забывать об опасности. Она ведь никуда не исчезла.
- А ты вовсе и не забывал о ней. Даже мне напоминал при случае.
Когда они вернулись в гостиницу, Оливер внес плату еще за неделю вперед,
заметив при том, что, мол, предполагали провести в Фораннане только карнавал,
но потом решили, что глупо было бы уехать, не почтив главной святыни города.
Гостинник завел очи горе.
- О! Святой Камень! Великий день для Фораннана! Знаете, - доверительно
сообщил он, - кому посчастливится увидеть раку с камнем, тот целый год не будет
знать никаких болезней.
- То-то давка будет на .улицах, - промолвила Селия, когда Оливер,
поднявшись в комнату, пересказал ей эти слова. - Еще и убьется кто-нибудь, за
даровым здоровьем гоняясь...
Оливер уже настолько успокоился, что мог беседовать на отвлеченные темы.
- Камень Захарии... Никогда не слышал этого предания. Очень похоже на
Святой Грааль, ты не находишь? Но ту историю все знают. То ли Святая Чаша
вытеснила Святой Камень, то ли историю камня сотворили по подобию истории чаши.
- Ошибаешься, - тихо ответила Селия. Она сидела, положив на колено том,
взятый у отца Маэля. - То есть в последнем случае. А в том, что потеснила, - ты
угадал. Но это в том, что касается истории. А сам камень... ни у каких сарацин
он не хранился, и учитель Бреннан тут вовсе ни при чем. Камень с незапамятных
времен находился в Древней земле, почитался как даритель здоровья и
благополучия... и назывался он тогда Камень Крови.
- А потом произошло то же, что с житием святого Хамдира.
- Вот именно. Христианство в Карнионе не резало язычество по живому, а
словно бы приняло его в себя, и порой это рождало на свет довольно странные
верования.
- Это память Алиены так подсказывает? - Ему очень не хотелось произносить
это имя, но иначе объяснить слова Селии он не мог.
Она кивнула, не глядя ему в глаза.
- Старая Карниона была хрупкой как стекло... все эти хрустальные башни,
великие силы, заточенные в кристаллы, стеклянные монеты в их легендах возникли
не случайно... Но когда разбиваешь хрусталь, помни, что осколки могут
проникнуть в кровь. - Она как будто что-то проглотила, прежде чем продолжить. -
Алиена, как ты знаешь, происходила из старой семьи, где сохранилось довольно
много традиций дохристианских времен. Вдобавок еще ее личные знания о
странствиях в Заклятых землях... Боже мой, в каком искаженном виде это
воспринимается теперь, и по каким крохам... - Ее губы искривились. - Сокровища
Открывателей...
- Это и есть... осколки хрусталя... попавшие в твою кровь?
- Да... и избавиться от них можно будет лишь вместе с кровью. Конечно, и
польза от этого есть. В прошлый раз я просила тебя не спрашивать о прорывах
Темного Воинства, но сейчас в состоянии рассказать, что мне об этом известно.
Хотя тогда, в заброшенном поселке Открывателей ты о многом догадался сам. Один
из оседлых адептов запретных знаний, иногда кормившийся возле Открывателей, -
Сторверк мельком упоминал о них, - нацарапал на стене в соседстве со знаком
Освобожденной Скверны названия именно тех мест, где скверна прорывалась в наш
мир. Правда, скверной это было для нас. Там, откуда они приходили... эти
создания или явления... они были чем-то обыденным, естественным... только здесь
от того никому не было легче - ни нам, ни им. В самые древние времена
прибежищем Темному Воинству служила Белая Берлога... там всегда лежал снег,
несмотря на то, что это были всего лишь предгорья, потому и "белая"... после
там прошла дорога. Пустая Чаша - потухший кратер где-то к западу от Междугорья
- место, где, по преданию, Темное Воинство покинуло пределы нашего мира. Это
довольно смутная история, есть песня, которая приписывается святому Хамдиру, он
был современником тех событий, - я тебе ее спою как-нибудь потом...
- А... Брошенная часовня?
О Сломанном мосте Оливер, по закономерным причинам, спрашивать не стал.
- Была такая в Заклятых землях. Говорили, что там открывается истина.
Десятилетиями туда таскались паломники. Но Открыватели, хоть и сопровождали их
туда, были о ней весьма худого мнения, а к их мнению стоило прислушаться. Что
до меня, то я не верила, что истину можно постичь подобным способом, и никогда
туда не ходила.
Оливер вздрогнул, услышав это "я". Чтобы уничтожить это наваждение,
произнес:
- Сторверк ни о чем таком не упоминал.
Селия, наконец, взглянула на него:
- Еще бы! Если его мать была Открывательницей, то он тоже не числит за
часовней никакой истины. Тем более, что ему лучше, чем мне, известно, что за
зло там таилось. Видишь ли, я никак не могла понять, почему сейчас, когда
пресловутые земли стали Открытыми, там никто не живет. А ведь раньше, когда
было много опаснее, там искали не вымышленные сокровища, а зло и свободу. Когда
Хьюг сказал нам об этом, я как-то не обратила внимания, что зло он поставил на
первое место. Для меня-то важнее была свобода. Однако многие люди... слишком
многие... ищут прежде всего зло. Оно-то их туда и тянуло. Те наивные молодые
авантюристы, что стали потом родителями Сторверка, а Заклятие сняли походя,
спасая свою жизнь, подумать об этом не удосужились...
- И получается, что Заклятые земли были прежде всего вместилищем... этаким
заповедником зла?
- Да, но зла нечеловеческого, зла, лежащего за пределами нашего осуждения.
И я не знаю, что с большим правом заслуживает названия "Заповедник зла" -
Заклятые земли или Святой Трибунал.
- Мы снова вернулись к тому, с чего начали. И никакими разговорами о
Темном Воинстве и его прорывах от него не отгородишься, как ни запирайся в
гостинице.
- А мы и запираться не будем. Было бы странно, если бы мы запирались за
два дня до окончания карнавала. А потом я просто посижу, вот, - она хлопнула
рукой по книге брата Ширы, - стихи почитаю.
- Как бы я хотел относиться ко всему с таким хладнокровием. Но не могу. А
ты говоришь, я сильный. Иногда мне кажется, что этим своим заклинанием ты
стараешься утешить меня... или скорее себя за то, что связалась с таким. Но
какой я ни есть - жалкий, жестокий и трусливый - я люблю тебя. - И, - он не
знал, почему последняя фраза сорвалась у него с языка, - я не Найтли.
При звуке этого имени выражение лица у нее стало такое, что Оливер сразу
пожалел, что упомянул его. Потом она отложила книгу в сторону.
- Я тебе верю. Хотела бы я не верить тебе...
Далеко, средь белизны земель,
Стоит одинокая гора,
Что раньше пылала огнем,
А нынче стала огромной
Каменной чашей...
Странно, Раньше Оливер никогда не слышал, чтоб она пела. Напротив,
настаивала на том,, что петь не умеет, что нет у нее ни голоса, ни слуха,..- а
это оказалось совершенной неправдой. Может быть, стеснялась его? Но когда он
вошел в комнату, Селия не смутилась и не сразу оборвала песню.
И какие бы ветры
Ни бушевали вокруг,
Внутри этой чаши
Всегда тишина.
А на дне ее - два меча...
Она кивнула, не изменяя ставшей привычной за время путешествия позы - одно
колено согнуто, другая нога вытянута, - на постели сидела как на земле.
Оливер, бросил плащ на спинку стула, сел напротив.
- Ну что, видел Камень Крови?
- Нет, - ответил он. - И служителя Трибунала тоже не видел.
Он опоздал к началу процессии, при коем клир Фораннана вынес из врат
монастыря, сегодня широко распахнутых, камень Захарии в хрустальной раке.
Подоспел лишь тогда, когда за клириками к Соборной площади, где должно было
происходить празднество покаяния, двинулись представители многочисленных
братств и конгрегации - бледные, словно все дни и ночи карнавала они проводили
в непрестанных бдениях и молитвах, в нарочито залатанной новой одежде. Первыми
сегодня следовали члены братства святого Иоанна Крестителя, как бы связанного
узами крови с реликвией, чей праздник отмечался, затем представители
конгрегации Семи скорбей Девы Марии, Пяти ран Спасителя и многих других.
И все они устремлялись к собору. Так что, если бы Оливер действительно
желал взглянуть на реликвию, вряд ли он сумел бы к ней протолкнуться.
Говорили, что вся Соборная площадь будет запружена народом, что соберется
не менее двенадцати тысяч, не считая детей. Посланец примаса мог быть
удовлетворен - коли он приехал убедиться, что жители Фораннана, покончив с
распутной карнавальной жизнью, перешли к покаянию. Отец Маэль был прав - город
преобразился. Люди на всем пути следования процессии истово молились и
обливались слезами, словно бы упиваясь этим, по речению святого Бернарда
Клервосского, вином ангелов. Истинный благочестивей сказал бы, что слезы
вызваны крыльями благодати, овевающими толпу, злостный нечестивец - что
пронизывающим ветром. И на этот же ветер списал бы он обстоятельство, что
бесчисленные свечи и факелы, несомые членами конгрегации в солнечный январский
день, то и дело гасли. Однако ж в толпе это находили дурной приметой, виной же
тому считали то, что носилки с реликвией сподобились нести только представители
духовенства. Раньше, услышал Оливер, подобная честь выпадала самым знатным,
именитым жителям города, которые исполняли ее с великой торжественностью и
высоким почтением, теперь же клир отринул обычай, узурпировав право приобщиться
благодати (а ведь клирики и в будни могут зреть Святой Камень) и лишив ее
мирян. И хотя ропот толпы не переходил в откровенную брань и сквернословие,
также нередко сопровождавшие священные процессии, ясно было, что будущее
представляется людям в самом мрачном свете, и это было еще одной причиной
проливать слезы на ветру и бить себя кулаками в грудь.
Те же, кто следовал за духовными конгрегациями, били себя отнюдь не
кулаками, но бичевали веревками, завязанными узлами, и даже хлыстами,
приспустив власяницы до пояса или даже вовсе ограничась набедренной повязкой,
босые, с шеями, натертыми веригами... Все это было так несвойственно Древней
земле, так не похоже на нее, что Оливеру невольно хотелось отвести глаза,
пускай видывал несравненно худшие виды - в том же Тримейне, например. Там, если
честно признаться, каялись с гораздо большим рвением. Там подобное празднество
не обошлось бы без посещения городского кладбища и лицезрения останков умерших,
выставленных на показ, дабы напомнить, что in vitae sumus in morte (Средь жизни
мы в смерти (лат.).) без замуровывания какой-нибудь добровольной затворницы в
келью при монастырской стене или в ограде того же кладбища... Да и сравнительно
теплый климат Фораннана давал здешним кающимся преимущества перед тримейнскими,
коим зачастую приходилось месить босыми ногами снег. Однако январь и в Древней
земле оставался январем, и чтобы расхаживать без малого нагишом, требовалось
благочестие немалое. А говорили, что процессии кающихся будут следовать улицами
Фораннана всю неделю. Это ж какое надобно здоровье! Говорили, правда, и о том,
что большинство кающихся - не местные, а паломники, прибывшие в город со всех
концов империи.
Но откуда бы они ни пришли, те, кто двигался в процессии, были людьми,
добровольно наложившими на себя покаяние. Существовали же и такие, для которых
покаяние стало приговором - что должно было увенчать нынешний праздник. Самих
этих грешников Оливер не увидел, равно как и реликвию, хотя по другой причине,
- их везли на Соборную площадь другими улицами. Там, наверное, тоже собралось
немало зрителей поглазеть, что и как. Предстояли костер, бичевание, позорный
столб. Впрочем, насчет смертной казни люди с уверенностью говорили только об
одной. Проповедник запрещенной секты братьев Свободного Духа, о которой
сообщалось, что там под предлогом приобщения таинствам Духа предаются самому
разнузданному разврату, был приговорен к сожжению еще до Рождества, однако
исполнение было отложено до сегодняшнего дня. Были и другие приговоренные,
доставленные сюда свитой посланца архиепископа, - какая-то ведьма, какой-то
проштрафившийся монах, но кто из них подлежит смерти, а кто иному наказанию, в
толпе точно не могли сказать.
Да, не столичный город Фораннан, верно. Две смертные казни в подобный
день, всего только две! В Тримейне по большим праздникам, бывало, сжигали до
тридцати ведьм и еретиков одновременно. Оливеру приходилось слышать, что
доходило и до восьми десятков, но сам он этого не видел.
Он отбился от толпы и переулками, которые за неделю уже успел выучить,
добрался до "Хрустальной башни". Беспокойство снедало его с самого утра, как
только он покинул гостиницу, а сейчас просто грызло, как голодная собака кость.
Правда, хозяин и слуги опередили его, едва ли не с рассветом отправившись
поглазеть на выход процессии, но кто-то из них мог вернуться, заметить, что
Селия не выходила, и донести на нее. Или она сама, наскучив ожиданием, могла
отправиться искать его.
Но она была дома (если гостиничный номер дозволено называть домом), пела и
ждала его. И ничего не случилось. Пока.
- Я не видел камня, - повторил он, - но видел, как праздник греха
сменяется празднеством покаяния. И знаешь что? Мне думается, что больше всех
каются не те, кто в эти дни вокруг нас пьянствовал, дрался, играл в чернь и
нарушал супружескую верность, а те, кто этого не делал. Полосуя себя в кровь,
ломая шеи железными цепями и покрываясь на холоде гусиной кожей, они надеются
искупить не определенные грехи, но само свое существование на этой земле, ибо
для них родиться - уже значит впасть в грех. Те же, кто этого не делает, - не
говоря о нас с тобой, - обречены на вечные муки.
- Есть и такие, - тихо отвечала она, - что утверждают, будто даже Сатана
будет прощен в конце времени.
- Их жгут, Селия.
Она резко отвернулась к окну.
- Спасибо, что напомнил.
Ему оставалось порадоваться, что Соборная площадь слишком далеко отсюда,
чтобы Селия сумела увидеть в окно, между домами, отблеск костров.
Они выжидали еще три дня, прежде чем решились пойти навестить отца Маэля и
узнать от него, как обстоят дела. Вряд ли это можно было выведать иным
способом. Процессии кающихся разгуливали по городу, упоенно размахивая
окровавленными хлыстами и вопия, что бьют их судороги не от холода, но от того,
что чувствуют они, как чья-то душа отправляется в ад. Даже в тихом переулке за
церковью Святой Екатерины однажды раздался грохот - какой-то грешник в знак
унижения плоти велел протащить себя по улицам в свином корыте. Но вряд ли из
этого можно было извлечь какие-то практические сведения.
Иных знакомых в городе, кроме Сторверка и хозяина гостиницы, у них не
было, но Сторверк наверняка не имел никакого касательства к церковным делам, а
расспрашивать гостинника могло оказаться себе дороже. Итак, единственным
источником информации оставался монастырь Святого Бреннана. Оливер собирался
направиться туда один, но Селия, которая в предыдущие дни вела себя чрезвычайно
кротко, воспротивилась. В конце концов, происходящее больше всего затрагивает
ее, и она желает узнать новости немедленно, не дожидаясь возвращения Оливера. А
если он опасается, что их схватят, то что мешает Трибуналу повязать их
поодиночке? А так они, по крайней мере, будут вместе.
Она его уговорила, присовокупив обещание не высовываться и не задавать
лишних вопросов. И, прихватив перечитанное за последние дни творение брата Ширы
("сей Часослов любви в тиши уединенья", как назвал его один тримейнский пиит),
они двинулись по направлению к обители Бреннана.
Сами улицы, казалось, потускнели. Серо-розовые плиты песчаника, из которых
по большей части были выстроены стены домов, словно поубавили в своей окраске
розового и прибавили серого. Или с них просто сняли гирлянды, флаги и
штандарты, украшавшие фасады в дни карнавала. Нет, город Фораннан с уходом
праздника не стал ни мрачным, ни унылым. Он стал обычным.
И монастырь изменился, правда, лишь внутри.
Луигне отпер дверь почти мгновенно и обошелся без пререканий и
сопроводительных комментариев. Неловкость, с которой он передвигался, пропуская
их, наводила на мысль, что его пороли, - может, не сильно, но чувствительно.
Двор, как и прежде, был почти пуст, но стоило лишь переступить порог
скриптория, как стало ясно, что пустота двора объясняется отнюдь не тем, что
братия, как совсем недавно, отлынивает от своих обязанностей. Монахи, в
основном молодые, - на первый взгляд их было не менее двух десятков - усердно
скрипели перьями, склонясь над столами. В прежние свои посещения карнионских
монастырей Оливер узнал, что переписывание книг, дозволенных к чтению мирянам,
служит одинаково хорошо как просвещению населения, так и обогащению обители. И
здешние переписчики и миниатюристы потрудились на своем веку над немалым
количеством Часословов и Псалтирей, житий и бревиариев, лекционариев и exempla
(это уже для приходских священников, а также проповедников, не имеющих, в
отличие от знатных прелатов, на службе собственных переписчиков). За особую
плату можно было заказать даже копию книги из монастырской библиотеки, чего на
Севере и в горячечном бреду не представишь.
Монахи работали молча, не проявляя неподобающего их званию греховного
любопытства, и позволяли себе лишь краем глаза покоситься в сторону вошедших
чужаков, да и то наклонив головы и приспустив веки.
Отец Маэль, стоя у окна, которое здесь было даже застеклено, что позволяло
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг