- Зачем?
- Во-от! Поэтому у тебя с Катькой и не ладится! Подарок дарят не
'зачем', а 'почему'!
- Почему?
- Потому что любят!
Анатолич принес с кухни литровую банку и, вооружившись сачком, долго
гонялся по аквариуму за увертливыми рыбками, взметая со дна хлопья ила.
- Погоди, сейчас они успокоятся. Знаешь, Трудыч, если и в самом деле
люди рождаются после смерти в другом самовыражении, я бы хотел меченосцем
родиться. Ты посмотри! - он ткнул пальцем в ярко-алую рыбку с черным
шпаговидным хвостом. - Красавец!
Наконец рыбки были пойманы. Башмаков, прижав банку к груди, налетая на
косяки, двинулся к выходу.
- Нет, ничего ты в подарках не понимаешь! Нужен сюрприз. Она должна
открыть глаза, а на тумбочке - рыбки... Понял?
- Нет.
- Объясняю: лезешь через балкон. Она думает, что ты вообще еще не
пришел домой... А ты пришел - и с рыбками!
- Парадокс?
- Парадокс-с.
Эта идея страшно воодушевила Башмакова. Он легко, словно воздушный
акробат, перескочил на свою половину балкона, после чего Анатолич,
перегнувшись через перила, подал ему банку.
- Погоди! Посошок...
Он сбегал за рюмочками, и они выпили как тогда, в первый день
знакомства.
Больше Олег Трудович ничего не помнил. Проснулся он оттого, что душа
устала плутать по ярким, головокружительным лабиринтам пьяного сна. Он
несколько раз пытался выбраться из лабиринта, но попадал в новые и новые
сюжетные извивы, оканчивавшиеся тупиками, пока не ухватился за тонкую
серебряную ниточку, она-то и вывела его на волю. Башмаков открыл глаза и
увидел родной потолок с пятном от неудачно открытой бутылки шампанского. А
серебряной ниточкой оказался Дашкин голосок:
- Ой, какие рыбки! Откуда?
- Это подарок. А где мама?
- Десятые классы в Суздаль повезла. Еще вчера! Мама же тебе говорила...
Не пей столько - козленочком будешь!
В середине дня заглянул бодрый Анатолич со здоровенной сумкой картошки
и двумя бутылками пива:
- Ты как?
- Нормально, - ответил Башмаков слабым голосом.
- Может, похмелишься?
- Нет! - в ужасе поперхнулся Башмаков, борясь с тошнотой.
- Ну смотри... Звонил Шедеман и сказал, что погорячился. Велел на
работу выходить. Такого с ним еще ни разу не было!
- Значит, узнала, - прошептал Башмаков. - Парадокс...
20
Телефон зашелся частыми междугородными звонками. "Дашка!" - сообразил
эскейпер и потянулся к трубке. Но поднять все-таки не решился: говорить с
дочерью как ни в чем не бывало он не мог. Ситуация в общем-то подловатая:
дочка где-то там, в Богом забытой бухте Абрек, посреди скудного и сурового
быта, готовится произвести на свет первенца, а ее папаша, можно сказать, без
пяти минут дедушка, собирает манатки, чтобы с юной любовницей отлететь на
Кипр - к вечно теплому морю, под сень олеандровых кущ, в рододендроновые
ароматы, на самовозносящуюся к небесам кровать...
"Потом напишу и все объясню!" - решил он.
Телефон смолк на полугудке. И Башмаков постарался затолкать мысль о
дочери подальше, в безответственную глубину сознания, как затолкал некогда
память о той, последней встрече с Оксаной. Он, между прочим, это умел -
заталкивать неприятности в самый дальний, темный, редко посещаемый закоулок
памяти, туда, где клубились, теснясь, как в узилище, тени самых гнусных
событий его жизни, а также страшные сны, наподобие того жуткого сна про отца
и безногого Витеньку. Но иногда эти изгнанные воспоминания нагло врывались в
светлую часть минувшего. Чаще всего это случалось во время бессонницы или
длинной скучной дороги, но иногда совершенно ни с того ни с сего. Олег
Трудович мог безмятежно мыть после ужина посуду - как вдруг цепочка ленивых
предпостельных мыслеформ обрывалась, и из мрачных глубин всплывали лучащиеся
презрением Оксанины глаза или высовывалась циклопическая рука инвалида
Витеньки с пороховой отцовской наколкой: "Труд". Башмакова сотрясал озноб,
он мотал головой, отгоняя назойливое воспоминание, и даже мог заверещать
тонкой скороговоркой:
- Нет-нет-нет-нет!
- Что с тобой, Тапочкин? - удивлялась Катя.
- Ничего. Желудок что-то крутит...
Не мог же он объяснить ей, что как раз в этот момент вдруг вспомнил про
Оксану или про то, как уходил от нее, Кати, через балкон к Нине Андреевне!
Честно говоря, Башмаков никогда бы и не решился на вторую попытку к
бегству, если бы не одно важное обстоятельство: жена ему изменила. И это
нарушило, уничтожило многолетнюю семейную традицию, в соответствии с которой
Олег Трудович являл собой грешащую, даже свинячащую, но неизменно прощаемую
сторону, а Катя, наоборот, стерильно чистую и без устали прощающую. Нельзя
сказать, что измена жены потрясла или уничтожила его, нет, произошло нечто
другое. Так случается иногда с новой мебелью... Допустим, на новеньком столе
вдруг обнаруживается белесый и непоправимый след от утюга. Этот след можно
закрыть вазой, салфеточкой или скатеркой, но он все равно время от времени
будет лезть в глаза и постепенно приближать к мыслям, что мебелишка уж свое
отслужила, застарела и пора бы ее, наконец, сменить!
После тридцати Катя превратилась в Екатерину Петровну. Девичья,
довольно долго сохранявшаяся худоба преобразилась в зрелую стройность со
всеми необходимыми женской фигуре обогащениями. Башмаков во время воскресных
семейных прогулок даже перехватывал примерочные взгляды прохожих самцов, но
в жене он был уверен, как можно быть уверенным в собственных частях тела,
хотя причину такой безоглядной уверенности, если бы его попросили, объяснить
бы не смог. Даже успокаивая брошенного Джедая, Башмаков тем не менее
испытывал к нему легкое презрение и чувство безусловного превосходства.
И ведь если кому-нибудь рассказать, что все дело исключительно в
конфигурации груди, никто не поверит! Но все совпадает. Форма "киви"
сообщает женщине: сильный характер, преданность и постоянство,
злопамятность. И лишь потом, когда все выяснилось, он новыми глазами
взглянул на привычную Катину грудь и вдруг обнаружил в ней еле уловимую
грушевидность. А "груша" - это, как известно, самая неприятная форма,
свидетельствующая о непостоянстве и своенравии. Впрочем, вполне возможно,
что эта грушевидность померещилась ему от огорчения.
Вообще, преподавательская работа сильно повлияла на Екатерину Петровну.
К примеру, привыкшая стоять к доске передом, а к классу задом, она научилась
чувствовать ситуацию спиной. После ужина, склонившись над раковиной с
грязной посудой, жена часто выговаривала Дашке за очередную тройку или
скверное поведение на уроке, но если Башмаков имел неосторожность
успокаивающе подмигнуть провинившейся, то немедленно следовал громовый
окрик:
- А ты, добрый папа, пожалуйста, не лезь! Олег Трудович тоже обладал
спинной чувствительностью, но в гораздо меньшей степени. Иной раз, сидя
возле своего любимого аквариума (а все началось с той банки, подаренной
Анатоличем), Башмаков вдруг начинал ощущать знобкую неуютность, а когда
оборачивался - обнаруживал жену, которая, по всем приметам, уже давненько
стояла у него за спиной.
- Тебя хоть что-нибудь, кроме этого (кивок на аквариум), в жизни
интересует?
- Конечно! - отвечал Башмаков с вымученной игривостью, вставал и шел
обнимать жену.
Но с таким же успехом можно было обнимать памятник Крупской на
Сретенке. Это совсем не означало, что Екатерина Петровна полностью потеряла
плотскую заинтересованность в муже. Напротив, интерес стал мощнее и
требовательнее, но... как бы поточнее выразиться... локальнее. Да, именно
локальнее. Прежде ночное соединение являло собой лишь последнее звено в цепи
прожитого дня, а чаще недели или двух. И в этом последнем звене соединялось
все: ссоры и примирения, бытовые обиды и мелкие коммунальные радости,
жизненные удачи и провалы. Теперь же это стало совершенно самостоятельным,
почти изолированным от всего остального актом. Так в тонущем пароходе
залитые мертвой водой отсеки совершенно не сообщаются с другими, в них можно
еще жить и даже обниматься. Кроме того, Екатерина Петровна больше не ждала
милостей от мужа, а брала их ласковой, но твердой рукой.
Да, Катя сильно изменилась. Ее слегка подкрашенные глаза излучали
теперь не нежное изумление перед жизнью, но спокойное и чуть насмешливое
презрение умной, волевой и недоласканной женщины. Было и еще одно
немаловажное обстоятельство: жена довольно быстро сделала карьеру - стала
завучем. Она была строга: прийти к ней на урок, не выполнив домашнего
задания, мало кто отваживался.
Однажды Олег Трудович по какой-то бытовой надобности зашел к жене в
школу часов эдак в шесть. Коридоры были уже пустынны, классные комнаты
безмолвны, и лишь из кабинета литературы доносился какой-то гул. Он
заглянул: за партами сидели старшеклассники, в основном парни, человек
десять, и хором бубнили:
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег...
Выяснилось: Екатерина Петровна их всех наказала и распорядилась
пятьдесят раз прочитать вслух и хором невыученное дома стихотворение, а сама
ушла по делам в учительскую. Башмакова поразил не тот факт, что его жена
налагает на детей наказание, напоминающее епитимью (времена-то были еще
советские), а то обстоятельство, что ученики даже в ее отсутствие не
пытались схитрить и покорно бубнили:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...
Катю Башмаков нашел в кабинете завуча - она занималась с каким-то
шалопаем. Кстати, жена очень прилично прирабатывала репетиторством, так что
даже в самые лучшие времена, когда Башмаков защитил диссертацию и стал
начальником отдела, получали они примерно одинаково. О более поздних
временах - когда, благодаря знаменитому бандиту Коровину, школа стала лицеем
- и говорить нечего! Лицей облюбовали "новые русские". По утрам школьный
подъезд напоминал подъезд посольства, устроившего дипломатический прием:
иномарки цугом. Так что в последние годы кормилицей в семье в основном была
Екатерина Петровна.
Став добытчицей, она даже слегка тронулась характером. Например,
семейные деньги (так повелось сразу после свадьбы) лежали всегда в хлебнице,
и каждый брал столько, сколько потребуется. И вдруг однажды они исчезли.
Олег Трудович, в ту пору безработный, с ужасом обнаружил это, снаряжаясь за
пивом. Он деликатно спросил у супруги, не с разгулом ли организованной
преступности связано то, что она поменяла место хранения семейных средств.
Но Катя твердо и даже надменно ответила, что деньги достаются ей слишком
тяжело ("Попробуй порепетируй с жертвами бытового алкоголизма!"), а Башмаков
этого не понимает и, как все безработные и низкооплачиваемые персонажи,
склонен к транжирству.
Был и другой случай. Однажды Каракозин, только что брошенный
Принцессой, запил, забуянил, и Олег Трудович повез его домой да и остался
там ночевать. Кате он позвонил поздно, натяжеле и поэтому довольно невнятно
объяснил причину своего отсутствия в супружеской постели. На следующий день
по возвращении домой он был демонстративно, в присутствии Дашки, лишен
недавно справленной замшевой куртки, причем с унизительной мотивировкой: ты,
мол, на такую куртку не зарабатываешь, и вообще от тебя одни убытки. И
наверное, оттого, что в Катиных словах содержалась изрядная доля истины,
Башмакову стало особенно, буквально до слез, обидно. Правда, через день жена
одумалась, даже извинилась и куртку вернула, но рана в душе осталась...
Теперь, собственно, об измене. Конечно, никого Олег Трудович не
заставал при непосредственном любодействе, это вообще случается не так
часто, как можно заключить из романов и кинофильмов. Он даже не обнаруживал
очевидных знаков супружеской неверности, как-то: позднее возвращение домой
со следами неумеренных лобзаний на теле или письмо с перечислением интимных
подробностей незабываемого свидания. Он не встречал Катю идущей на улице в
обнимку с посторонним мужчиной. Женщины вообще в этом деле гораздо
бдительнее и таких глупостей, как помада на воротничке или тихо излучаемый
волосатым торсом запах чужой "шанели", они себе не позволяют. Олег Трудович
обнаружил факт измены исключительно дедуктивным методом. А началось все с
того, что в лицее возник новый преподаватель истории, Вадим Семенович.
Впрочем, он работал там и раньше, но почасовиком - появлялся два раза в
неделю и в жизни педколлектива специального участия не принимал, хотя уже и
тогда производил на Катю некоторое впечатление. А тут вдруг он перешел на
полную ставку. Фамилию его Башмаков так и не выяснил. Зачем? Разве с помощью
фамилии соперник вторгается в принадлежащую тебе женщину?
О великом Вадиме Семеновиче жена стала рассказывать все чаще и все
восторженнее. Конечно, можно было насторожиться уже тогда: ведь если речь
заходила о новом историке, сдержанная обычно Екатерина Петровна вдруг
утрачивала всю свою холодную насмешливость и живописала Вадима Семеновича с
такой горячностью, что даже вызывала снисходительную усмешку Дашки. Причины
же восторгов сводились к следующему. Вадим Семенович был вегетарианцем и
каратистом. Как-то раз он поспорил с учителем физкультуры: у кого пресс
крепче - и прямо в учительской на глазах педагогов предложил спор этот
разрешить, так сказать, практически. Когда физрук ударил его кулаком в
живот, он даже не пошатнулся, а вот когда Вадим Семенович таким же способом
проверил тренированность пресса физрука, тот скрючился и повалился на пол.
Далее, у Вадима Семеновича была своя собственная концепция мировой истории.
Он считал, что не было никакого древнего мира, никаких Древних Греций и
Римов, - все это результат путаницы в хронологии и неточных переводов
первоисточников. Он утверждал, что европейская история началась с
Диоклетиана, создавшего первую империю со столицей в Никомедии.
- Погоди, - обалдел, впервые услышав об этом, Олег Трудович. - А
Колизей? А Парфенон?! А пирамиды?!!
- Пирамиды - это усыпальницы византийских императоров. Колизей был
построен после завоевания Карлом Великим Италии, а Парфенон - это вообще
храм Пресвятой Девы, сооруженный в Афинском княжестве в XIV веке!
- А Гомер? - Олег Трудович напрягал школьную память.
- А Гомер - это граф Сент-Хомер, писавший на самом деле о подвигах
крестоносцев!
- М-да...
- И татаро-монгольского нашествия, между прочим, не было...
- Совсем?
- Совсем.
- А что было?
- Была казачья орда - регулярные войска. От слова "орднунг" - порядок.
Население платило подать на содержание войска. Потом по недоразумению это
стали считать данью. А Батый - это казацкий атаман, батя...
- Ни хрена себе батя!
Оказалось, новый учитель устроил для коллег своего рода спецсеминар, и
Екатерина Петровна старательно записывала весь этот бред в тетрадочку.
Полистав конспекты, Башмаков обнаружил вдобавок, что Иисус Христос - это на
самом деле император Юлиан-философ, чья мумия до сих пор под именем фараона
Ра-Мессу Миамуна хранится в Каире. Первыми забили тревогу родители
одиннадцатиклассников: детям ведь в институты поступать. Они вызвали
какую-то комиссию. Комиссия, посидев на уроке и послушав, как Вадим
Семенович доказывал, будто Куликовская битва случилась не на Куликовом поле,
а в центре нынешней Москвы - в Кулишках, постановила: запретить учителю
истории морочить голову подрастающему поколению. Но они плохо знали Вадима
Семеновича. тот дошел до замминистра просвещения Акмолова и в течение
трехчасовой аудиенции (сначала ему было выделено пять минут) убедил
руководителя в том, что под именем Ивана Грозного на самом деле скрываются
три разных царя, а Степан Разин был последним Рюриковичем, подло изведенным
интриганами Романовыми. Акмолов дал указание в порядке эксперимента
разрешить в лицее преподавание двух альтернативных курсов истории, причем
ученики могли выбирать сами. Но родители, боясь, что приемным комиссиям
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг