зажмурен, другой выпучен и, как на миг показалось Оливеру, уставлен в упор
прямо на него.
Только это он и запомнил.
Голубой с прожелтью глаз в кровавых прожилках.
Селия не могла обогнать его намного, но, когда он вошел в комнату,
оставалась неподвижна, словно сидела так уже несколько часов. Даже головы не
подняла. Она сбросила плащ, но не перевязь, и орлиная лапа на рукояти меча
хищно высовывалась из-за ее плеча.
Оливер замер в дверях. Он был вне себя, но усилием воли заставил себя
молчать. Ее чудовищная дикарская выходка - в виду окон служителя Трибунала -
могла стоить ей жизни, и, кажется, стоила ее Найтли, о нем же, Оливере, она
опять предпочла забыть. Но он не знал, как сказать ей об этом. То, что
произошло сейчас, - гораздо хуже, чем поединок на публике, и ссора, которую он
повлек, могла оказаться лишь бледным предвестием того, что способно было
привести к полному разрыву. И неизвестно, что площе - дать волю своему гневу
или унизиться, полностью подавив его.
Он сказал:
- Я был на площади. И видел, как его унесли.
- Вот как? - Голос ее звучал пусто и безжизненно. - А я вот не
дождалась...
- Зачем ты бросилась туда? Зачем? Увидеть его? Убить?
- Я не могла... - Она не договорила, задохнувшись, словно боролась с
кашлем.
- Что изменилось бы, если бы ты хоть немного подождала? Если бы мы пошли
туда вместе? Но ты упорно отшвыриваешь меня в сторону, потому что я могу
удержать тебя, могу не позволить тебе погибнуть глупо, бессмысленно и страшно.
- Ты забываешь, - медленно произнесла она, - мне ничего нельзя сделать. Я
уже мертвая.
Оливер снова призвал на помощь все возможное хладнокровие. Напомнил себе,
что известие о собственной смерти могло так потрясти ее сознание, что она на
время потеряла способность управлять своими поступками... Не властна? Но это не
вяжется с тем, как она поступила с Найтли.
- Доброго пути, жаркого огня, удобной могилы, - пробормотал он.
Селия подняла голову. Ему стало не по себе. Такой он видел ее только раз,
в тот жуткий вечер после возвращения от моста. Глаза запали, кости выступили
под кожей, губы дергались.
- Это он сказал... - она сделала паузу, - Алиене, когда та уходила...
туда, на мост. Его последние слова. Больше никто их не слышал. Не думаю, чтоб
он сознательно желал мне смерти. Хотя, может, и желал. Но он считал, что я
испугаюсь и вернусь.
Оливер выпустил, наконец, притолоку двери, за которую цеплялся, шагнул
вперед, сел против Селии на пол. Он не знал, что пугает его больше, - это вновь
возникшее в ее речи "я" или то, что Селия видит в его словах и поступках
сходство со словами и поступками Найтли.
- И все сбылось... - продолжала она. - Все. Знаешь, я видела эту могилу. А
он, должно быть, хорошо помнил свои слова, если... если...
- Если пытался изменить прошлое, - тихо докончил Оливер. - И поскольку его
слова слышала только Алиена, когда он услышал их от тебя, то понял, что опыт
его был удачен. И это его добило. Но, - внезапно он оживился, - что, если он
придет в себя? Он же расскажет, что ты вовсе не умерла! Нам нужно немедленно
уезжать отсюда!
- Что он им расскажет? - саркастически спросила она. - Что я была мертва,
он меня воскресил, потом меня снова убили и я снова воскресла? Даже Лазарю
евангельскому удалось через такое пройти только один раз. Нет, если к нему
вернется речь, в чем я сомневаюсь, все его признания сочтут бредом
умалишенного. А коли ум у него еще остался, для него же лучше держать язык на
привязи.
- Я, наверное, никогда не пойму тебя. Твою безмерную расчетливость и
неспособность действовать разумно... твое благородство и равнодушную
жестокость...
- Это хорошо, что ты не понимаешь. - Усмешка тронула ее губы.
- Хорошо - для тебя или для меня?
- Для нас обоих... А что до моей жестокости... ты прав, я жестока, знаю
это, но знаю также, что за все мне придется заплатить. За всех убитых мною, за
то, как я обращалась с тобой, равно как и за то, как я поступила сегодня, - за
все воздается.
- Ты же сама говорила, что жизнь несправедлива по своей сути.
- А разве я сказала, что плата будет равноценной?
Она встала и подошла к столу, чтобы выкресать огонь. Маленький фитилек
свечи колебался от сквозняка, и Селия прикрыла его ладонью, тут же окрасившейся
бледным сиянием. А лицо - в тени.
Почему все же привратник сказал, что у нее черные глаза?
Оливер настоял, чтобы отправиться в монастырь одному. И Селия не
возражала. Очевидно, она все же осознала, что ее последняя выходка перешла
всяческие границы. Они и без того уже достаточно долго щелкали судьбу по носу.
Конечно, наглость лучшее оружие и главное счастье жизни, но всякий наглец
потеряется в пыточной камере.
Отец Маэль встретил Оливера, как всегда, любезно, рассеянно
поинтересовался: "А где же ваш фамулус?" - видимо, имя спутника Оливера он не
запомнил и, получив ответ: "Болен", тут же забыл о нем, но не о болезнях и
хворях.
- А у нас в монастыре прибавилось хлопот, - сообщил он. - Помните, я
рассказывал вам об осужденном грешнике, коего приговорили отбывать наказание в
нашей обители? Так вот, несомненно, грехи его оказались слишком тяжелыми, дабы
он мог ограничиться пребыванием в монастырской келье, или даже в узилище,
которое, должен признаться, несмотря на мягкость царящих здесь нравов, у нас
существует, - однако и оно, должно быть, показалось бы ему теперь императорским
дворцом. Ибо ныне он заключен в гораздо более тесной темнице, темнице без
замков, стен и решеток - темнице собственного тела.
- Я что-то не понимаю вас, отец Маэль. - Оливер был несколько сбит с толку
риторической фигурой. - Он умер?
- Лучше бы ему умереть, да простит мне всемилостивый Господь подобные
речи! Он жив, но жизнь его есть подобие смерти: без движения и без языка. Иными
словами, его хватил удар.
Стоило выслушивать весь этот поток элоквенции, дабы узнать то, что Оливеру
и так было известно!
- Следует ли понимать, что его пользуют в лечебнице вашей обители?
- Пользуют, пользуют... Только пользы от этого не видно. Брат Этерскел,
наш лекарь, уверяет, что при надлежащем уходе он сможет прожить еще достаточно
долго, но надежды на то, что он встанет, - если только Господь Всемогущий не
совершит чуда, - почти никакой. Впрочем, - библиотекарь слабо улыбнулся, -
приор уже придумал, как обратить прискорбное сие событие на пользу монастырским
нравам. Поскольку недавние происшествия требуют укрепления порядка и усиления
наказаний, ужесточать же их до крайности приор считает неблаготворным, он
наложил послушание на молодых новициев, провинившихся во время карнавала, по
очереди нести службу при этом болящем. Убогий получит надлежащий уход, а
послушники более чем зримо познакомятся с последствиями грехов и неправедной
жизни.
- И заодно поучатся у лекаря, как достойно оказывать помощь больным, и,
может быть, пойдут по стопам врачевателя, а не врачуемого...
- Да, да! Именно это я и хотел сказать! Вы все превосходно понимаете.
Когда Оливер рассказал Селии о параличе, в котором обречен пребывать
Найтли, ответом ему было яростное:
- Пусть теперь на себе узнает, каково разуму быть пленником, не хозяином
тела!
Его несколько смутила эта вспышка.
- Ты так его ненавидишь?
- Теперь уже нет, наверное. То, что случилось с ним, - и правда хуже
проклятия. Несчастная его судьба... всегда была несчастной, не только ныне.
Праведник из него получился такой же, как ученый, а ученый - такой же, как
герой. Вечно он поступал неправильно и делал из этого неправильные выводы. А
что в результате? Душонка, обремененная трупом. Кстати, это еще один пример его
неправильных выводов. Я действительно не читала Эпиктета. Точно так же, как и
Алиена. Эту фразу я вычитала у Марка Аврелия.
- Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На лекарку, пытающуюся заговорить
зубную боль.
- Да, - она рассеянно кивнула, - прости, что своими благоглупостями тебе
мешаю... Ты из-за меня деньги взять у отца Маэля не забыл?
Столь странный переход мог удивить еще больше, но Оливер уже устал
удивляться.
- Не забыл, как ни удивительно. Видимо, потому, что засунул кошелек в
сумку до того, как он рассказал мне... о Найтли. Так и таскал. Вот он. - Оливер
выложил кошелек на стол, но стягивавший его ветхий ремешок порвался, и монеты с
глухим стуком покатились по столешнице.
Селия подняла выпавшую печатку отца Маэля и подкинула ее:
- Знак честности... Он, между прочим, не взял с тебя расписку в получении
денег. Если бы дело было не в Карнионе, я бы сказала, что приор выделил большую
сумму, а библиотекарь часть денег присвоил. Но он приложил этот камень, уже не
помня смысла обычая... Красный, белый и черный... цвета Святой Девы... или же
Владычицы зверей... - Она бросила печатку на стол и обхватила голову руками. -
Заговорить боль... только не зубную... Нам нужно уехать отсюда.
- Из империи?
- Из Фораннана... из Карнионы... от всей этой древности, что пропитала
здешнюю жизнь... Это она во всем виновата... Променять хрустальную башню на
обычный дом... Может, ты и был прав, ты всегда в конечном счете оказываешься
прав, и мне нечего возразить тебе.
- Ты забыла - это я предложил ехать в Фораннан. И это я виноват в том, что
тебе так плохо.
- Значит, и тогда ты был прав. Мы могли бы поехать в любой другой город,
но судьба Найтли решилась здесь, и нам нет причины бежать...
- Значит, не я был прав, а судьба. Я всегда тебе говорил, что верю в нее.
Сила скоро перемелется,
И судьба во всем обманется.
Пусть ничто не переменится,
Но зато душа останется.
Песня, приписываемая Голиарду из Тримейна (XIII век). В "Carmina" брата
Ширы Несского не вошла.
Оливер не сразу нашел в порту "Холле", корабль Сторверка Хагбардсона
Брекинга - таково было полное имя их приятеля. "Холле" стояла у дальнего пирса,
и пока Оливер туда шел, он успел много чего наслушаться, в отличие от
предыдущего своего похода в порт. Разумеется, заботой порта было не покаяние,
как у города. Здесь ждали наплыва беженцев из области Эрдского Вала - дешевой
рабочей силы. Это могло бы порадовать некоторых судовладельцев, но портовый люд
- плотников, конопатчиков и в особенности грузчиков - это обстоятельство
приводило в бешенство.
"Холле", несмотря на мрачное название (или в семье Брекингов в ходу такие
шутки? Впрочем, Сторверк упоминал, что корабль принадлежал его тестю),
оказалось довольно красивым судном. Белобрысый веснушчатый парень, драивший
палубу, жизнерадостно сообщил, что капитана нет, когда будет, неизвестно, а
вообще-то, если ног своих не жаль, искать надо в "Трех подковах", дела там у
него какие-то, ну и подхарчиться тоже решил...
Пришлось проделать весь путь в обратном направлении.
Сторверка он заметил сразу - тот сидел за тем же столом, что и в прошлый
раз, видимо, это было его привычное место, и с довольным видом тянул пиво из
кружки. Увидев Оливера, он махнул рукой, приглашая за стол.
- Привет! Где вы пропадаете все время? Свечки в церквах ставите за свои
грехи? Эй! - крикнул он служанке. - Бутылку реутского...
- Может, не стоит?
- Стоит. Я тут одно дело удачно провернул. А партнер, понимаешь, попался
постник - в покаянные дни ничего, кроме пива, причем темного, в цвет смирению,
не трескает... Я почему еще рад тебя видеть? Вот. - Сторверк указал на соседний
стол. Там худосочный, замученный донельзя малый с жадностью поглощал похлебку
из кислой капусты. - Нейл наконец выбрался из дока. Я ему нарочно ничего не
говорил, ждал тебя, чтобы пристойно беседу завести.
- Вот и хорошо, что ничего не говорил, - сказал Оливер. - Знаешь, мы
решили внять твоим словам насчет заморских поездок...
Они покинули Фораннан, как и намеревались, - с окончанием зимних штормов.
Но до этого успели произойти кое-какие события. С грустью сердечной пришлось
расстаться с "полководцами". Неопределенность их судьбы не позволяла тащить
лошадей вдоль побережья морем, да вдобавок платить за это. Из "Хрустальной
башни" они переехали сначала в "Три подковы", а потом, по настоянию Сторверка,
прямо на "Холле". Сторверк беспокоился не напрасно - жданные и нежеланные
беженцы прибыли. Местные грузчики нападали на них при каждом удобном случае.
Пару раз случались кровавые драки с поножовщиной, и однажды подожгли портовые
трущобы, где беженцы обитали, огонь же из-за сильного ветра затем перекинулся
на близлежащую таверну, носившую, по иронии судьбы, название "Подпаленный
кабан". "Три подковы" пока не пострадали, но кто знает...
Казалось, тут бы и вмешаться силам Лиги, но ее официалы утверждали, что их
обязанность - поддерживать порядок в море, а не на берегу, городская же стража
предпочитала не соваться в доки, дожидаясь, пока все уладится само собой.
Однако жестокость, грубость и опасность портовой жизни словно бы выводили порт
из сферы внимания возможных агентов Святого Трибунала. "На воде, хоть и
соленой, костры не слишком разведешь", - заметила Селия.
Со Сторверком они подружились, как ни опасно было им доверять кому бы то
ни было, - а они, скрывая от Сторверка правду о своем прошлом, все же доверили
ему свои жизни. Именно Сторверк нашел покупателей для Гая и Гнея. Он переселил
их на свой корабль. Вообще он казался воплощением правила "Честность - лучшая
политика". Он торговал чем угодно, но никогда не переступал закона, поэтому мог
не опасаться внимания Лиги. Все его матросы были свободными людьми, но причины,
по которым Сторверк отказывался иметь дело с вербовщиками и работорговцами,
ничего общего с принципами морали и христианского милосердия не имели. "Эти
рабы, - отмахивался он, - что покраденные, что запроданные... с виду-то с ними
вроде выгоднее, а на деле - один убыток. Пусть с ними императорский флот
возится, с галерами-то своими. Я лучше жалованье платить буду - себе дороже". И
то, что он не постеснялся взять с них комиссионные за продажу лошадей -
представитель древнего рода!- и часть платы за проезд вперед, как-то внушало к
нему симпатию. Иначе он был бы слишком хорош, чтобы быть правдивым.
Что ж, для них он был хорош и так - добродушен, жизнерадостен и
разговорчив. Обожал распространяться о своей семье - родителях, братьях
(которых иногда брал с собой в плавание), сестрах, сыновьях Олафе и Магнусе - в
той же мере, как другие моряки любят трепаться о муссонах, пассатах, морских
змеях, сиренах, плавающих островах и тому подобном. Несомненно, у него было
остро развитое чувство семейственности, плановости - и по этой именно причине
он и подружился с Оливером и Селией. "Из-за этого мерзавца Хьюга мы с вами
вроде бы как родственники", - как-то сказал он. Последние же признавали между
собой, что для тех, кого Сторверк родственниками не считал, он мог быть весьма
и весьма опасен.
Каюта, в которую они вселились, располагалась на полуюте, рядом с
капитанской. Это были единственные отдельные каюты на корабле, и, поскольку
"Холле" не была предназначена специально для перевозки пассажиров и принимала
их лишь от случая к случаю, логично было предположить, что там жили братья
Сторверка - Эйнар и Торвальд, когда он брал их с собой, или же его тесть, он же
компаньон.
Команда проживала в носовом пристрое на полубаке. "Холле", в отличие от
большинства торговых кораблей, была палубным судном. Построить такое стоило
больших затрат, но, по мнению Сторверка, они окупались. Так, товары в трюме не
страдали от морской непогоды, и это вызывало уважение у солидных коммерсантов.
Команда "Холле" состояла из двадцати пяти человек, не считая помощника
капитана и кормчего - звали их соответственно Родри и Датан, - которые по
судовой росписи к матросам не причислялись, имели, согласно контракту,
заключенному со Сторверком, ряд привилегий, в частности, право обедать за
капитанским столом. Вообще, среди моряков существовала определенная иерархия,
не хуже, чем при дворе, и чем моложе и неопытнее они были, тем меньше было у
них прав, но, поскольку все с этого начинали, таковой обычай считался
единственно правильным. .
Итак, на смену вполне пристойной комнате в "Хрустальной башне" пришла
теснейшая каюта, в которой вдвоем было не повернуться, однако она обеспечивала
приватность, какую они вряд ли получили бы, решившись отправиться в путь на
другом корабле. Здесь они обвыкали, прежде чем корабль выйдет в плавание.
("Ничего, - усмехалась Селия, - в Карнионе говорят, что у воды приоткрываются
сокровенные знания". - "У воды? Я-то всегда считал, что в горах. По крайней
мере, чтение Святого писания приводит к таким выводам". "Очевидно, Эрдский Вал
для сокровенных знаний недостаточно высок...") Сторверк проворачивал свои дела.
Корабли Лиги по-прежнему стояли в порту, и "Холле" в принципе могла
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг