- Десятку?
- Я купила за марки десять миллионов долларов.
- Ско-олько? - обалдел Башмаков.
- Десять миллионов долларов. Но это же как бы ненастоящие деньги. Они
для банка. Если бы курс поднялся даже на один пфенниг, я бы выиграла тысяч
сто... Но курс вдруг упал на пять фигур. И я снова взяла десятку, потому что
не могла проиграть, я была уверена, что курс обязательно подскочит. Но он
упал еще на три фигуры. И тогда я решила перевернуться...
- Что?
- Перевернуться. Я открыла новую позицию и продала двадцатку. Если бы
курс продолжал падать, я бы покрыла убыток. Но он вдруг подскочил на четыре
фигуры. Я играла через "Банк Австрия". Там был хороший парень - Лео Штефан.
Дилеры ведь все друг друга знают. И он мне сбросил на дисплей: "Вета, будь
осторожна!" Но я так растерялась, что уже ничего не соображала. Ничего. Все
было как во сне. Знаете, бывают такие сны: ты делаешь что-то страшное,
непоправимое, постыдное, но при этом помнишь - стоит проснуться, и все
встанет на свои места. И я снова перевернулась - купила сотку.
- Сто миллионов? - ужаснулся Башмаков и нехорошо подумал о том, что,
пока он за копейки горбатился на стоянке, какие-то соплюшки пробрасывались
миллионами.
- Да, сто, - кивнула Вета. - Конечно, так нельзя... И я бы никогда так
не сделала... Но это была уже не я... А курс вдруг снова упал на шесть
фигур. Депозит в "Банке Австрия" у нас был всего пять миллионов - и Лео
сбросил мне: "Извини, Вета, я вынужден закрыть твои позиции, потому что
убыток превысил депозит..." Я проиграла пять миллионов долларов!
- Мда-а, - вздохнул Башмаков.
Он проиграл однажды, еще при советской власти, в поезде по дороге с
испытательного полигона пятьдесят четыре рубля в карты и несколько лет потом
с ненавистью к себе вспоминал эту глупость.
- Я поехала домой. На автоответчике отец наговорил мне поздравлений с
Восьмым марта и сообщил, что гордится моими успехами в банке. Я
расплакалась, выпила целую бутылку вина, а потом съела две упаковки
снотворного, легла и накрылась одеялом - мне казалось, что так никто меня не
найдет. Никто. А когда я проснусь, все окажется ночным кошмаром, который
исчезает, как только отдергиваешь утреннюю занавеску. Я даже не помнила, как
позвонила отцу и сказала: "Папа, я умираю..." Потом были какие-то мужики в
зеленых халатах, они мне заталкивали в горло кишку и делали уколы,
спрашивали, что я чувствую. А я чувствовала себя ничем, омерзительным
ничем... Потом меня отвезли в Боткинскую, в суицидальное отделение... Отец
забрал меня оттуда на следующий день и отправил в специальный санаторий. Я
там пробыла два месяца, а деньги он банку вернул. Рассчитался оргтехникой...
Вот такая я, Олег Трудович, растратчица!
- Ничего, Вета, - шепнул Башмаков, - перемелется - мука будет, - и
погладил ее по руке.
- Вы так думаете? - жалобно спросила Вета и посмотрела на него глазами,
полными слез.
Вот тогда, наверное, все и началось...
- Тогда и началось, понимаешь ты, черт усатый? Понимаешь или нет? И что
мне теперь делать? Что?! Уехать не могу. Остаться не могу. Что мне делать,
рыбья твоя кровь?! Тебе-то хорошо - спрятался в раковину и сиди себе, жри
трубочников... А я?..
30
Эскейпер говорил все это каллихтовому сомику, наконец-то выбравшемуся
из раковины и осторожно плывущему вдоль прозрачной стены. Олег Трудович взял
сачок, опустил в воду и загородил им перламутровый зев раковины, а потом
стукнул пальцем по стеклу. "Сомец" молниеносно метнулся к привычному убежищу
и угодил прямо в западню. Эскейпер вынул сачок, поддерживая двумя пальцами
мелко вибрирующее ребристое тельце, вывернул марлю - и "сомец" заметался по
дну икорного бочонка, среди уже привыкших к неволе самочек.
- Задание выполнено! Башмаков снова набрал Ветин номер, но тот же
электронный женский голос сообщил, что абонент недоступен. Олег Трудович
подумал вдруг о том, что ведь та девушка, чей голос записан на пленку, тоже
кому-то может дозваниваться - например, любимому мужчине, который бросил ее
беременной, а тот, мерзавец, отключил телефон, и она набирает, набирает его
номер и слышит, слышит без конца свой же собственный голос: "Абонент
отключен или недоступен. Попытайтесь позвонить позже! 'Би-лайн!'" Она сама
себе, своим собственным голосом объясняет: недоступен, недоступен,
недоступен... Вета жила на Плющихе. В мансарде. Несколько лет назад
невзрачные дома тридцатых годов капитально отремонтировали и надстроили
мансарды с зелеными чешуйчатыми крышами. Дверь была металлическая, в
красивых бронзовых заклепках. С домофоном. В подъезде чистота и зеленый
плющ, разросшийся из большой керамической кадки по стене. Понятно, плющ был
искусственный, но в башмаковском подъезде это синтетическое растение прожило
бы минут пятнадцать, до первого малолетнего негодяя. Лифт - без единой
царапины на полированных стенках - дошел лишь до пятого этажа, а дальше
нужно было подниматься по лестнице, ведущей в мансарду. Из просторной
прихожей виднелась не менее просторная кухня, но по сути квартира
представляла собой одну огромную комнату метров в пятьдесят, а то и в
шестьдесят. Вся мебель была белая. Пол покрыт белым пушистым ковролином.
Башмаков снял ботинки.
- Не надо, Олег Трудович!
- Надо, Вета, надо!
- Как хотите. - она пожала плечами, даже не улыбнувшись. - Мойте руки,
а я поставлю чайник.
Башмаков очень бы удивился, не обнаружив в ванной джакузи. Удивляться
ему пришлось лишь в том смысле, что кроме джакузи там еще имелась душевая с
раздвижными дверцами. Он посмотрел на себя в зеркало, выдернул, пустив
слезу, неожиданно вызябнувший из ноздри волос и стал мыть руки, думая о том,
что разность поколений определяется не постельной жадностью и не количеством
седины. А чем-то иным. Вот, к примеру, он пошутил: "Надо, Вета, надо!" - а
она даже не заметила примочки, на которой выросло его, башмаковское,
поколение. Шурик в фильме "Операция 'Ы'" лупит хулигана-пятнадцатисуточника
по заднице прутьями и приговаривает: "Надо, Федя, надо!" Даже учителя так
шутили.
- Анна Марковна, может, не надо двойку?
- Надо, Башмаков, надо!
Вытирая руки белым махровым полотенцем, Олег Трудович почувствовал
странный жар в ступнях и осознал: в ванной еще и пол с подогревом.
"Человечество погибнет от избытка комфорта!" - горько подумал он.
Они сели на кухне, которая казалась вырубленной из черного с фиолетовой
искрой мрамора. Даже холодильник был черный. Вета поставила перед Башмаковым
бутылку красного вина и положила штопор.
- Это бордо. Ординарное, но очень хорошее... Выпьем за судьбу! -
предложила Вета.
- В каком смысле? - осторожно уточнил Башмаков.
- В самом прямом. Вы могли не прийти в банк. Вас могли посадить в
другую комнату. А меня отец вообще уговаривал поехать на Кипр представителем
его фирмы. Он сейчас переключается на системы связи. Там оффшорная зона, и
это очень выгодно.
- Почему же вы отказались?
- Я не отказалась. Я сказала, что должна поработать в банке хотя бы
несколько месяцев, чтобы никто не подумал, будто я испугалась, как девочка,
и сбежала... Я не испугалась! Она потемнела глазами и нахмурилась. "А
бровки-то действительно папины!" - подумал Башмаков и сказал:
- Вета, давайте лучше выпьем за вас! За то, что вы выздоровели! За то,
что все позади...
Они выпили - вино было густое и терпкое.
- А ведь я вам не все рассказала про больницу.
- Вы думаете, это надо рассказывать?
- Думаю, надо. Если, конечно, вам интересно...
- Вы мне вся интересны, - сострил Башмаков.
- Вся? Хорошо. Потом, после Боткинской, меня отвезли в Звенигород, в
санаторий. Мною занимался психоаналитик. Очень дорогой. Папа даже сказал,
что, если бы он знал, сколько стоит один сеанс, давно бы бросил бизнес и
выучился на психоаналитика. Доктора звали Игорь Адольфович. Он был весь
какой-то вялый, словно полупроснувшийся. Он много расспрашивал об отце, об
их взаимоотношениях с мамой. Оказывается, мой внутренний конфликт произошел
оттого, что в детстве я так и не поделила с мамой отца... Представляете? Я
этого не помню, но Игорь Адольфович уверял, что именно так и было. А потом
еще развод... Вам, наверное, не интересно?
- Говорите, Вета! Считайте, я тоже доктор.
- Да, доктор... Я потом много читала об этом. И думаю, все началось
гораздо раньше - еще с безобъектной фазы. Понимаете, в этот период ребенок
воспринимает родителей как части самого себя...
Олег Трудович рассеянно слушал Вету, вдохновенно рассказывавшую про
комплекс Электры, ссылавшуюся то на Фрейда, то на Адлера, то на Юнга, и
думал о том, что в таком случае он и вообще должен был вырасти каким-нибудь
монстром. Бабушка Елизавета Павловна брала его к себе за ширму, но мальчик
Башмаков, прислушиваясь к скрипу родительской кровати, объявлял, что тоже
хочет с ними вместе "бороться". "Наборешься еще, - шепотом отвечала бабушка.
- Подрастешь и наборешься..."
- ...Игорь Адольфович объяснил мне, что дилинг был для меня разрядкой
накопившейся отрицательной психической энергии. Но главная проблема в том,
что отец до сих пор для меня - единственный мужчина... И это очень плохо.
Очень. - Вета посмотрела на Башмакова. - А знаете, о чем я думала, когда вы
вошли в первый раз?
- О чем?
- Нет, потом расскажу.
- Ладно уж, говорите!
- Хорошо. Я сидела вспоминала разговоры с Игорем Адольфовичем и думала:
а вот пойду вечером куда-нибудь в парк, затаюсь в темной аллее и буду ждать,
когда появится первый прохожий. А когда появится, подойду и скажу:
"Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!"
- А почему вы улыбнулись, когда я вошел?
- А вы запомнили?
- Запомнил.
- Я как раз подумала, что первым прохожим может оказаться старик или
мальчик на велосипеде... И вдруг вошли вы. Не мальчик и не старик... Я даже
хотела встать вам навстречу и сказать: "Уважаемый незнакомец, будьте моим
первым мужчиной!" А если бы я так сказала, что бы вы подумали обо мне?
- Я бы решил, что Вета, о которой мне столько рассказывали, ехидная
издевательница над техническим банковским персоналом...
- И всЛ?
- И всЛ.
- Налейте мне вина!
- Извините. - Башмаков наполнил опустевший Ветин бокал и немного
восполнил свой.
- А если не издевательница... Что бы вы сказали?
- Я бы сказал: милая Вета, как говорится, мне время тлеть, а вам
цвести! Первый мужчина - это серьезный шаг. Вы еще встретите и полюбите...
- А если я уже встретила и полюбила?
Вета в упор смотрела на него темными глазами и крошила пробку от вина.
Уголки ее губ подрагивали. "Сейчас расхохочется, и выяснится, что негодяйка
меня разыгрывает, - подумал Олег Трудович. - Может, она ненормальная? Что
значит - может? Конечно, ненормальная, раз в психушке лежала!" Ветины глаза
наполнились слезами, и он понял, что губы у нее подрагивают не от
смешливости, а от еле сдерживаемых рыданий. Она схватила со стола пластинку
с таблетками, выдавила одну и запила вином.
- Ну что вы, Вета!
- Вы мне не ответили!
- А вы уверены, что вам это нужно?
- Неужели я бы так унижалась, если бы мне это было не нужно?
- Вета, но ведь вокруг столько молодых людей. А Федя так просто в вас
влюблен.
- Возможно, Федя будет вторым, но я хочу, чтобы первым были вы! - она
уже справилась со слезами и говорила твердым голосом. - Вы боитесь?
- А чего мне бояться?
- Всего! Меня. Моего отца. Себя! Не бойтесь, Олег Трудович, вы же
взрослый человек, никто ничего не узнает. И ваша жена тоже.
- Ну, уж моя жена тут совсем ни при чем.
- А у вашей жены вы были первым?
- Какое это имеет значение?
- Никакого. Но вы боитесь!
- Вы хотите прямо сейчас? - спросил он, чувствуя стеснение в груди.
- Нет, не сейчас. Вы сначала все обдумайте и решитесь, а потом мы
назначим дату... На пороге, провожая его, она добавила:
- А чтобы вам лучше думалось, поцелуйте меня!
Губы у Веты были горячие и дерзко неумелые.
Войдя в свою квартиру, он обнаружил на кухне разобранную на части
стиральную машину и Анатолича, грустно стоящего над этой расчлененкой.
- Я же просила! - укорила Катя.
- Банкомат в центре сломался, - честно признался Башмаков. - А что с
"Вероникой"?
- Подшипник накрылся, - сообщил Анатолич.
- Вызовем мастера, - равнодушно пожал плечами Олег Трудович, все еще не
пришедший в себя от Ветиной просьбы.
- Ага... Запчасти к "Веронике" больше не выпускают. Газеты надо читать,
банкир фигов! Завод купили итальянцы и сразу закрыли, чтобы рынок не
засорялся. Попробуй на "Киевскую" съездить. Там все можно купить. Тогда
починим. С утра - а была суббота - Башмаков слонялся по квартире в такой
задумчивости, что Катя на всякий случай сунула ему под мышку градусник, а
когда температура оказалась нормальной, отправила его за подшипником.
Башмаков как во сне ехал на "Киевскую", мучительно стараясь ответить себе на
два вопроса, терзавших его со вчерашнего вечера.
Вопрос первый: почему молодая, красивая и даже внезапно девственная
Вета выбрала для своего, так сказать, плодотворного дебюта именно его -
седеющего, женатого и невзрачного банковского побегунчика? Если бы ничего не
изменилось в отечестве и он бы сейчас был доктором наук, ведущим
разработчиком системы кислородного обеспечения, а в него влюбилась бы юная
специалистка, как, к примеру, в покойного Уби ван Коноби, - тогда понятно. А
так совершенно непонятно... Вопрос второй: что делать? Конечно, заманчиво
плюнуть на все предосторожности и заобладать юным, невинным тельцем, но у
тельца есть еще и не очень свежая головка, а что там, в этой головке, Бог
знает... И вообще все это странно: "Будьте моим первым мужчиной!" Нет чтобы
просто броситься на шею, а там, как говорится, в пароксизме страсти вдруг
все и выясняется. Ах, неужели?! Не может быть! Почему ж ты не сказала? Ох,
если бы я знал... И выходит как бы непреднамеренное убийство... А тут:
"Подумайте... назначим дату... никто не узнает..." Башмаков вдруг ощутил
себя мрачным серийным душегубом, расчетливо и холодно планирующим убийство
Ветиного девства. Он даже почувствовал на себе подозрительные взгляды
попутчиков и поднял глаза. Старушка в сером габардиновом плаще и черной
капроновой шляпке смотрела на него с угрюмым укором. Он встал и уступил
место. Вернувшись домой, Башмаков без помощи Анатолича собственноручно
поставил подшипник и собрал машину.
- Тапочкин, ты к старости становишься образцовым мужем! - восхитилась
Катя. - Я тебя уважаю! А чего ты сегодня такой задумчивый? Влюбился, что ли?
- Влюбился...
- Посмотри мне в глаза! Сердце опять?
- Немножко... Но уже прошло.
После обеда он тайком нашел среди Дашкиных книг брошюрку под названием
"Молодоженам под подушку". Эту книжку ей подарила на свадьбу длинная Валя,
но Дашка только хмыкнула: мол, помощь запоздала - и сунула ее между
пластинок. Олег Трудович отыскал главку "Дефлорация" и прочитал: "...Акт
дефлорации психологически остро воспринимается девственницей. Диапазон
испытываемых при этом переживаний чрезвычайно широк - от панического страха
и ужаса перед изнасилованием до радостно-благодарного чувства отдачи
любимому человеку..."
- "Чувства отдачи"... Писатели хреновы! - крякнул Башмаков и захлопнул
книгу.
Утром в понедельник Олег Трудович поехал в торговый центр и довольно
долго ждал представителя "Оливетти". Эти итальянцы, несмотря на свой
капитализм, всегда опаздывали. Потом разбирались с банкоматом, составляли
акт. Наконец Башмаков отправился в банк, по пути все больше склоняясь к
мысли, что лучше, пожалуй, не лезть ему в этот омут с чертями девичьей
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг