невинности, а как-нибудь отшутиться или отсерьезничаться. Пришлось ловить
машину, потому что трамваи выстроились в длинную неподвижную очередь.
Запыхавшись, он влетел в комнату и первое, что увидел, - совершенно пустой
Ветин стол. Чуть светлел круг от унесенного компьютера.
- А где Вета? - опешил Олег Трудович.
- Ушла и не вернется, - хихикнул Игнашечкин.
- Куда ушла?
- В другую комнату, - не отрываясь от фальшивой бумажки, объяснила
Тамара Саидовна.
- Конечно, разве может дочь такого человека сидеть с нами, вахлаками? -
съязвил Гена.
- Не переживай, Олег, - успокоила добросердечная Гранатуллина, -
обедаем сегодня всей комнатой!
- В последний раз! - добавил Игнашечкин.
И Башмаков, тайком утерев холодный пот со лба, понял наконец-то, что
его участие в Ветиной судьбе неизбежно. За обедом Гена вполголоса
рассказывал Башмакову о пятничных событиях в банке. Оказывается, грянул
жуткий скандал. Президент Юнаков, в очередной раз подлечив печень, вернулся
к исполнению обязанностей. И вдруг начальник службы безопасности Иван
Павлович (Гена при этом значительно поглядел на Гранатуллину) положил ему на
стол расшифровки телефонных разговоров Малевича. Оказалось, Малевич давно
подсиживал Ивана Павловича, чтобы внедрить своего начальника службы
безопасности, а однажды даже грозил заслуженному чекисту: уходи сам, пока не
поздно. Иван Павлович запомнил...
Во время этого шепотливого Гениного рассказа Башмаков и Вета
встретились взглядами. В ее глазах был вопрос, в его глазах ответ. У девушки
задрожали губы.
- ...А Малевич, скотина... - продолжал Гена.
Оказывается, в отсутствие шефа он готовил переворот, созванивался с
членами наблюдательного совета, крупными акционерами, обещал в обмен на
поддержку кредиты под минимальные, почти никакие, проценты. Согласно
разработанному плану, Юнакову должны были во время ежегодного собрания
акционеров предъявить обвинение в том, что, мол, он все подрядные работы по
строительству нового здания отдал своему сыну от первой жены, в результате
чего здание получилось такое дорогое, точно возвели его из паросского
мрамора и уральского малахита. Собирались припомнить и триста тысяч,
выброшенных буквально мышу под хвост...
Но Юнаков, свежий, энергичный, обновленный по новейшей
восстановительной методике, которой, говорят, пользуются некоторые пьющие
принцы и монархи, прочитал расшифровку и встал на дыбы. Он срочно вызвал
Корсакова и затребовал все материалы по закупкам банкоматов и программного к
ним обеспечения.
- Заседание завтра в десять часов, - торжественно объявил Гена и
посмотрел на Вету. - А что твой папа по этому поводу думает?
- Не знаю. Мы на эту тему не разговариваем.
- Том, а что Иван Павлович говорит? - не утихал Игнашечкин.
- Не знаю. Мы на эту тему не разговариваем...
- Да ладно уж, секретницы!
Когда возвращались из столовой, Вета и Башмаков немного отстали.
Некоторое время они шли молча.
- Когда? - наконец спросил Башмаков.
- Завтра. Я целый день буду дома. Я целый день буду ждать.
- Я тоже буду ждать... - он незаметно пожал ей руку.
Пальцы у девушки были ледяные.
Следующим утром, собираясь на работу, Олег Трудович надел новые трусы и
майку - индийские, темно-вишневого цвета, купленные недавно Катей. Брился он
тщательнее, чем обычно, даже ножничками отрезал высовывавшиеся из ноздрей
волоски. Постриг заодно и ногти на ногах. Выбирая галстук, Башмаков
улыбнулся и снял с планочки тот, изменный, от Диора. Приложил к груди, но
повязывать не стал.
По пути он купил пачку мятной жевательной резинки. До обеда Башмаков
еле сумел занять себя, сделав внеплановую профилактику двух счетных машинок.
Потом примчался возбужденный Гена и стал рассказывать про заседание
правления, про то, как Малевич отбивался и даже поначалу перешел в
контрнаступление, но потом выступил Корсаков, привел цифры... И понеслось!
Но до самого конца было все-таки неясно, чем все закончится. Ведь никто не
знал, что скажет Аварцев.
- И что сказал Аварцев?
- Ничего. Просто показал большим пальцем вниз, как гладиатору... И все!
И нету больше Малевича! Нету. Надо выпить!
- У меня сегодня английский, - покачал головой Башмаков.
- Ладно, спикай! Найдутся настоящие друзья - чокнутся со мной в честь
такого дня. Малевича сожрали! Какой-то ты сегодня, Трудыч, странный!
- В каком смысле?
- Не знаю. Помнишь, как Штирлиц шел по коридору к Мюллеру?
- Помню.
- Вот, ты сегодня как тот коридорный Штирлиц...
Потом Башмаков соврал, будто бы от Дашки прибыли знакомые и надо с ними
встретиться, передать кое-что для дочери. Он ехал на Плющиху с каким-то
странным знобящим чувством, словно хирург - на сложную, ответственную
операцию к знатной пациентке. В тот день в Москве был страшный ветер: летели
газеты, размахивая испещренными петитом крыльями, катились, стуча по грязной
ледяной коросте, жестянки, полосатые палатки уличных торговцев надувались,
как паруса. Казалось, люди идут не сами по себе, а их, упирающихся, тащит
вперед облепившая тело одежда. На Смоленской в магазинчике Башмаков купил
цветы - пять белых, точнее, кремовых голландских роз на длинных, в палец
толщиной стеблях, покрытых шипами в форме акульих плавников. Он выбирал розы
придирчиво, как Катя, чтобы ни подвялинки, чтобы чашелистики не отставали от
лепестков, а сами лепестки были скручены в тугие рулончики. Потом Олег
Трудович нес эти розы стеблями вверх, заслоняя от ветра полой новой длинной
дубленки, и почему-то думал о том, что если сейчас, хотя это и невозможно,
он столкнется с женой - то объяснить данный конкретный букет будет
совершенно невозможно.
- Это я! - сказал он в домофон.
Около лифта Башмаков задержался и пощупал пальцами листья плюща. Так и
есть - пластмасса, но очень качественная - все прожилки видны. Он вынул изо
рта жевательную резинку, скатал липкого червячка и, веселея от своего
озорства, посадил искусственное насекомое на синтетический лист. "Плодитесь
и размножайтесь!"
Когда Олег Трудович поднялся от лифта по лестнице, Вета уже стояла у
открытой двери. На ней был длинный шелковый бордовый халат с золотым
плетеным пояском. Черные волосы распущены по плечам. В глазах - испуг.
- Я ждала! Я очень ждала!
- Я тоже, - сознался Башмаков, понимая, что как раз этого говорить и не
стоит.
Вета взяла у него букет, отрезала кончики стеблей и поставила цветы в
вазу:
- Белые, как невесте...
- А как же, - промямлил Башмаков, совершенно не соображая, как вести
себя дальше.
- Хотите выпить?
- Хочу.
- Вина, виски?
- Виски.
Вета достала из бара бутылку и широкие граненые стаканы. Принесла из
холодильника лед. Некоторое время сидели молча, и было слышно, как
потрескивают брошенные в виски кубики льда.
- Малевича выгнали... - вымолвил Башмаков.
- Я знаю.
- Корсаков выступал на правлении...
- Я знаю.
- Сегодня такой ветер...
- Я знаю. По телевизору сказали, что в Царицыно сломался старинный
дуб...
- Вета, давайте в другой раз! - взмолился Башмаков.
- Почему? Я вам совсем не нравлюсь?
- Нет, нравитесь...
- Тогда вам лучше пойти в ванную, - подсказала она. Раздевшись и приняв
душ, Башмаков протер запотевшее зеркало и вгляделся в свое отражение. Седой!
Ну, не совсем, а с проседью. И волосы на груди тоже с проседью. И не на
груди - тоже с сединой.
Олег Трудович обернулся большим махровым полотенцем. Вот сейчас он
войдет в комнату и лишит невинности ровесницу своей дочери! Мерзавец. Он
кулаком слегка ткнул себя в челюсть. Потом втянул живот до позвоночника,
проверил мускулистость, глубоко вздохнул и улыбчиво спросил у отражения:
- Дефлоратора вызывали?
Вета лежала в постели, подтянув одеяло к подбородку и зажмурившись.
Волосы покрывали подушку черным веером. Ее лицо казалось спящим, и только
губы чуть подрагивали. Он подошел, роняя с бедер полотенце, присел на
краешек кровати, наклонился и поцеловал ее замершие губы...
...Потом они лежали рядом. Вета курила. Башмаков тоже два раза
затянулся: он чувствовал себя хирургом, успешно закончившим непростую
операцию.
- А крови совсем немного, - с чуть уловимой досадой заметил он.
- Да, совсем мало... Я-то думала, кровь будет густая, как после
убийства.
- Почему после убийства? - вздрогнул Башмаков.
- Не знаю. А кровь получилась какая-то розовая, словно арбузным соком
накапали...
- Наверное, я плохой сокрушитель девственности?
- Ты замечательный сокрушитель! Я тебя люблю. - Она поцеловала его в
щеку.
- Раньше ты мне этого не говорила.
- Что ж я - дурочка, что ли? Если бы я сказала, ты бы никогда этого не
сделал. Никогда. Точно?
- Точно.
- А хочешь узнать, когда я в тебя влюбилась?
- Хочу.
- На одну треть я в тебя влюбилась...
- Погоди, а разве влюбляются по частям?
- Конечно! Ты не знал? Боже мой, седенький, - она погладила его по
волосам, - а не знает таких простых вещей! На одну треть я влюбилась в тебя,
когда ты вошел тогда, в первый раз...
- На одну?
- На одну. На вторую треть я влюбилась в тебя, когда твоя Дашка
выскочила замуж.
- При чем тут Дашка?
- Понятия не имею. Но как только Тамара сказала, что твоя дочь выходит
за какого-то офицера, я сразу почувствовала - еще на одну треть. Получилось
две трети.
- А третья треть?
- Это когда ты нашел "банк Росси". Я подумала: а он у меня еще и
талантливый!
- У тебя?
- У меня. Третья треть сразу и заполнилась.
- И ты решила, что именно я стану твоим первым мужчиной?
- Да. И я буду выполнять все твои желания. А ты - мои.
- А если первый мужчина хочет еще раз выполнить твои желания?
- Нет, что ты! - испугалась Вета. - В первый раз второй раз
исключается. Все должно зажить - через три-пять дней, в зависимости от
восстановительных способностей организма.
- Это ты тоже прочитала? И где же?
- Есть такая книжка - "Молодоженам под подушку".
- Ну как же!
- Ты знаешь?
- Конечно, у нас, сокрушителей девственности, это настольная книга. Но
там в главе "Дефлорация" про три-пять дней ничего не написано. Зато там есть
про "радостно-благодарное чувство отдачи любимому человеку". Ты чувствуешь
радость отдачи?
- Конечно. - Она поцеловала его руку. - Но про три-пять дней написано в
главе "Первая брачная ночь". Ты просто до нее не дошел.
- А в этой главе случайно не написано, что мужчина после первой брачной
ночи, даже если это происходит днем, обычно очень хочет есть?
- Написано. Но только в главе "Секс и питание". У меня в печке пицца с
креветками!
- Отлично. Встаем?
- Нет, погоди... Закогти меня!
- Что-о?
- Обними меня крепко-крепко, так, чтобы косточки хрустнули!
...Сидя в метро, Башмаков специально приставлял к лицу пальцы и вдыхал
Ветин женский, еще пока полузнакомый запах. От происшедшего у него осталось
очень странное послечувствие. Словно бы он с помощью дурацкой инструкции,
наподобие тех, что прилагаются к кухонным агрегатам ("...поверните винт 12 б
до отказа, а потом вращайте его по часовой стрелке, пока не достигнете
предусмотренного пунктом 8 г результата..."), так вот - словно бы он с
помощью такой дурацкой инструкции пытался проникнуть и даже, кажется,
немножко проник в самую жгучую и знобкую тайну жизни... Когда он вошел в
квартиру, с кухни донесся строгий Катин голос:
- Не раздевайся!
Башмаков вспотел раньше, чем успел подумать: "ЧЛ-орт! Не могла же она
узнать... Откуда? Видела с цветами?"
- Тунеядыч, мусоропровод засорился. Вынеси ведро на улицу!
31
"Вообще-то странно, что Катя ничего не заметила! Странно..."
Эскейпер посмотрел на бочонок: пойманный "сомец" уже успокоился. То-то!
Все три рыбки лежали на стеклянном дне, сблизившись усатыми рыльцами, точно
заговорщики. Башмаков глянул на часы - скоро приедет "газель". И что делать?
Вета исчезла. Дашка родила. Катя ничего еще не знает. Узнает
- возьмет отгулы и полетит к Дашке. Конечно, правильнее всего было бы
сейчас вылить сомиков назад в аквариум... (Ишь ты, зашевелились, телепаты
чешуевые!) Рассовать вещи по местам. И отложить побег. Нет, не отменить
вообще - это невозможно! - отложить, пока все разъяснится. А главное -
поговорить с Катей. Сказать ей:
"Видишь ли, Катя, я встретил девушку..."
"На щечке родинка, полумесяцем бровь?" "Я серьезно".
"И я серьезно. Ты хочешь, чтобы я, как в дурной молодости, на дверях
распиналась? Этого не будет. Тапочкин, ты свободен, как Африка!"
Эскейпер был уверен в том, что разговор с Катей будет именно таким. В
их супружеских отношениях, особенно после его болезни, появилось нечто новое
и непривычное. Это трудно объяснить... Раньше они напоминали Адама и Еву,
которые, переругиваясь и перепихивая друг на друга вину за вылет из рая,
искали на чуждой земле место для жизни, строили шалаш, радовались убогим
плодам земным, потом в сладострастных стонах зачинали ребенка, растили
его... И у каждого - и у Башмакова, и у Кати - непременно где-то в глубине
теснилась мысленочка: а ведь с другой (с другим) строить шалаш, радоваться
убогим плодам земным, зачинать в сладострастных стонах ребенка и растить его
было бы, наверное, радостнее, острее, милее... Но вот в этом вечном сомнении
прошли годы, полупрошла жизнь - и они стали похожи на стареющих Адама и Еву,
приглядывающих местечко, где рыть себе последнюю, окончательную землянку. В
их разговорах все чаще мелькали слова о будущих внуках, о том, кто каким
противным и мерзким будет в старости, о том, что стареть надо дружно и
взаимно вежливо. Даже размеренные предсонные объятия стали своего рода
плотскими заверениями друг друга в будущей пожилой и верной дружбе. Конечно,
это исходило прежде всего от Кати. Она стала вдруг стремительно ускользать в
сладкое состояние предстарости, увлекая и утягивая за собой Башмакова. Он
поддавался, утягивался, и между ними устанавливалась новая гармония,
нежно-насмешливая и спокойно-доверительная, какой прежде не было. И Олег
Трудович сознавал, что Катя, простившая ему прошлые молодые измены, никогда
не простит предательства этой новой, нарождающейся гармонии совместного
старения. Да он и не помышлял о такой измене, если б не Вета...
Вернувшись тогда, в первый раз, от Веты, он долго сидел на кухне (якобы
смотрел фильм), а сам думал о том, что все случившееся нужно прекратить
сейчас же, обратить в какую-нибудь жестокую, обидную шутку: мол, просьба
удовлетворена - и в добрый путь! При этом еще так улыбнуться, чтобы она
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг