- Извините, Олег Трудович, нам нужно с дочерью поговорить... Аварцев
приобнял Вету и повел к начальственному столу, где все принялись радостно
целовать ей руки. А сильно шатающийся Юнаков, очевидно, знавший Вету еще
ребенком, стал показывать, какой крохой она была. Далее, наверное,
сокрушаясь неумолимому бегу времени, президент взъерошил свою сальную
челочку и потянулся к шевелюре Аварцева. Но Ветин отец перехватил руку
президента и отвел ее в сторону.
К Башмакову подкатился Игнашечкин и, дыша прочесноченной лосятиной,
прихлебывая из бокала виски, начал громко возмущаться тем, что, когда дети в
школах падают в голодный обморок, так жировать, так неприлично упиваться
своим благополучием омерзительно и подло.
- Ты знаешь, сколько заплатили Дольчинетти?
- Знаю.
- Мерзавцы! Когда-нибудь нас всех развешают на фонарях, и правильно
сделают!
- Кто? - спросил Башмаков.
- В том-то и дело, - затосковал Гена. - Генофонд нации разрушен.
Пассионарность подорвана. Даже на фонарях нас развесить некому! И тут ввезли
огромный торт, увенчанный рогатой лосиной головой из шоколада.
- Я сейчас, - предупредил Игнашечкин и затрусил к торту. - Тебе тоже
принесу...
Башмаков вдруг почувствовал, что вот сейчас, посреди этой нескончаемой
обжираловки, он упадет в голодный обморок, как нарком Цюрупа, и решил
поскорее уйти. Но у выхода его остановил пьяненький Герке:
- Ты куда? А Дольчинетти?
- Мне надо...
- Зря! Ты знаешь, что будет?
- А что будет?
- Я буду вручать Дольчинетти диплом почетного члена Краснопролетарского
дворянского собрания. Сильный ход?
- Очень!
Когда в гардеробе Башмаков надевал плащ, группа телохранителей,
переговариваясь с кем-то по рации, молниеносно пронесла к выходу упившегося
Юнакова. Время шло к вечеру. В вагонах метро, особенно в головных, появились
свободные места. Олег Трудович уселся и развернул купленную у старушки в
переходе газету "Завтра". "Московский комсомолец", приобретенный у той же
распространительницы, он решил почитать дома. В какой-то момент Башмаков
поднял глаза над краем газетной страницы и обомлел: прямо на него двигался
карандашный портрет юноши в солдатской форме. А под портретом подпись:
"Умоляю! Помогите выкупить сына из чеченского плена!" Через башмаковское
сердце прошмыгнул холодный ток. Лицо юноши казалось неживым, даже каким-то
чугунным, но Олег Трудович сразу узнал Рому, сына Чернецкой. Портрет, словно
икону на крестном ходе, несла сама Нина Андреевна. Сначала он увидел ее
пальцы, вцепившиеся в картон, потрескавшиеся, с неровными красно-черными
ногтями. Сказать, что Нина Андреевна постарела, - не сказать ничего. Это
была совсем другая женщина - седая, мучнисто-бледная, морщинистая, в
каком-то бесформенном плаще с залоснившимися рукавами. Голова повязана
черным платком, глаза полузакрыты набрякшими веками...
Прозрачный пакет с мелкими купюрами она прижимала пальцами к картону, и
если кто-то из пассажиров лез в кошелек за деньгами, Нина Андреевна вместе с
пакетом подносила к жертвователю и весь портрет, точно для поцелуя. Когда
бумажка опускалась в целлофан, Чернецкая медленно поднимала тяжелые веки и
благодарила мутным взглядом. Олег Трудович понял, что не выдержит этого
взгляда, а тем более - если Нина Андреевна его узнает... И он закрылся
газетой. Всю оставшуюся дорогу, чувствуя приступы тошноты, Башмаков боролся
со страшным образом, ломившимся в сознание из недозволительной глубины. Но,
выйдя на улицу, он все-таки не совладал с этим напористым кошмаром и
представил себя в любовных объятиях Нины Андреевны, нет, не той, прежней,
упруго-атласной, а нынешней, смрадно истлевшей Нины Андреевны... И его
жестоко вырвало прямо на тротуар желтой горькой слизью.
Ночью Башмаков дважды просыпался оттого, что сердце в груди пропадало,
и только испуг внезапного пробуждения возвращал на место привычный сердечный
клекот. Наутро он был омерзительно никчемен, пропустил утреннюю пробежку и,
забыв даже про первый день выхода из голодания, в тупой задумчивости выпил
крепкий кофе с бутербродом. Тут ему стало совсем худо, и пришлось
побюллетенить, к явному неудовольствию Корсакова.
Зато за эти дни Олег Трудович подучил лексику. Он ходил теперь на
английские курсы, организованные специально для безъязыких сотрудников,
людей в основном уже не юных, которых спикающая банковская молодежь
презрительно именовала "неандестэндами". Стыдно, конечно, на пятом десятке
быть "неандестэндом" и лепетать про "май фазер и май бразер", а что делать -
кушать-то хочется!
Справляясь по телефону о его здоровье, Игнашечкин ехидно порадовался,
что Башмакову еще далеко до перезаключения контракта. Те, у кого срок
истекает, вынуждены ходить на службу в любом состоянии, чтобы не раздражать
начальство. Одного тут даже увезли с перитонитом прямо из офиса. Олег
Трудович на всякий случай выскочил на работу, недобюллетенив.
Постепенно он втянулся в новую жизнь: крутился с банкоматами, выезжал
на инкассацию с хмурым Валерой, вооруженным помповым ружьем и одетым в
бронежилет. Все обо всех знающий Игнашечкин сообщил, что прежде Валера
служил в спецназе и участвовал в 93-м в штурме "Белого дома", а потом
вывозил оттуда трупы. За это ему обещали квартиру в Марьино, но, конечно,
обманули - и он, психанув, ушел из спецназа в банк. Башмаков хотел даже
принести какую-нибудь фотографию Джедая и показать Валере - может, тот видел
Рыцаря хотя бы мертвым? Но у инкассатора было такое неподступно угрюмое
лицо, что Олег Трудович не решился...
Работа у них была несложная: выехать на точку, вскрыть банкомат
одновременным поворотом двух ключей. Дальше Валера сторожил, а Башмаков
вынимал контрольную ленту и опустевшие кассеты, ссыпал из режекторного лотка
купюры в мешок и опечатывал. Потом вставлял ленту, заправленные кассеты,
вводил в память номиналы и количество купюр. Вот и все. Если же случались
сбои в работе банкоматов, Башмаков выезжал на место один. Чаще всего это был
какой-нибудь пустяк: клиент зазевался и банкомат сглотнул карточку, иногда
заминалась или кончалась чековая лента - и автомат отказывался выдавать
деньги. Олег Трудович брал разгонную машину и отправлялся на место
происшествия. Если же обнаруживался серьезный сбой в системе или даже
поломка, приходилось связываться с фирмой, договариваться о гарантийном
ремонте и возиться со специалистами, залезающими уже в самое нутро. Кроме
того, на Башмакова навесили профилактику счетных машинок и другой мелкой
электроники. Конечно, по сравнению с тем, чем он занимался в "Альдебаране",
все это было сущей чепухой, но крутиться приходилось основательно, и на
месте он почти не сидел.
Вета тоже на месте не сидела. Это поначалу, после возвращения из
больницы, работу ей дали чисто символическую - она сопровождала клиента к
депозитным ячейкам, запрятанным глубоко в бронированном подвале. Но клиентов
было мало - три-четыре в неделю. Все остальное время она сидела за столом,
читала или раскладывала на компьютере пасьянс. Но потом, после юбилейной
пьянки в ресторане "Яуза", Вету перевели на другую работу - в департамент
общественных и межбанковских связей. Теперь она, организовывая
пресс-конференции и переговоры, пребывала в беспрестанной беготне. В своем
трудовом мельтешении они редко совпадали, по два-три дня не встречаясь в
комнате. Нельзя сказать, что Олег Трудович скучал по Вете. Разумеется, нет.
С чего бы? Но всякий раз, входя в комнату и видя ее пустой стол, он
испытывал моментальное и еле ощутимое разочарование. Он глазами показывал
Гене на пустое кресло, и тот так же молча взмахивал руками: мол, летает
пташка. Однажды, залетев в комнату между переговорами, Вета сообщила, что
для нее уже почти готов отдельный кабинет в новом крыле - и недели через две
она освободит место.
- Мы будем скучать, - вздохнул Башмаков.
- Я тоже...
Но тут заверещал мобильный, и Вета упорхнула.
- Ну вот, - обрадовался Игнашечкин, - будет, Трудыч, и у тебя хорошее
место, у окошечка. А когда меня уволят - у тебя будет два места...
- Гена, - тихо предупредила Тамара Саидовна, - Иван Павлович просил
передать, чтобы ты успокоился!
- Никогда!
- Тогда тебя успокоят.
- Это мы еще посмотрим!
Дело в том, что Игнашечкин с тайного одобрения Корсакова поднял большую
бучу против покупки через "банкососов" американской процессинговой
программы.
- Что ты так за них переживаешь? - удивлялся Башмаков.
- Мне на них наплевать! Хотят в несколько раз больше, чем за
отечественную программу, вывалить - пусть вываливают. Хотят каждый год
двадцать процентов за "сопровождение" отстегивать - пусть отстегивают. Мне
наплевать. Я за себя переживаю! Мне с этим американским дерьмом возиться,
мне его доводить! Мне вообще на все наплевать! Я сейчас заканчиваю одну
разработку... Если получится, уйду и создам свою фирму, чтобы не зависеть от
этих козлососов!
- Гена! - упрекала Тамара Саидовна, предостерегающе показывая глазами
на стены.
Однако, несмотря на утверждения, что ему наплевать, Игнашечкин
самоотверженно боролся против покупки американской программы. Но
безрезультатно. Малевич, отдохнувший всей семьей на Лазурном берегу, а потом
еще с любовницей в Акапулько за счет "банкососов", настаивал на покупке и
даже выступил на правлении в том смысле, что негоже рисковать репутацией
банка, пользуясь сомнительными доморощенными разработками, которые еще
неизвестно как себя покажут. Скупой платит дважды, а "Лось-банк" не имеет
права рисковать средствами акционеров. Корсаков, присутствовавший на
правлении, понятно, промолчал: не самоубийца. А единственный, кто мог
по-настоящему возразить, - Садулаев - ввязываться тоже не стал, ибо как раз
заканчивал закупку офисной мебели для новых помещений, а брал он ее у своего
приятеля, владельца фирмы "Модерн спейс", по ценам, раза в полтора
превышающим рыночные.
Юнаков согласился с тем, что банк должен быть очень осмотрителен в
расходовании денег, и поддержал Малевича. Некоторое время назад, напившись в
бизнес-клубе имени Саввы Морозова, президент познакомился с научным гением,
занимающимся голографическим моделированием эфирных двойников. Гений зазвал
Юнакова к себе на дачу в Волоколамск, показал свою лабораторию, а главное -
под большим секретом продемонстрировал сохраненного в голограмме эфирного
двойника давно скончавшейся мыши.
- А человека можешь? - спросил Юнаков.
- Пока нет. Средств не хватает.
- Сколько надо?
- Тысяч двести-двести пятьдесят...
- П-поехали!
Президентский "мерседес" и джипы с охраной мчались по Волоколамке с
такой скоростью, что вдольшоссейные березы шатались, как пьяные, и теряли
листву. Прилетев в банк, Юнаков вместе с гением спустился в хранилище, взял
наличными триста тысяч долларов и отдал голограммщику со словами:
- Работай с людьми! Мышек больше не трогай...
Наутро весь банк стоял на ушах, чтобы "провести" деньги, выброшенные
щедрым президентом на передний край науки. Юнаков, кстати, протрезвев,
пожалел о сделанном, но отверг предложение Ивана Павловича найти ученого и
убедить в том, что эфирных двойников можно налепить и тысяч за десять.
- Нет, - покачал тяжелой головой президент, - это может нанести ущерб
имиджу банка. А имидж стоит еще дороже! Собственно, такова была конфигурация
жизни Башмакова в тот момент, когда все по-настоящему и началось. Если бы в
тот день его сорвали чинить заартачившийся банкомат, а Вету - встречать в
аэропорту в зале VIP президента банка "Чалдонский кредит", наверное, так у
них ничего бы и не получилось. И не пришлось бы ему сейчас, как последнему
идиоту, сидеть на вещах в ожидании звонка и выедать себе сердце стыдом, не
зная, как сообщить Кате про Дашкины преждевременные роды. Если бы в тот день
с ними была Гранатуллина, всегда старавшаяся незаметно отвлечь Вету от
Башмакова разными женскими разговорами, все могло бы сложиться иначе! Но
мудрая восточная Тамара Саидовна в тот день с утра уехала на выставку новой
банковской техники. А Гене было ни до чего - он лелеял свою обиду на
Корсакова, смолчавшего на правлении. В тот день они обедали сначала втроем,
а потом к ним подсел Федя и стал рассказывать про то, как в воскресенье
заехал на дискотеку "Партийная зона" и прокутил за ночь триста долларов, а
пока он кутил, в его "Пассат" залезли и сперли японские стереоколонки и
американский радар за сто тридцать долларов. Во время этого рассказа
Башмаков и Вета переглянулись, улыбнувшись друг другу одними глазами.
- Федя, тебе не скучно жить? - ядовито спросил Игнашечкин.
- Нет. Не скучно. Вет, а почему ты не ходишь на теннис?
- Некогда.
- Понятно. А вы "Итоги" вчера смотрели?
- Ну?
- Видели Юнакова, когда Ельцин с банкирами встречался?
- Видели.
- По-моему, наш президент был пьяный.
- Который? - брякнул молчавший до этого Башмаков.
И все захохотали.
По пути из столовой Игнашечкин заспорил с Федей о том, как делаются
политические рейтинги на телевидении. Кто-то из банковчан вмешался и начал
разъяснять, что якобы существуют специальные методики математического
моделирования, но Гена демонически захохотал, покраснел от негодования и
объявил, что все это - фигня, на самом деле рейтинги делаются за три минуты
до эфира совершенно от фонаря, но за большие деньги.
- Да брось ты!
- Говорю вам, мешками им в Останкино деньги тащат. Мешками. Иногда
коробками из-под ксерокса...
В свою комнату Вета и Башмаков возвращались одни. Молчали. Вета
вынужденно улыбалась встречным и вдруг спросила:
- Олег Трудович, а хотите посмотреть, где я раньше работала?
- Хочу. И она повела его в дилинг. Это был большой овальный зал с
высоким потолком, как сейчас принято выражаться, в два света. Примерно на
высоте трех метров, на уровне второго ряда окон, по окружности шла галерея с
ограждением в виде пластиковых прямоугольников, обрамленных хромированным
каркасом. В каждом прямоугольнике темнел силуэт бегущего лося. Внизу за
широченными округлыми столами в креслах с тронными спинками сидели молодые
люди. Все - в белых рубашках и распущенных галстуках. Пиджаки единообразно
висели на спинках кресел. Позы тоже были одинаковые: туловище, подавшееся
вперед, глаза, впившиеся в экран компьютера, и телефонная трубка, прижатая
плечом к уху...
- Вон мой стол! - показала Вета вниз. - У окна. Там теперь Федя
сидит...
- По-моему, вы нравитесь Феде.
- Если это комплимент, то не очень удачный.
- А что он за парень?
- У него "пассат".
- Что?
- "Пассат" 96-го года. Инжектор. Велюр. Автоматическая коробка передач.
Сиденья с подогревом. Что еще? Автоматический люк и климат-контроль. А вот
за тем столом - Миша Флоровский. У него - "форд эскорт". А там - Алик
Казаков. У него "гранд чероки".
- А у вас какая машина?
- У меня? Джип. Вы правильно спросили. А почему вы не спрашиваете, что
со мной произошло?
- А вы хотите мне об этом рассказать?
- Хочу. Вам - хочу... А что вам уже про меня рассказывали?
- Ничего. Только то, что вы дочь Аварцева и сильно болели.
- Да, я сильно болела...
В зал вошел Федя, отвязавшийся наконец-то от Гены, увидел их на
галерее, махнул рукой и уселся к компьютеру.
- Вы представляете себе, что такое дилинг? - спросила Вета.
- Примерно...
- Это как азартная игра. Ты покупаешь доллары за одну цену, а потом
выжидаешь и продаешь дороже... Вы играете в карты?
- Иногда.
- Очень похоже. Нужны смелость, выдержка и везение. И нервы. Железные
нервы и железная вера в себя. Я читала, что на войне самые страшные подвиги
совершают подростки. Они еще просто не верят в смерть. И я не верила. Мой
испытательный срок закончился, и у меня была открытая позиция. Я сделала
несколько удачных покупок, и меня очень хвалили... Даже отец. А случилось
все восьмого марта. Зал был совершенно пустой. Для начала я купила десятку.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг