты
развели небольшой костер - выгребли солому из конюшни. Женщина лежала все так
же неподвижно, не делая попыток повернуться или поправить задранный подол. Она
казалась мертвой. Может быть, ей лучше и быть мертвой - до встречи с
трибуналом, до допросов с пристрастием, до публичной казни - квалифицированной
казни. За годы жизни в Тримейне Оливер не припомнил ни одного процесса о ереси,
когда подсудимый был бы оправдан. Разница была в только в степени наказания. И
он никогда не слышал, чтобы хоть одну женщину, представшую перед Святым
Трибуналом, не казнили. Хотя, даже если ее оправдают, захочет ли она жить -
после того, что с ней сделали?
Но эта женщина убивала людей, напомнил он себе. Делала она это повинуясь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг