Народ потеснился, освобождая место для танцора, кое-кто и сам
пристукивает, посвистывает. А Ярчук топочет ногами, словно вознамерился
вбить коштовный жупан (уже не голубой, куда там!..) в саму сыру
землю-матушку.
Ой, танцую, рассыпаю гопака!..
Продолжая выплясывать, он обводит толпу потяжелевшим взглядом.
"Сейчас вы славословите меня и поднимаете чарки в мою честь. Вспомнит ли
обо мне хоть один из вас завтра? А послезавтра? Неделю спустя? Месяц? Год?
Правильно.
Нечего обо мне, старом дурне, вспоминать. Жаль, Гнат этого не понимает.
Жаль..."
А люди смеются, подмигивают ему, увлеченно жуют гостинцы с возов...
И только двое без улыбки глядят на танцующего Ярчука. Гнат рассеянно
теребит пальцами гриву своего коня, не спуская глаз со старого
характерника. Да иногда мельком взглядывает на одного человека в толпе...
Человек же этот, неприметный и безобидный с виду, - просто смотрит,
смотрит и выжидает. Когда же, мол, наконец нагуляешься ты, козаче? И зачем
вся эта цыганщина: горшки побил, жупан вон топчешь... добрый, между
прочим, жупан, его продай - скольких бы детишек голодных накормил, а? А ты
топчешь... Ладно, топчи, рви чоботами, твое право. Что, перестал,
притомился, старик? Так пойди, отдохни - тебя уже заждались твои будущие
новые братья. Попрощайся со старыми - и к воротам. А на меня внимания не
обращай. Я подожду - и зайду к тебе попозже, когда не так занят будешь.
Обязательно зайду.
* * *
...поклонился на все четыре стороны, прощения у народа попросил, обнялся с
каждым, хлопнул по плечу Гната ("Не печалься, козаче!").
Подошел к высоченным створкам, постучал. Звук получился гулкий, как будто
мертвец из могилы на волю просится.
- Кто такой? - спросили по ту сторону.
- Запорожец Андрий Ярчук!
- Чего ради?
- Спасаться!
После долгой паузы что-то упало за воротами, кто-то ойкнул и тихо зашипел
от боли; потом наконец отворили. Чернец, скособочившись и стараясь не
наступать на правую, только что ушибленную ногу, жестом пригласил Андрия
входить.
"Спасаться!.."
Когда ворота захлопнулись, Ярчук снял черес - пояс с червонцами - и вручил
чернецу. Раньше в этом поясе Андрий носил патроны с пулями и порохом -
теперь же набил его монетами, аж швы трещали. Таков обычай; да и все равно
теперь Андрию черес не пригодится.
Чернец, прихрамывая, повел Андрия через яблоневый сад к старому шпиталю,
где запорожцу надлежало провести первые дни, покуда исповедуется и
очистится. Шпиталь был построен на кошт сичовиков и предназначен в первую
очередь для раненых и увечных запорожцев, которых отправляли сюда
подлечиться.
Впрочем, как раз сейчас он почти пустовал. Андрию выделили небольшую
комнатку, где он мог наконец-то побыть один. Скинув дорогие одежды и
переоблачившись в принесенную с собою в мешке одежду повседневную, Ярчук
уселся на кровати и закурил люльку.
- Эй! - кашлянули за стеной - и тут же гепнули в нее чем-то увесистым, не
иначе, кузнечным молотом. - Есть кто живой?
Меньше всего Андрию хотелось сейчас кого-то видеть, и он промолчал.
Молот снова ухнул в стену:
- Та не молчи, я ж знаю, что ты там. Ну не в настроении разговаривать, так
и бес с тобою. Только табачком поделись, а то совсем плохо мне без него, а
клятые монахи запрещают - говорят, мол, вредно мне. Ну, ты слышал, чтоб
когда козаку - да добрый табак повредил?!
Пришлось идти в гости, угощать болезного. "Еще стену мне развалит своей
кувалдой, тогда вообще покоя не будет", - решил Андрий.
Соседа по шпиталю звали Степан Корж.
Он лежал на кровати, грудь его была перевязана, к повязке жадно прильнули
рыжие пятна крови. Еще не старый, с мощным телом (особенно впечатляли
кулаки, действительно похожие на два молота), Корж тем не менее доживал
последние дни. А может, последние часы. Человек несведущий этого бы не
заметил, но Андрий за свою долгую жизнь научился распознавать присутствие
смерти даже тогда, когда Костлявая желала оставаться неузнанной как можно
дольше.
- Стрельнули, сучьи дети, - тяжело выдохнул Степан, показывая на грудь. -
И попали таки.
Кто и почему в него стрелял, Корж не уточнил, а Андрий переспрашивать не
стал. Вместо этого отсыпал раненому табачку - тот выудил из-под подушки
люльку и тут же задымил.
- Ой, гарно! - сказал, затянувшись. - А то эти лекари, чтоб их!..
Перехватив похмурневший взгляд Ярчука, Степан покачал головой:
- То я так, вырвалось. Конечно, они люди добрые, не за что мне их ругать.
Да ведь сам видишь, я уже не жилец. Вот и дали б напоследок душу
отвести... - Он закашлялся и долго стучал себя по груди кулаком, кривясь
от боли и бешено закусив люльку. - От же ж! - проронил отчаянно. - ...как
бывает!..
Отдышавшись, спросил:
- А что, это тебя так провожали?
- Меня.
- И что там, на воле?
- Жизнь, - коротко ответил Андрий.
Разговор не клеился, да и не хотелось Ярчуку сейчас разговаривать. Степан
догадался об этом, поблагодарил за табачок и приглашал заходить, "если
вдруг чего надо будет".
На том и расстались; Андрий вернулся к себе в комнатку, сяк-так разложил
вещички, одежду упрятал в сундук у изножья кровати, а саблю положил
поверх, на крышку. Лег, смежил веки - и как в бездну черную провалился.
Сквозь сон, правда, иногда прорывался яростный кашель Коржа, но потом
прекратился и он.
И только ночью Степан, видимо, выкурив весь табачок, пришел за новой
порцией. Впрочем, на сей раз стучал он в дверь - и стучал не в пример
сдержанней, как будто догадавшись, что Ярчука раздражает его излишнее
запанибратство.
- Входи, - бросил Андрий, зажигая свечу.
А когда поднял взгляд, увидел, что в гости к нему пожаловал совсем не
Корж. На пороге стоял давешний глядельник из толпы - тот самый, что не ел,
не пил, не веселился, только наблюдал.
- Красиво сплясал, - сказал гость, прикрывая дверь. - И пожил красиво. А
теперь...
Глава вторая. На Равнине предсмертия
"Знаешь, мерзну по ночам", -
прошептала мне свеча.
- Я б согрел тебя, родная,
да сожгу ведь сгоряча!..
Свеча выгорела почти до основания, но Андрий меньше всего беспокоился
сейчас о том, что им недостанет света. Ночь была лунная, через окно в
комнатку проникали бледные лучи "чаклунского солнышка", так что, по
большому счету, свечу можно было и не зажигать. Ярчук с малолетства в ночи
видел хорошо, да и гость его вряд ли оказался бы смущен полумраком.
Не в гляделки он пришел играть, гость. За долгом явился.
- ...Вот тут я про тебя и вспомнил. "Кому еще, как не ему, под силу с этим
справиться", - подумал я.
Гость поднимает голову и с легкой усмешкой ждет, пока Андрий задаст вопрос.
"И не жди, не задам! Сам все расскажешь, раз уж заявился".
- Есть у меня надобность одна. Вот, видишь, какой сундучок красивый. -
Гость кивает в сторону изножья, где на сундуке большом, в котором лежат
Андриевы вещи, стоит сундучок маленький, гостем сюда принесенный. Стоит,
блестит коштовными боками, к разговору прислушивается.
- Так вот, хочу, чтоб ты спрятал его. Закопал в землю, заклял, как это ты
умеешь делать, да и навек забыл о том месте. ...Впрочем, можешь не
забывать - то на твое разумение.
- Не боишься, что вернусь и выкопаю?
- Твоего слова будет достаточно. А ты мне его уже дал - тогда, семь лет
назад. Потому не боюсь.
И кажется Ярчуку, сквозь дверные щели просачивается в комнатушку время -
вползает притворно неуклюжей, медленной тварью и таращится изо всех углов.
Вздрагивает огонек свечи: холодно! Отдергивает за окном ветви старая
яблоня: холодно!
Зябко поводит плечами Андрий: холодно! Ой, холодно!..
* * *
"...тогда, семь лет назад".
- ...холодно! Ой, мамочка, как же холодно! Хол-л-лодно...
Ярчук вытер пот со лба и в отчаянии закусил ус. За стенами пьяно завывала
в тоске метелица. И вторили ей два женских голоса, старый и молодой...
впрочем, нет, уже два старых. Горе иногда за час совершает то, на что
времени требуются годы.
Молодой козак, лежавший на постели перед Ярчуком, продолжал постанывать,
хватая ртом воздух. Сейчас он стороннему наблюдателю мог показаться рыбой,
выброшенной на лед, - да только не было в комнате сторонних. Было же их в
комнате всего трое: раненый козак, вспотевший (топили жарко, специально
для хворого) Ярчук и Костлявая.
"А может, - устало подумал Андрий, - две Костлявых".
Ему раненый тоже казался рыбой - но сорвавшейся с крючка и уходящей на
дно. Андрий ловил ее, эту проклятую рыбу, из последних сил тянулся к ней
ладонями, и словами, и душой своей характерницкой, - и понимал: впустую.
В любой другой раз он бы сдался, пожелал уходящему "земли пухом" и развел
бы руками: ну не удалось, что ж, бывает всякое. В любой другой раз... Но
сегодня он не мог позволить Костлявой разгуляться. Так уж получилось...
Собственно, как так получилось, что они из всей деревни выбрали именно
этот дом, Ярчук не понимал до сих пор. Ведь было же с краю две хаты, ничем
не хуже этой - а вот, прошли мимо них! Наверное, дала о себе знать горячка
боя. Вернее, то лихорадочное состояние уже после сражения, когда
наконец-то (слава Господу, слишком поздно, чтобы испугаться и погибнуть!)
наваливается понимание, что ты был на волосок от смерти.
Смерть пришла, как обычно, из-за реки. Зима нынче выдалась щедрая, с
глубоким снегом и почти без гололедицы. "Татарская зимушка". Именно в
такие орда приезжала за ясыром: во-первых, потому что переправляться через
покрытые льдом реки было не в пример легче, во-вторых, потому что
прятавшиеся в мороз по селам и хуторам поселяне меньше всего ожидали
нападения, а даже если и ожидали - как бы могли знать точно, откуда оно
случится? На границах, конечно, были выставлены козацкие заставы, но у
татар как раз на такой случай имелась своя тактика. За две-четыре мили до
границы, за которой заканчивались их владения, орда разделялась на три
части: примерно треть от общего количества образовывала крылья по обе
стороны от "ядра", - и так они устремлялись на украинские земли. Неслись
без роздыха сутки, а то и дольше, останавливаясь лишь затем, чтобы
покормить лошадей; забравшись таким образом вглубь православных земель,
они вдруг резко поворачивали назад, снова разделившись, так что "ядро"
постепенно отступало, а "крылья" отправлялись грабить близлежащие села.
Набрав добычи, они возвращались к "ядру", где сменялись новыми воинами, из
числа тех, кто отдыхал; таким образом они быстро набирали ясыр (то есть,
невольников), да и другой добычи - немало.
Въехавших в разоренное село козаков встречало лишь мертвое пепелище да
пара-тройка свиней, умудрившихся сбежать от татар (свиней они не брали,
считали "нечистыми", а потому сгоняли в один какой-нибудь сарай и сжигали
там).
Если же козаки настигали орду, то чаще всего татары ускользали от них, не
принимая боя. При этом для воронов, неизменно следовавших за войском,
тактика бегства, должно быть, напоминала зрелище рассыпавшегося гороха:
стремглав, разделившись на мелкие отряды, татары бежали прочь. Догнать их
чаще всего было невозможно.
...На сей раз - догнали; конечно, не всех, лишь один из отрядов, - но
догнали же! Когда бой, вскипев алым снегом и предсмертными криками,
отгорел, обнаружилось, что из козаков убито четверо и шестеро ранено.
Впрочем, раны пятерых были не слишком опасными, а вот молодой Гнат Голый,
лишь с месяц назад присоединившийся к сичевому товариществу, постарадал
серьезно. Один из татар разрубил ему левую ключицу и, кажется, зацепил
легкое. Сейчас, в степи, точно определить, насколько серьезно ранили
хлопца, Андрий не мог. Да и в любом случае лечить Гната следовало бы в
теплой хате, а не на морозе.
Наскоро соорудив носилки для раненого, они отправились к селу, которое
только что спасли от разорения. И вот там-то, проехав две крайние хаты,
ввалились в третью...
- Холодно! - продолжает шептать раненый
/умирающий!/
козак. - Ой, мамочка, как же ж холодно, мамочка!..
Ярчук горько усмехается: если б ты знал, сынку, что мать твоя, вместе с
сестрой твоею, в соседней комнате сейчас сидят! Если б знал!..
Хорошо, что не знаешь.
Хватит и того, что умрешь ты у них на руках, укоротив их жизни - каждую
лет этак на десяток.
У Гната действительно было задето легкое. Это значит, Костлявая вот-вот
должна явиться. Если, конечно...
Ярчук оглянулся на плотно прикрытые двери: он велел своим сотоварищам,
чтобы ни в коем случае никого, даже мать с сестрой, сюда не пускали, пока
сам Андрий не позовет.
Ну что же, никто не помешает!
"Я тебя вытащу, сынку! Уж во всяком случае - попытаюсь".
Гнат лежал на полу, у печи, на постели из одеял. Ярчук примостился рядом,
положив ладони ему на лоб и грудь, подстелив себе под бок свернутую
свитку, чтоб удобней было. Закрыл глаза, выдохнул...
Здесь тоже падал снег - только черный. И небо светилось фиолетовым, и
звезды на нем проступали болезненной сыпью. Такой видел Ярчук-характерник
Равнину предсмертия. Он знал, что скорее всего у нее - тысяча личин, для
каждого своя. Но какая, Боже мой, разница?..
Шлях уходил за горизонт. На шляху стояли двое: Андрий и Гнат, Гнат -
далеко впереди, почти у самого горизонта. Андрий пошел ему навстречу,
чувствуя, что идти с каждым шагом становится все труднее. Как будто
кто-то, кто сидел в нем, внутри него, сопротивлялся.
Или пытался выбраться наружу.
Несмотря на это, очень скоро Ярчук приблизился к Гнату настолько, что мог
видеть: тот не просто стоит на шляху и дожидается его. Гнат боролся с
чем-то, что уже проступало сквозь туманные контуры его тела.
И это что-то явно побеждало.
"Костлявая", - понял Андрий.
Как и Равнину предсмертия, саму смерть Ярчук представлял по-своему,
понимая, что в действительности она совсем не такая: и выглядит иначе, и
обладает другими свойствами. Однако же в его представлении смерть (или,
как он ее называл, Костлявая) обитала в каждом человеке, накрепко
соединенная с душой своего обладателя и будущего раба. Так что получалось,
будто каждый человек носит в себе же собственную смерть - и когда приходит
время, Костлявая просто отделяется от души. И уходит. А душа, не
привязанная больше к телу, тоже уходит - вот этим самым шляхом, за
горизонт.
Ярчук не единожды бывал здесь, видел, и как отделяется от человека его
смерть, и как душа, не обремененная плотью, отправляется за горизонт. Лишь
за ним не бывал ни разу - и ни разу не удавалось Андрию, если уж Костлявая
покидала тело, загнать ее обратно.
И еще он знал, что долго здесь оставаться нельзя. Равнина предсмертия
только на первый взгляд казалась необитаемой.
Гнат застонал и покачнулся. Андрий хотел крикнуть ему, чтобы держался,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг