роду творчеству руку приложил даже маститый Алексей Толстой. И вред от
этих романов вряд ли меньший, чем от всей прежней литературы авантюрного
толка... У этих романов грех, что они возбуждают чисто
индивидуалистические настроения читателя... и отвлекают его внимание от
действительности то в межпланетные пространства, то в недра земные, то в
пучины морей..." /И не понять, какая же природная обстановка устроила бы
автора статьи?/ А вот другой гособвинитель из этого же журнала: "В
отношении же идеологии у Толстого дело обстоит настолько печально, что его
романы лишь условно /по месту и времени появления/ можно отнести к
советской фантастике"...
Послевоенная критика сделала поворот "все вдруг". Раз Толстой признан
классиком, то и "Аэлиту" стало целесообразно объявлять образцом
социалистического реализма. И хотя мэтры отечественного литературоведения
фантастики не признавали, не читали и не понимали, тем не менее они стали
считать своим долгом высказываться примерно так: "Научно-фантастический
сюжет в произведениях А.Н.Толстого органически сливается с реалистическим
колоритом всего повествования, отличающегося широтой постановки
социально-фантастической темы, многогранностью и тонкостью
социально-психологической характеристики героев" /В.Щербина/. Или: "Тема
советского человека, его революционного энтузиазма, его творческого
горения, мужества и активности, его дерзких мечтаний и могучего разума
перерастает в "Аэлите" в тему человека вообще, человека безграничных
возможностей... покорителя звездных пространств" /Л.Поляк/. Раз уж нет
образов коммунистов, то приходится тему советского человека и его дерзкого
разума находить в Лосе и Гусеве. С досадой должен признать, что и сам
принимал участие в безудержном восхвалении Толстого. А подобное
пустозвонство воспринимал всерьез.
"Аэлите" был дан зеленый свет в устанавливаемых свыше издательских планах,
и наши издательства воспользовались этим разрешением сверх всяких разумных
пределов, ведь это была какая-никакая, а все же коммерческая книжка. В
1977 году она, например, была издана в Москве, Перми, Ульяновске,
Днепропетровске и Киеве общим тиражом почти в миллион экземпляров.
Одновременно и автоматически "Аэлита" была зачислена в ранг фантастики
"научной". Разве советская фантастика могла быть иной? Хотя ничего особо
научного у Толстого нет. Такую фантастику можно называть приключенческой,
отчасти социальной, но никак не научной. Известно, правда, что Толстой,
кстати, инженер по образованию, был знаком с трудами Циолковского, и,
возможно, позаимствовал у него идею ракеты, но это чисто литературная
ракета, на какое-нибудь правдоподобие и не претендующая. Научная
достоверность вовсе не заботила Толстого. Великолепный пример - пролет
корабля через голову кометы. Гусев стоит у иллюминатора и покрикивает:
"Легче - глыба справа... Давай полный!.. Гора, гора летит... Проехали...
Ходу, ходу, Мстислав Сергеевич..." Такие строки не производят впечатления
беспомощности или фальши и совсем не заслуживают иронии, с какой на них
обрушился Тынянов: "Взлететь на Марс, разумеется, не трудно - для этого
нужен только ультралиддит /вероятно, это что-то вроде бензина/...". К
насмешке должно приговариваться лищь то, к чему автор сам относится
серьезно.
"Аэлиту" трудно сопоставить с чем-нибудь в отечественной фантастике. Сам
автор считал, что "в русской литературе это первый такого рода
фантастический роман" . Напротив, изданный через два года "Гиперболоид
инженера Гарина" имеет многочисленных родственников, которые сами по себе
представляют некоторый интерес.
Первая ниточка к нему протянулась от возникшей в те годы диковинной
литразновидности, гибриде фантастики и детектива, которая стала
именоваться режущим ухо словосочетанием - "красный Пинкертон"; выражение
это было пущено в ход Н.И.Бухариным.
Мы видели примеры того, как партийная критика долбала невинные сочинения и
обнаруживала человеконенавистнические ноты у Ж.Верна. А тут вдруг
раздается со страниц "Правды"призыв подражать "Пинкертону", которого не
только догматики расценивали как символ бульварщины. По его образцу
писателям рекомендовалось создавать увлекательную литературу для юношества
на таком материале, как революция, гражданская война, международная
солидарность трудящихся, борьба с зарождающимся фашизмом...
Пропагандистски-конъюнктурные соображения смешивались с искренним желанием
дать читателям новую литературу. К этой группе неразграничимо примыкали
"романы-катастрофы", которые повествовали о крупном, желательно
/разумеется, только для сюжета/ глобальном стихийном бедствии. Еще лучше
/опять-таки только для сюжета/, если бедствие было вызвано человеческими
руками, впрочем, инопланетяне тоже годились. Привлекательность
"катастрофической" темы понятна: в момент смертельной опасности, в момент
максимального напряжения сил люди раскрываются полнее всего как с лучшей,
так и худшей стороны, торжествуют самоотверженность, отвага, находчивость,
вылезают на свет подлость, трусость, эгоизм...
На призыв, или, как тогда любили говорить, на социальный заказ,
откликнулись многие. Но литература - не модный костюм и на заказ не
шьется. Даже если опыты такого рода принадлежали перу уважаемых людей, у
них чаще всего получались смешные экзерсисы. Конечно, имел место и элемент
литературной игры, даже озорства. В 20-х годах такое еще можно было себе
позволить.
Мы имеем свидетельство Л.Успенского о том, как они с приятелем сочиняли
подобный роман. "Нас не разу не затруднило представить себе, что было там,
во мраке чернильной ночи: там всегда обнаруживалось нечто немыслимое. Мы
обрушили из космоса на Баку радиоактивный метеорит. Мы заставили "банду
некоего Брегадзе" охотиться за ним. Мы заперли весьма положительную сестру
этого негодяя в шкаф, а выручить ее оттуда поручили собаке... То была
неслыханная собака, дог, зашитый в шкуру сенбернара, чтобы между этими
двумя шкурами можно было переправлять за границу драгоценные камни и
шифрованные донесения мерзавцев. При этом мы работали с такой яростью, что
в одной из глав романа шерсть на спине этого пса дыбом встала от злости -
шерсть на чужой шкуре!.." /Роман "Цвет лимона" вышел в 1928 году под
псевдонимом Л.Рубус/.
Но еще до Рубуса подобную же абракадабру под названием "Иприт" сотворили в
1925 году два известных литератора - Всеволод Иванов и Виктор Шкловский.
Жанр их книги определить невозможно, как и коротко рассказать, о чем она,
ибо в ней перемешено огромнейшее количество сцен, сценок, сквозных и
обрывочных сюжетных линий без всякой логической связи и в произвольной
последовательности: эпизоды химической войны между Советами и миром
империализма, судьба двух немецких инженеров, изобретших способ дешевого
изготовления золота и избавивших человечество от сна, самозванный бог, его
брат, засланный в СССР со шпионским заданием, китаец /позаимствованный из
пьесы Иванова "Бронепоезд 14-69"/, который внезапно оказывается женщиной,
а потом возвращается в мужское естество и многое, многое другое. В этом
макрокосмосе шныряет матрос Словохотов, то ли большевик, то ли дезертир, с
дрессированным медведем по кличке Рокамболь... Конечно, авторы, сочиняя
подобную белиберду, громко хохотали, но тем не менее настроения "Иприта"
вовсе не смешны: все та же неизбежность кровавой схватки между социализмом
и капитализмом при абсолютном нравственном превосходстве первого. Нам
поливать ипритом Париж можно, им Москву - запредельное злодейство.
Выдающийся литературовед Шкловский никогда и не вспоминал о своем раннем
романе, хотя мог бы им гордиться: в нем схвачены основные направления и
даже темы ранней советской фантастики. Прямое совпадение некоторых
эпизодов /например, биржевой паники и экономического краха из-за огромного
количества дармового золота/ с толстовским "Гиперболоидом..." говорит не
столько о заимствовании, сколько о единстве атмосферы, которой дышали
новоиспеченные пророки.
В похожем стилистическом ключе написан и роман Мариэтты Шагинян
"Месс-Менд, или Янки в Петрограде"/1923 г./. Эта сказка на "рабочие" темы,
может быть, первое антифашистское произведение в нашей стране. И эту ноту
подхватит "Гиперболоид..."
В статье "Как я писала "Месс-Менд" писательница несколько преувеличила
роль романа в истории литературы, но, видимо, правдиво описала атмосферу
подъема, в которой такие книги создавались. В них /и в писателях, и в
книгах/ пылал комсомольский задор. Борьба с империализмом велась в
фантастике семь десятилетий. Вымученность этой схемы в книгах 20-х годов
еще не ощущалась с такой силой, как у послевоенных эпигонов, но почин был
положен. Схема соблюдена, например, в двух ранних романах Валентина
Катаева "Повелитель железа"/1925 г./ и "Остров Эрендорф"/1926 г./ Опять
незыблемые классовые установки, опять откровенное ерничество. Вторая
ипостась и сохраняет за произведениями известный интерес. Так, в
"Повелителе..." удачным получился образ Стенли, племянника Шерлока Холмса,
который /племянник/ во всем стремится подражать великому дядюшке и
постоянно попадает впросак. Холмс, Стенли и классовая борьба связаны
следующим образом: Стенли командируется в Индию, чтобы изловить вождя
индийских коммунистов, гримируется под него, но попадается сам и с кляпом
во рту за большие деньги передается полиции... Во втором романе пародиен
уже заголовок: "Эрендорф" образован от "Эренбурга". В романе выведен образ
плодовитого прозаика, собирающегося организовать питомник своих читателей,
"выбранный из самых выносливых сортов безработных"... Впрочем, насмешка
Катаева над коллегой вполне дружелюбная, даже немного льстящая... "Остров
Эрендорф" автор регулярно включал в собрания сочинений в отличие от
"Повелителя железа", хотя можно было бы поступить и наоборот. А Мариэтта
Сергеевна, переиздав в 60-х годах "Месс-Менд", никогда и не вспоминала,
что у этой книги было два "продолжения" . Из уважения к заслугам Мариэтты
Сергеевны и мы их поминать не будем.
Не остался в стороне от живописания ужасов, которые несет человечеству
обезумевший империализм, и упоминавшийся всуе Илья Эренбург. Он написал в
том же 23-ем роман "Трест Д.Е. История гибели Европы" ."Д.Е." значит
"Destruction of Europe" - "Разрушение Европы". Конечно, богомерзкое дело
было затеяно американским магнатом, дабы покончить с конкурентами и с
красной заразой. В послевоенных мемуарах"Люди, годы, жизнь" Эренбург
скажет о своей давней книге: "Я бы мог ее написать и сейчас с
подзаголовком - "Эпизоды третьей мировой войны". Нет, не мог бы этого
сделать Илья Григорьевич. На поверку он оказался неважным прогностиком, не
угадавшим тенденций мирового соперничества ХХ века. Разве что военные
ужасы, описанные в романе, совпали с реальностью прошедшей мировой войны,
но ужасна любая война, и в своем безумии они схожи.
"Гиперболоид инженера Гарина", публикация которого началась в 1925 году,
полностью вписывается в этот круг. В промежутке между "Аэлитой" и
"Гиперболоидом"Толстой еще дважды обращался к фантастике - в упомянутой
пьесе "Бунт машин" и в малоудачной повести "Союз пяти", предварившей
некоторые идеи "Гиперболоида..." Ученые утверждают, что и математическая
формула должна обладать внутренней красотой, тем более фантастическая
гипотеза должна выглядеть логически и художественно стройной, что вряд ли
можно сказать о попытке ошалевшего миллиардера расколоть Луну ракетами,
дабы вызвать всеобщую панику и под шумок захватить единоличную власть.
Едва ли самые оголтелые магнаты станут посягать на естественные светила. В
такие затеи невозможно поверить даже в рамках условной фантастической
игры. А при чтении лучших страниц "Гиперболоида..." невольно попадаешь под
воздействие странного ощущения: будто то, что там написано, случилось или
могло случиться на самом деле, настолько убедительны детали, подробности,
эпизоды, скажем, сцена расправы Гарина с подосланными убийцами или глава
об уничтожении химических заводов в Германии. Все-таки Толстой был
художником.
Я не случайно оговорился - на "лучших страницах" . По сравнению с цельной
"Аэлитой" "Гиперболоид..." скомпонован не так крепко. Наряду с удачными
строчками в нем немало непереваренных кусков б la западный
авантюрно-приключенческий роман, заметно проявляется влияние не столько
кинематографа, сколько "киношки": невероятный галоп событий, их стыковка и
расстыковка в неожиданных местах, погони, преследования, пиратские рейды
изящной яхты "Аризона" и изысканные бандитско-джентльменские
разговорчики... Нет единства и в облике главного героя. В первых частях
Гарин более осязателен, но более мелок, чем впоследствии, когда его
обуревает разрушительная мания мирового диктаторства.
О "Гиперболоиде..." писали меньше, чем об "Аэлите", и ругали меньше. Ни
Чуковский, ни Шкловский не удостоили его вниманием. Писавшие, как правило,
отмечали антиимпериалистическую направленность романа, приобретшую вскоре
антифашистский характер. Автор стал усиливать подобные акценты. В одном из
вариантов главы "Гарин - диктатор" портрет главного героя содержал прямое
указание: прядку волос, спущенную на лоб - так любил причесываться Гитлер.
Однако потом писатель от конкретики отказался, видимо, претендуя на более
широкие обобщения. Снова появляется соблазн заподозрить, что Толстой и
здесь заложил в подтекст неприятие тоталитаризма, о чем-де он не решался
высказываться открыто. Может быть, это сегодняшняя проекция, но такие
мотивы в романе и вправду есть, однако для того, чтобы стать в ряд главных
книг ХХ века, книг, увидевших его главную опасность, таких, как "Мы"
Замятина или "1984" Дж.Орвелла, Толстому не хватило пороху - масштаба
мышления. Слишком крепко он связал себе руки социалистическими
обязательствами. Чтобы создавать великие книги, надо обладать внутренней
независимостью. Ох, неслучайно Шолохова обвиняли в том, что "Тихий Дон" -
книга кулацкая, несоветская. Как только романист полностью перешел на
позиции партии, возникла ангажированная "Поднятая целина".
Петр Петрович Гарин вызывает не страх, а улыбку. Типичный герой
приключенческого боевика, белокурая бестия, сверхзлодей. Его честолюбие,
властолюбие, безнравственность поданы с такими перехлестами, что он
одновременно воспринимается как пародия на самого себя. Находясь в русле
упомянутой традиции, Толстой позволял себе валять дурака, и в результате
"Гиперболоид..." остался детской книжкой.
Это не значит, что в романе, как и в образе Гарина, нет ничего
примечательного. Наиболее просто решается вопрос о научно-технических
идеях "Гиперболоида..." . О них, пожалуй, написано больше всего. Мечты о
сжигающем луче издавна не давала покоя воинственным натурам. Патентную
заявку сделал неизвестный автор легенды о зеркалах Архимеда, которыми тот
якобы сжег неприятельский флот в Сиракузах. К сожалению, предание
появилось в средние века, когда проверить его достоверность было несколько
затруднительно. А фантасты видят оружие будущего исключительно в виде
лучевых лайтингов и бластеров.
Ссылки на роман Толстого участились после появления квантовых генераторов
- лазеров, которые в отдельных чертах и вправду напоминают гаринские
гиперболоиды, прежде всего нерасширяющимся, тонким, как нить, лучом
огромной мощности, способным жечь и резать. Первыми на это сходство
обратили внимание сами ученые. "Для любителей научной фантастики я хочу
заметить, что игольчатые пучки атомных радиостанций представляет собой
своеобразную реализацию идеи "Гиперболоида инженера Гарина", - заявил
академик Л.А.Арцимович. И в дальнейшем практически ни один из писавших об
открытии лазера не обошелся без упоминания об Алексее Толстом. А Ирина
Радунская назвала книгу об этом выдающемся открытии - "Приключения
гиперболоида инженера Гарина" .
Такое признание - конечно, ласкает сердце фантаста, тем более, что в те
времена строго параллельные, нерасходящиеся лучи считались принципиально
невозможными, что с блеском доказал в вышедшей два десятилетия спустя
книге "О возможном и невозможном в оптике" профессор Г.Слюсарев.
Фантастику Толстого он категорически назвал недопустимой. Роль верховных
судей фантастики ученые охотно берут на себя. И поучительно отметить, что
истина скорее оказалась на стороне смелой фантазии, нежели сухих формул.
Можно подробно поговорить о том, есть или нет в недрах Земли оливиновый
пояс, попутно изложив современные взгляды на строение земной коры.
Подобный анализ фантастических произведений распространен довольно широко,
раскройте, например, сопроводительные статьи к собранию сочинений Ж.Верна.
Но эти комментарии, сами по себе, может быть, и небесполезные, имеют
второстепенное значение, нельзя забывать, что несмотря на специфичность
фантастики, мы имеем дело с произведением словесности, а не науки, и в
первую очередь должны постараться понять: а зачем автор это придумал,
какова внутренняя функция предлагаемой гипотезы.
Любая литература, фантастика в том числе, ценна прежде всего человеческой,
"человековедческой" стороной, социально-философской сутью, она исследует
поведение человека в необычных условиях. Научно-фантастическая гипотеза
придумываются отнюдь не самоцельно. По крайней мере, так должно быть. Эту
мысль мне придется повторить еще не раз, авторы упорно норовят упустить ее
из виду, потому что "работать" с самой замысловатой конструкцией
несравненно проще, чем с самой примитивной человеческой душой. Толстому
необходимо было найти оружие необыкновенной разрушительной мощи, но в то
же время компактное, которое он мог бы вложить в руки одного человека,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг