___________________________________________________________________
Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с
ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при
условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста
без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
___________________________________________________________________
По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав по следующему адресу:
Internet: puziy@faust.kiev.ua Тел. (044)-440-54-95
___________________________________________________________________
(c) Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 2001
Заклятый клад
Повесть-фантазия
Легенда
Дед мой в молодости то ли услышал от кого, то ли сам видал, как у нас за
селом, на холме, под явором, клад закапывали. Место это издавна считалось
нечистым. Начать с того, что там когда-то, говорят, было поганское капище,
даже жертвы человеческие приносились. Потом идолов выкорчевали, место
освятили - да так и оставили. Земля тяжелая, родит плохо, к тому же
истории разные про холм бытовали меж людьми. Я и сам, еще мальцом, один
раз видал, как там ночью алые огоньки плясали, а многие ведь будто видели
и силуэты - словно ходил кто безлунными ночами, высокий, страшный.
Хотя, конечно, как оно там на самом деле было - Бог весть...
ПРОЛОГ
Холодный ветер по дороге
плетется путником печальным.
...и вдруг растерянно пойму,
что это долю повстречал я.
И я застыну на пороге.
И ей поклон пошлю во тьму.
- Дядьку! Дя-я-ядьку! Дай на хлебушек!..
Человек вздрагивает, оборачивается через плечо - и замурзанный хлопчик
вдруг замирает узревшей змею пичугой. Потому что никогда раньше не видел,
чтобы у людей был такой взгляд. Всякое довелось перевидеть Мыколке за свою
недолгую жизнь - по шляху, что протянулся через их село, часто люди ходят
- то в Киев или подкиевские монастыри, то обратно. И глаза у них разные
бывают: злые, добрые, усталые, пустые. Но - не такие! Так, кажется, мог бы
смотреть сам Боженька, нарисуй его гениальный до сумасшествия богомаз.
Путник глядит на Мыколку, устало поводит плечами - и вздрагивает
сломанными крыльями плащ за его спиной. Этот жест почему-то обнадеживает
хлопчика, и он по привычке продолжает тоненько, жалостливо тянуть:
- Дядьку! Дя-адь! Дай, а?..
И глазами показывает на сундучок за спиной у странника, мол, и так же ж
видно, что денежки у тебя водятся. Так чего жмешься, в самом деле? На
богоугодное дело бы... - у нас вон мамку хвороба замела прошлым летом,
хозяйство на одной бабусе и держится, а батька мы с колыбели не видали,
козаком, говорят, был.
А вы ж, дядьку, знаете, какие сейчас времена.
Ну так и дали б на хлебушек, в самом деле, вместо чтоб стоять столпом
соляным, про который нам старый Грыгорий любит вечерами рассказывать - ну
про тот столп, что был сперва человеком, а потом провинился перед Господом
и стал столпом. Ну, не важно.
Дайте, дядьку!
- А что, малец, далеко еще до Межигорки?
Ага, ну вот, совсем другое дело! Раз спрашивает, значит...
- Да не, не очень. Можно сказать, что и рядом совсем. Вот как звоны
звонить станут, так даже и услышать сможете. - А сам глазами так и
стреляет на сундучок, что заместо дорожного мешка хитро привязан ремнями к
дядьковой спине! Знатный сундучок, в таких только коштовности и
переносить, туда даже и каптан, будь он новеньким и хоть золотом расшитым,
положить - святотатство. Да и, если честно, глупо, потому что кроме
расшитого золотом каптана туда ж ничего и не поместится, наверное.
Сундучок размером с кицьку Мурку дворовую, когда она вот-вот окошиться
должна.
...И - живой! Вернее, кажется, что живой, - так поблескивают бока у
сундучка, будто глаза у стрекозы разноцветной. Только крылья и лапы кто-то
этой стрекозе пообрывал.
- До ночи дойду?
О чем это? А, да, про Межигорку!
- Дойдете! Даже и раньше дойдете, где-то к обеду.
Ой, про обед не надо было - вон как сразу в животе заурчало. И Марийка,
младшая сестренка, совсем разнюнилась. Похоже, испугалась-таки
как-будто-живого сундучка.
Мыколка повернулся успокоить сестричку, а когда снова посмотрел на шлях,
странника уже не было.
"А жалко, что не кобзарь, - подумалось невпопад. - А то бы напросился к
нему в ученики - всё лучше, чем тут за гусями ходить.
...Или к козакам уйду, обязательно, когда вырасту, уйду к козакам!"
Гуси, кстати, разбежались, теперь сгонять их...
И вдруг явилась ниоткуда, прямо почти как дядька на шляху, странная мысль
о том, что, может, и хорошо, что не дал прохожий ни медяка. А уж тем
более, подумал Мыколка, не взял бы он ни монеты из того сундучка, даже
золотой бы - не взял.
...Если там вообще - деньги.
Глава первая. Растоптанный жупан
Ой, танцую до упаду
на истрепанном шляху!
То ли к Богу возвращаюсь,
то ль от черта я бегу.
Или с Долей по последней
чарке пью.
Иль Костлявой чоботами
морду бью.
Ой, танцую, рассыпаю гопака!
Помяните ж добрым словом козака!
...Над селом - судьбы незримая рука.
Ой, танцую!..
"... принят еси на века".
Лето стояло в скирдах, скошенное, высушенное, ломкое. Лето почти
закончилось. Оно уже сочилось осенью, все чаще уступая ей то там, то здесь
пару-тройку пожелтевших листков. Скоро все отдаст, швырнет сменщице в
лицо, будто колоду крапленых карт. Скоро, скоро....
Но сегодня был один из тех дней, куда осени ходу нет. Последний,
прощальный банкет лета - в самом разгаре. Солнце, теплый ветерок,
щебетанье птах - гуляй не хочу!
А и гуляли! Так гуляли, что гул стоял, небось, до самого Киева. Как же
иначе, такой козак в монастырь уходит - тут грех не проводить побратима в
последнюю путь-дорожку. Да и ему, старому Андрию Ярчуку, известному
характернику и просто доброму товарищу, грех со светом не попрощаться. Тем
более, в монастырь идет - там лишние грехи ни к чему, и тех, что за век
его долгий блохами понасели, хватит с лихвой.
Так что всё устроили по козацкому обычаю, как положено. Музыкантов наняли
самых-рассамых, чтоб умели до самой души достать своими смычками да
бубнами; возы с горилкою и всяческой провизией скрипели колесами по шляху
уже добрых десять дней, - и впродолжение всего этого времени гулянье не
прекращалось ни на миг. Андрий, вырядившись в наироскошные свои одежды,
щедро сыпал червонцами направо и налево (музыкантов и харч, натурально,
тоже он оплачивал); плясал и пел песни, угощал всех встречных-поперечных,
кто только выказывал желание почтить старого козака...
Сопровождавшие его сичевые товарищи только понимающе кивали головами да
подкручивали кверху усы: "Знамо дело! Такой человек со светом белым
прощается! Сколько всего перевидано, сколько голов татарских да ляших им
срублено, сколько жизней козацких спасено! Вот так жизнь была у козака!..
Вот так жизнь... была... Ну, оно и не дивно, что теперь решил в монастырь
податься. Все ж таки - характерник. Пришла пора и о Боге вспомнить, на
склоне-то лет..."
- Тату, а как это - характерник?
- Это, сынку, козак такой, что может разные чудасеи творить. Захочет -
волком обернется, захочет - глаза человеку отведет. Говорят, они в шинок
приходят да так устраивают, чтоб, не плативши денег, и горилки выпить, и
сдачу еще с шинкаря получить.
- А тебе б только одно! Только про выпивку и думаешь, старый пень! Ты,
сынку, не слушай его. Характерник - он у козаков в первую очередь заместо
лекаря. За что и почет ему, и уважение. Но, конечно, в походе может всякое
устроить. Бывало, забрались козаки в татарскую землю, а на них идет войско
нехристей. Так они спешатся, коней в одно место сгонят, вокруг повтыкают
пики - вот едут татары и видят лес. Так и проезжают мимо.
- Ну ты, Оксана, сильна выдумывать. По-твоему, у татар совсем голов нет на
плечах? А про раненых, это ты правильно...
- Тату, а почему вон тот дядька плачет?
- Да откуда ж мне знать?
- Это Гнат Голый, - хмыкает рядом сивоусый дед. Как и все межигорские, он
вышел проводить в последний путь козака (а заодно - угоститься дармовым
продуктом да горилочкой). - Андрий Гната выходил, когда тот, считай, одной
ногой в могиле стоял.
- А-а... - В толпе вздохнули, глядючи на дебелого козарлюгу, который ехал,
прямой, как столб, с окаменевшим лицом, - и только на щеках его проступали
две влажные ниточки-дорожки. Издали - и не заприметишь, если нарочно не
приглядываться.
И не приглядываются. Когда козак уходит в монастырь, принято веселиться, а
не слезы лить. Но Гнату - можно.
Голый едет впереди возов, сразу же за Андрием, конем не правит, а только
смутно глядит в спину своего спасителя. Как будто запомнить тщится - на
века запомнить, до самой могилы, откуда однажды уже был спасен-вытащен
Ярчуком.
Словно ощутив на себе этот взгляд, Андрий оборачивается.
- Не журися, Гнатэ!
И улыбнулся - как искрящимся счастьем осыпал, с ног до головы!
Невозможно не улыбнуться в ответ. Какие там слезы?!..
А он уже снова глядит перед собой, невысокий, кряжистый, загорелый.
Развеваются по ветру рукава-распоры голубого жупана, покачивается
серебряная кисточка на заломленной шапке со смушковым околышем, волнами
идут шикарные синие шаровары, лукаво блестят на солнце начищенные
остроносые чоботы. И на удивление естественно смотрится все это богатство
на Андрие, который всегда чужд был роскоши, даже на гулянку одевался
неброско да и вообще не любил привлекать к себе внимание. Чем, кстати,
оное внимание и привлекал, ибо среди козаков скромность и неприметность
были в диковинку. Однако ж характерник он и есть характерник, да и народ
на Сич приходит разный.
И не сказать, чтоб уж совсем нелюдимым был Ярчук, товарищами не
пренебрегал, всякий мог ему душу свою излить; вот он свою - никому. Разве
что Богу теперь откроет ее; много придется рассказывать, да ведь и времени
у них обоих предостаточно, что у Господа, что у Андрия.
- Мамо, а чем в монастыре козаку заняться?
- Да чем обычно люди в монастыре занимаются... Богу молиться за спасение
душ грешных, монахам помогать по хозяйству.
- Эт, Оксана, что говоришь! В обычный монастырь козака б разве приняли?!
Только в наш, Межигорский. И знаешь, почему?
- Я знаю, тату, я! В прошлом годе мы с Иваном на пруду рыбалили и видели,
как возы козацкие в монастырь ехали, рыбу везли, соль, еще много разного.
Вот за это!
- Правильно, сынку. Наш монастырь вообще, говорят, за козацкий кошт
отстроен - и лыцарство сюда всегда подарки посылает. Вот потому и
принимают они старых козаков к себе, потому даже и Ярчука взяли. Значит,
угоден он Богу, хоть и много в жизни натворил... разного...
И идут посполитые вслед за возами, угощаются угощением, удивляются, глядя
на характерника. А тот словно и не слышит их, и не видит - едет себе и
едет; шлях гадючится под копытами коня придавленной змеей, но Андрий на то
внимания не обращает, знает, что в конце одно: брама деревянная, за
которой - другая жизнь.
Он же едет сейчас через жизнь свою прежнюю, и встают по обеим сторонам
дороги химериями прежние знакомцы, которых никто, кроме Ярчука, не видит,
которых и на свете-то этом нет уже давно. Для других нет, для него - вот
они, протяни руку - коснешься! Андрий не протягивает, только жадно
вглядывается в лица прошлого (точно так же, как смотрит ему в спину сейчас
Гнат Голый), вглядывается, кивает, держит улыбку и осанку.
Догоняют воз, который тянут два глыбоподобных вола, почему-то похожие на
жаб. На возу, в застеленной соломой колыбели лежат младенцы-горшки,
которые везет на торг хозяин. Горшки... А Ярчуку вдруг привиделось, что
это не горшки, а головы, им за долгую жизнь порубленные, покачиваются на
соломе, подмигивают злыми глазами: "Рубил ты нас, дурень старый, да не
дорубил! Вот мы, живые, целехонькие - что нам сделается?!"
И ахает народ, когда, осадив коня, спрыгивает старый характерник на шлях,
выхватывает из ножен саблю и, взобравшись на воз, начинает крушить
гончаровы творения. Бьет острым лезвием, топчет чоботами; на губах -
мертвенная улыбка.
- Гуляет! - расходится волнами шепот. - Напоследок гуляет, с жизнью
прощается, с долей танцует гопака - вишь, как оно бывает-то...
Музыканты, словно ждали чего-то такого, заходятся пуще прежнего, лихой
мотив на удивление быстро попадает в такт - и теперь кажется, Андрий
танцует на возу, на черепках да соломе...
Нет, уже не танцует, опомнился, спрятал саблю в ножны, подошел к хозяину,
заплатил за попорченный товар. Гончар только понимающе покивал да пошел
угоститься вяленой рыбкой, чтоб почтить старого Ярчука; опять же, кто-то
ему уже чарку оковитой поднес, деньги за горшки возвращены - чего грустить?
- Татку, а почему дядя Андрий улыбается?
- Радостно ему, сынку.
- А чего ж он тогда так улыбается?
...Горшки, побитые на черепки, перестали кривляться и прикидываться
головами. И Ярчук глядит на них, а видит жизни, свою и чужие.
И улыбается. Обычай такой: уходишь в монастырь - так веселись.
Напоследок.
Подняв черепок, смотрит на него - и, устыдившись, бережно кладет на
солому. В загорелой Андриевой ладони черепок выглядел неуместно, как
подбитая влет птаха малая. Как - показалось Ярчуку - и коштовная одежда, в
которую он вырядился.
"Что я тебе, жизнюшка, - блазнюк, что ли?!"
Музыкантам:
- А ну, хлопцы!.. Вшкварь нашу!
И, сдернув с себя золотом вышитый жупан, швыряет оземь, прямо в пыль,
прямо в грязюку: "вот тебе, жизнюшка, мой подарочек напоследок!"
Ой, танцую до упаду на истрепанном шляху!..
Да как пошел выплясывать, только пыль столбом!
- Рви подметки, Андрию! Дай лыха закаблукам!
- А и дам, пановэ!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг