Проблемы добра и зла, насильственного внедрения добра, "вертикальных
прогрессов" и целей, которые ставит перед собой человечество и разум
вообще, в конечном счете, проблемы гуманизма и человечности приобретают в
повести особо бескомпромиссный характер, когда выясняется, что никаких
пришельцев, никакой сверхцивилизации не было и нет. Такое объяснение
заставит нас пожалеть о роковом выстреле Экселенца - открытой опасности
молодой человек не представлял. Вернее опасность была, но не конкретно в
Абалкине.
Безудержное, по Бромбергу, а впрочем, и любое другое тоже, развитие
человечества привело и будет приводить к появлению противоречий, без чего
никакого развития и быть не может. Среди них будут и трудные, и досадные,
и нежелательные. Представлять себе грядущий мир, каким бы он ни был
совершенным, выкрашенным в голубое и розовое, конечно, ошибочно. Но снова,
уже в который раз приходится говорить, что было бы неверным видеть в
модели Стругацких только предсказание грядущих потрясений.
Развитие любой области человеческой деятельности невозможно без появления
в ней группы лидеров, без появления элиты, ушедшей намного дальше других.
Но нет ничего опаснее той же элиты, если она отрывается от народа, если
цели, которые она перед собой ставит, оборачиваются самоцелями, если
отбрасывается изначальное гуманистическое содержание. Мы видели и видим
такие превращения не раз.
Несомненно, что лишь самые выдающиеся умы могли создать техническое чудо -
атомную бомбу, а потом водородную, а потом нейтронную, а потом
рентгеновский лазер и т.д. Да вот только нужен ли человечеству подобный
"вертикальный прогресс"?
Так кто же эти "людены", сверхчеловеки, наделенные фантастическими
способностями и возможностями, нужны ли они человечеству, означает ли их
появление рывок в его развитии? И оправдан ли тот отрицательный ответ,
который дает повесть? Может быть, они - авангард, новые "очкарики", и к
ним надо подтягивать отставшее человечество? Может быть, не волны должны
гасить ветер, а ветер вздымать волны как можно выше над средним "уровнем
моря"?
Но Тойво Глумов рассуждает так: "Враг рода человеческого нашептывает мне,
что только полный идиот способен отказаться от шанса обрести сверхсознание
и власть над Вселенной..." Однако "идиот" находится. Это сам Тойво. Он
предпочитает вообще исчезнуть, похоронить себя, чем насильно стать
миллиардером, превратиться из человека в нелюдь. Как поется в песенке
Высоцкого: "Мол, принцессы мне и даром не надо", хотя испокон веков
считалось, что царские дочки служат главным призом и венцом устремлений
для добрых молодцев. А вот директор института Логовенко - тот ничуть не
сомневается в праве принадлежать к высшей расе и формировать себе подобных
без их ведома и согласия.
Ключ к ответу в фигуре любимого героя из ранних книг Стругацких Леонида
Горбовского, точнее, в его морали, о которой Максим Каммерер говорит так:
"Из всех возможных решений выбирай самое доброе". Не самое обещающее. Не
самое рациональное. Не самое прогрессивное. И, уж конечно, не самое
эффективное. Самое доброе! Он никогда не говорил этих слов, и очень ехидно
прохаживался насчет тех своих биографов, которые приписывали ему эти
слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его
жизни - именно в этих словах". Вот в чем дело-то. Когда люди научатся
безошибочно выбирать из всех возможных решений самое доброе, самое
гуманное, самое человечное, только тогда они получат гарантию не
уничтожить самих себя и не превратиться в люденов-нелюдей. О том, как
такая мораль сработала бы в наши дни, и говорить нечего... Правда,
Стругацкие не дали ответа: а что же делать, если такой "авангард" уже
возник, если людены уже смешались с людьми. Я вижу в этой ситуации много
новых и нерешенных коллизий, и, возможно, они могли бы составить
содержание еще одного тома, который уже никогда не будет написан.
После того как я высказал это предположение, мне попалось под руку
предисловие Бориса Стругацкого, в котором он рассказал, что они и вправду
задумали еще один том, где бы заканчивалась эпопея Максима Каммерера. Судя
по краткому изложению их замысла, я заподозрил, что, может быть, эта книга
была бы лучшим произведением Стругацких. И хотя, конечно, в маленькой
аннотации я и не мог найти ответа на вопросы, которые только что задавал,
я убежден, что так или иначе они нашли бы свое разрешение в новой, к
несчастью, несбывшейся книге.
Попробуем поискать ответ у других авторов. Так, своеобразным развитием
темы сверхлюдей-люденов может служит повесть Геннадия Прашкевича "Другой"
/1991 г./. Писатель соединил в ней две вроде бы несоединимые темы. С одной
стороны, это политический памфлет, направленный против жестокой диктатуры
в одной из азиатских стран. Прашкевичем страна названа Саумой, но по этой
части в ней не только нет фантастики, я даже думаю, что ни фантаст, ни
очеркист не сумел бы передать словами всего ужаса кровавой оргии,
развернувшейся несколько лет назад в полпотовской Камбодже. У литераторов
не хватило бы воображения.
Но Прашкевич вводит и фантастическую ноту: некий доктор Сайх, производя
опыты на человеческом материале, выводит генетически совершенное существо.
Не говоря уже о его феноменальных физических данных, Кай Улам
исключительно добр, милосерден, великодушен, любвеобилен, детолюбив и т.
д., то есть обладает всеми теми качествами, которые находятся в резчайшем
противоречии с тем, что творится вокруг. Но на самом деле никакого
несоответствия здесь нет. Любой социалистический строй ставит перед собой
воистину фантастическую задачу: в кратчайшие сроки создать "нового
человека". Вспомним слова Бухарина, который вроде бы не относился к числу
кровавых палачей, о том, что даже расстрелы - это способ выработки
коммунистического человека из капиталистического материала. Вспомним,
казалось бы, хвастливые, но не такие уж безобидные слова Сталина о том,
что советский человек /любой!/ на голову выше любого буржуазного чинуши.
Вот вам и теоретическая база для уничтожения капиталистического
"материала". Прашкевич лишь довел эту тенденцию до некоторой гиперболы, я
бы даже не сказал, что очень уж невероятной. Для доктора Сайха
человечество лишь навоз для создания "других". То, что ему под руку
попались кхмерские крестьяне - случайность. С равным научным горением он
перерабатывал бы и французский, и русский "исходный материал"... Когда все
на Земле станут такими же совершенными, как Кай, тогда и наступит
обещанное светлое будущее. Однако Сайх забыл, что у его совершенного
человека необходимо было уничтожить еще и совесть, и Кай стреляет в себя.
Но совершенно неизвестно, каким бы вырос Кай, и не был бы он /или они/
страшной опасностью для человечества, именно в силу своего совершенства. В
сверхчеловеке изначально заложена альтернатива: если ты действительно
совершенен в моральных качествах, то ты не только не будешь уничтожать
себе подобных, наоборот - любить всех, даже /а может, и в первую очередь/
несчастных, оступившихся, либо в твоем сверхсознании народ предстает в
виде быдла, и тогда зачем с ним церемониться. Вот чего боялся Тойво,
отказываясь превратиться в людена, он /как и его авторы/ умел смотреть
далеко вперед.
Под наиболее значительным произведением Стругацких последнего периода
романом "Град обреченный" стоят четыре даты - 1970, 1972, 1975, 1987. Даже
если считать, что наиболее острые места вписаны перед публикацией, то и в
этом случае нельзя снова не поразиться провидческому дару Стругацких. Ведь
лишь в 90-х годах в России появились силы, открыто называющие себя
фашистами, произошло два путча, то здесь, то там вспыхнули очаги
гражданских войн, возникла экономическая смута, - но все уже предвосхищено
в "Граде ...", включая символические детали, вроде сошествия статуй с
пьедесталов.
Люди, собравшиеся в загадочном городе, где даже солнце искусственное, -
беженцы, маргиналы. Их выдернули из своего времени для социального
эксперимента, цели и методы которого участникам непонятны. Живут они в
обстановке кровавой бессмыслицы. Перед нами усиленное фантастическим
зеркалом отображение жестоких манипуляций, которые производились над
народами и при которых деформировались основы естественного бытия. Главный
герой романа Андрей Воронов проделывает эволюцию, только на поверхностный
взгляд кажущуюся непоследовательной - от убежденного
комсомольца-сталиниста до советника фашиствующего диктатора, перешагивая
через убийства и самоубийства друзей, не пожелавших примириться с
независящими от них обстоятельствами. Тем не менее, его нельзя назвать ни
нравственным чудовищем, ни опустошенным циником. Он повторил путь многих
сограждан, вынужденных жить при различных режимах, в том числе и
несправедливых. Режим не спрашивает у подданных, хотят ли они жить при
нем. Куда же им /куда же нам/ деваться? Одни спиваются, как Банев, другие,
как Воронов, умеют убедить себя, что их работа в любом случае приносит
пользу. Но Андрей - не только публицистически заостренная копия "совка". В
романе опять-таки есть подспудная мысль: свобода воли предполагает и
появление ответственности, прежде всего перед собственной совестью. Этого
испытания Андрей не выдерживает. И тут появляется подозрение, не является
ли целью странного эксперимента - проверка людей на выживаемость в
экстремальных условиях. Как мы знаем, энтузиасты по части выяснения того,
до каких пределов можно измываться над собственным организмом, загоняют
себя в пустыни, антарктические льды, на вершины гор, в кратеры действующих
вулканов... А наш век доказал, что все люди -отнюдь не добровольцы -
вынуждены ныне проходить тест на выживание, не только на физическое, но
и на социальное...
Последнее произведение, над которым братья работали вместе /Аркадий умер в
1991 году/, была пьеса "Жиды города Питера, или Невеселые беседы при
свечах" /1990 г./, в которой опять-таки разыгран печальный нравственный
тест. В один прекрасный день петербуржцы получили повестку с требованием
явиться на сборные пункты к такому-то часу. Они не знают, кто послал
повестки, они не знают, зачем их собирают /но ничего хорошего, конечно, не
ждут, хотя вины за собой никакой не чувствуют/, они подозревают, что это
чей-то злой розыгрыш. Но так велико рабское послушание российских /недавно
советских/ граждан, так прочно засел в клеточках их тела страх, вбитый
десятилетиями террора, что они начинают покорно собирать узелки.
Покорность пугает больше, чем само появление повесток с откровенно
фашистским штампиком.
В течение трех десятилетий Стругацкие были духовными лидерами молодой
демократической интеллигенции России, хотя из-за их величайшей скромности
вы бы не обнаружили в них и малейшей склонности к вождизму. Мало кто сумел
передать смену настроений интеллигенции, ее сложность и противоречивость с
такой полнотой и глубиной, возвысив при этом фантастику, считавшуюсяю
снобами "вторым сортом", до высот настоящего искусства. Они не удостоили
бы и спора тех, кто утверждает, будто задачи литературы сводятся к
уловлению эстетического кайфа. Нет, их целью было воспитание. Духовное
воспитание, воспитание человека в человеке. Вот что говорил уже не мне, а
в печати Борис Стругацкий: "Ведь существует же сейчас почти безотказная
методика превращения человека в боевой механизм, в машину уничтожения себе
подобных. Рейнджеры. "Дикие гуси". Пресловутые "береты" всех мастей...
Значит, воспитывать в человеке жестокость и беспощадность земляне уже
научились. И поставили свою планету на грань гибели. Не пора ли все свои
силы бросить на отыскание алгоритма воспитания Доброты и Благородства,
алгоритма, столь же безотказного и эффективного?"
Их книги - весомый вклад в создание этого алгоритма.
Н У Л Ь - Л И Т Е Р А Т У Р А
Эти подражатели редко восходят
до первоначальных оригиналов;
большей частью они привязываются
к таким же подражателям, как и они,
но сохранившим в некоторой чистоте
дух первоначального оригинала,
и таким образом делаются писателями
не второго, а уже третьего сорта,
далее которых идет уже бессмыслица...
М.Салтыков-Щедрин
В фантастическом цунами шестидесятых-семидесятых впору захлебнуться, но
там был спасительный эхолот:
можно было искать лучшее. Кто усомнится: у критиков различных
идейно-политических направлений были не совпадающие представления о лучшем.
Но и те, и другие воображали, что карабкаются к вершинам...
Печатная продукция, образцы которой я намерен представить в этой главе,
существовала рядом с нормальной фантастикой, неизмеримо превосходя ее
численно. В этих закромах Родины разобраться и сложнее, и проще.
Организационно сложнее, но по содержанию и форме она была примитивна, как
амеба, так что ее, простите за претенциозное слово, анализ не представляет
трудностей. Достаточно пересказать ее в двух-трех фразах - "и ты убит",
как говаривал еще Александр Сергеевич.
До конца 80-х - начала 90-х годов эта продукция щеголяла присвоенным, как
и все остальное, самоназванием - научная фантастика, который был превращен
в боевой клич - НФ! Правда, стянутый с английского.* Во что она
трансформировалась за последние годы, мы еще увидим, но тогда
аббревиатура так понравилась, что ее стали употреблять во всех случаях,
даже когда произведение и отдаленного отношения к науке не имело. Научная
фантастика - это звучит гордо! Особенно трогательно видеть символ НФ в
середине 70-х годов, когда стали выныривать на поверхность
фантасты-штурмовики в аранжировке стиль рюс, и в явном соответствии с
русопятскими настроениями в фантастике начали появляться сочинения полу-
или даже прямо шовинистическо-мистического толка. Что ж, в соответствии с
обиходной НФ-терминологией я буду именовать вязкую тину, затянувшую мозги
миллионам читателей, - нуль-литературой, или для краткости, по той же
аналогии - НЛ.
Слово "литература" присутствует здесь только для того, чтобы обозначить
известное сходство сего феномена хотя бы с клинописью. А "нуль", потому
что из трех составных частей единого комплекса "научно-фантастическая
литература", в нем нет ничего - ни науки, ни фантастики, ни литературы в
смысле принадлежности к изящной словесности.
Нет прежде всего определяющего, видового признака фантастики - нет
фантазии, свежей незаемной выдумки. В лучшем случае, если уместно
употребить здесь превосходную степень, в ход идут остатки с барского стола
высокой, художественной фантастики, которая и создала славу жанру у
огромного круга его почитателей. Но значительная часть сочинений обходится
и вовсе без ничего: достаточно сунуть персонажей в звездолет, ничем не
отличающийся от железнодорожного вагона. Надо только запомнить, что
входное отверстие следует именовать не дверью, а люком. Можно также
употребить вместо "закрывается" престижное "задраивается" - сразу повеет
еще и морской романтикой. Не помешает вытвердить несколько ключевых для
НФ-НЛ фраз. Что-нибудь вроде: "Ослепительно сверкнув овальными дюзами
новейшей конструкции, звездолет "Юрий Гагарин" в одно неуловимое мгновение
исчез в непроглядной космической мгле..."
Нет в этих произведениях и науки, обыкновенной науки, не фантастической. Я
не раз повторял, что считаю указанный компонент необязательным, но уж если
ты назвался научным фантастом... П.Л.Капица когда-то сказал: фантастика не
обязательно должна быть научной, но она не может быть антинаучной. Сейчас
я бы расширил мнение академика: может быть антинаучной, может быть даже
сапогами всмятку, но лишь в том случае, если таков замысел автора, а не
демонстрация его невежества. Сопоставив эти три признака - три составные
части НЛ, вы, несомненно, скажете, что подобного, "нулевого" дива
принципиально существовать не может. Хоть что-то должно же быть. Однако
факты упрямая вещь: НЛ существует, процветает, и, похоже, сдавать позиции
не собирается, хотя стала принимать разные обличья. У нее есть своя
история, развивавшаяся параллельно с историей настоящей фантастики. Бывали
периоды, когда НЛ напрочь вытесняла хорошую фантастику. У нее есть своя
идеология - агрессивная, наступательная идеология, которая, правда, чаще
защищает не самое себя, а яростно, клыками и зубами нападает на
талантливых писателей. Понятно почему. На их фоне убожество НЛ становится
особенно заметным.
По главе о 60-х годах могло сложиться впечатление, что фантасты тех лет,
за исключением Стругацких, жили сравнительно спокойно. Правда, их не
очень-то замечала и жаловала критика, но невнимание критики - это все же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг