- Здравствуй. Как тут дела?
- Нормально. Вот, вы просили человека найти... Я нашел.
Башмаков вышел из-за спины Анатолича и встал, переминаясь с ноги на
ногу. Так неловко и тревожно в последний раз он чувствовал себя, когда его
утверждали заведующим отделом на бюро райкома партии и покойный Чеботарев,
постукивая прокуренными пальцами по знаменитой зеленой книжечке, смотрел на
него строго-пытливым взором.
Шедеман же Хосруевич уставился на Башмакова внимательными, черными, как
маслины, глазами.
- Пьющий?
- Нет. Только по праздникам.
- Смотри! Так Башмаков начал работать на автостоянке: выписывал
квитанции, открывал-закрывал ворота, если выдавалось спокойное время,
помогал Анатоличу делать мелкий ремонт. Его удивляло, что, прослужив столько
лет в армии, Анатолич вместе с формой словно снял с себя и все эти годы.
Даже выправка сразу куда-то исчезла. Ходил он теперь сутулясь, а
разговаривал тихо и чуть насмешливо:
- Мадам, можно не любить своего мужа. Но не любить свою машину...
- С чего вы взяли, что я не люблю мою машину?
- А вот посмотрите! - Анатолич, словно шпагу из ножен, извлекал из
мотора масляный щуп. - Видите?
Ниже риски 'min' набухала черная капля мертвой машинной лимфы.
- Ой! А у вас есть масло?
- Только для вас, мадам!
Первое время они трудились спокойно. Зарплата была неплохая. Кое-что
удавалось выручить, пуская кого-нибудь без квитанции на постой. Кроме того,
Башмаков изредка прирабатывал срочной мойкой или мелким ремонтом. Поначалу
его пугали и раздражали здоровенные парни в черных кожаных куртках. Моешь
такому, скажем, 'БМВ', а он нервно ходит вокруг, то и дело срывая с пояса
попискивающий пейджер или, как ствол, выхватывая из кармана 'мобилу':
- Нет, не освободился... Связался тут с одним козлом, никак машину не
вымоет! Да ладно тебе! Ага, умный... Смотри, чтоб тебя не грохнули, пока я
еду!
Башмаков, трепеща всем своим миролюбивым телом, ускорял помывку как
только мог, а потом, приняв от бандюка шуршик, благодарно улыбался и ощущал
в пояснице внезапную слабость, обрекавшую туловище на непроизвольный
заискивающий, совершенно халдейский поклон. Но потом, когда свежепомытая
машина отруливала со стоянки, на Олега Трудовича наваливался стыд, даже
стыдобища. Нечто подобное, наверное, наутро испытывает добропорядочная дама,
по роковому стечению обстоятельств отдавшаяся смердящему, запаршивевшему
бомжу. Однажды вечером, лежа уже в постели, он смотрел по телевизору
какой-то фильм про революцию. Там юная дворяночка выходит замуж за чекиста,
простого деревенского парня. И вот свадьба, по-сельски пьяная и горластая.
Мать невесты, ломая аристократические руки, жалуется родственнику, бывшему
графу:
- Боже! У нас в доме... Эти... Видел бы мой покойный муж! Скажите,
граф, что происходит? Ведь за моей дочерью ухаживал молодой князь Одоевский!
- Что происходит? - отвечает граф, жадно поедая свадебный студень. -
Революция, сударыня! И скажите еще 'спасибо', что этот вахлак на вашей
дочери женится - мог бы и просто так... По праву торжествующего хама!
После окончания фильма и последовавших за этим необязательных
супружеских объятий Башмаков спросил Катю:
- А ты бы могла?
- Что?
- Отдаться торжествующему хаму?
- Почему бы и нет? Он же победитель, - ответила Катя и повернулась к
мужу спиной.
С тех пор Олег Трудович и смирился. Он словно чувствовал себя тайным
аристократом, вынужденным скрывать свое происхождение в городе, захваченном
торжествующими хамами. И если раньше, общаясь с клиентами, он с трудом
удерживал на лице предупредительную улыбку и казнился потом за свои
халдейские поклоны, то теперь, наоборот, стал получать даже какое-то
мучительное удовольствие от собственной угодливости, ибо теперь это была
никакая не угодливость, а умелая конспирация, требовавшая ума,
артистичности, железной воли.
Довольно долго они жили спокойно. И вдруг как-то ночью кто-то свинтил с
машин несколько зеркал и спер из салона магнитолу. Произошло все очень
быстро: перекусили кабель-воздушку, и свет на площадке вырубился. В темноте
воров не заметили. Шедеман Хосруевич устроил страшный разнос и вычел
стоимость украденного из зарплат сторожей. Тогда, поразмышляв, Анатолич
приволок большой моток кабеля и протянул его к соседнему дому. Но в течение
месяца все было спокойно. И вдруг, как раз в их дежурство, снова посреди
ночи погас свет. Анатолич выждал несколько минут - мол, пусть увлекутся - и
врубил запасной источник: в ярком внезапном свете заметались фигурки в
гимнастерках. Они бросились к ограде, но Анатолич выскочил из дежурки,
скатился по металлической лестнице и громовым командным голосом рявкнул:
- Отставить! Ко мне! Бегом!
Наверное, человек в армии и в самом деле становится чем-то вроде
дистанционно управляемой машины, надо только знать частоту, на которой
подаются команды. Анатолич знал. К изумлению Башмакова, давно уже
подзабывшего это особое армейское безволие, солдаты остановились и, словно
влекомые неведомой силой, побрели к бывшему полковнику.
- Становись! - скомандовал Анатолич, когда бойцы приблизились. Они
покорно построились. Четверо. Даже автоматически разобрались по росту.
Анатолич несколько раз прошелся мимо строя, приказал одному застегнуть
воротник. Потом отобрал у другого большие садовые ножницы с заизолированными
длинными ручками.
- Умельцы! Из автобата?
- Так точно.
- Так я и думал... Олег Трудович, записывай фамилии!
Башмаков вынул из нагрудного кармана карандашик и бланк квитанции.
- Кормят, что ли, плохо? - спросил Анатолич, внимательно оглядывая
злоумышленников.
- Так точно, - вразброд ответили бойцы.
- В тюрьме еще хуже кормить будут! Матери дома дни считают до
возвращения детушек, а детушки с метровыми елдами в игрушки играют. -
Анатолич хищно щелкнул ножницами. - А за такие игрушки три года не глядя
дают. Комбат у вас все еще Суровцев или заменился?
- Суровцев... Мы больше не будем!
- Это вы, сержант, прокурору расскажете. Девок ваших, пока сидеть
будете, всех разберут и перетопчут... Командир знает, что вы сюда
повадились?
- Нет, не знает... Он ничего не знает! Ничего... - испуганным хором
ответили бойцы.
- Я-а-асно. Получку-то офицерам дают?
- Нет. Четыре месяца не дают.
- Злые ходят?
- Злы-ые...
Анатолич несколько раз прошелся вдоль жалкой шеренги. Бойцы стояли
испуганные и следили за бывшим полковником глазами, полными мольбы.
Башмакова поразило, что они даже не помышляли о бегстве. Анатолич
остановился, внимательно и долго посмотрел каждому в глаза и сказал:
- Олег Трудович, не надо записывать фамилии.
Потом он достал бумажник, отсчитал сначала пять купюр, потом, подумав,
одну вернул назад в кожаные складки и всунул деньги в нагрудный карман
сержанту:
- Поровну. И чтобы больше здесь я вас никогда не видел - под трибунал
пойдете!
- Спаси-ибо, - нестройно пробасили бойцы.
- На здоровье, - ответил Анатолич ласково, а потом вдруг рявкнул
грозно:
- Ра-авняйсь! Смир-рна! Нале-е-во! В расположение части строевым шагом
арш!
И бойцы, лупя асфальт и показательно вытягивая мыски, замаршировали к
выходу. Анатолич долго глядел им вслед, а когда они скрылись за деревьями,
тихо попросил:
- Трудыч, будь другом, за водкой сбегай! Они пили до утра, и в первый
раз Анатолич, всегда отличавшийся завидной умеренностью в алкогольных
вопросах, напился в стельку. Он скрипел зубами, стучал кулаком по столу,
хватал Башмакова за грудки:
- Ты мне объясни, что происходит! Что?! У меня отец в Померании погиб!
Дядька без ног пришел! Мы Берлин взяли! А потом все отдали! Все!!! Армию в
помойку выбросили. У этих пацанов на прошлой неделе лейтенант застрелился.
Мне рассказали... Денег нет. Двое детей. Он целый день в ангаре с техникой,
а жена... А что ей еще делать? Ну, плюнут ей в матку - зато детей и мужа
можно накормить! Лейтенантик узнал - и из табельного шлепнулся! Знаешь,
сколько таких самошлепов теперь в армии? Все время шлепаются! Эпидемия! Я
ведь, когда меня выкинули после беспорочной службы, тоже хотел... Но
сначала... Понимаешь, если б каждый, перед тем как шлепнуться, пошел бы и
хоть одну только гниду прикончил! Хоть одну! В Кремле или еще где-нибудь...
Может, все бы по-другому у нас было? Как считаешь, Трудыч?
- Н-не исключено... Но ты-то никого ведь не шлепнул!
- Никого. Не могу! Калька ни разу ни на одного мужика даже не глянула!
Куда она без меня? Но за это на том свете я буду вариться в походном котле.
Знаешь, здоровый такой, на колесах? А черт мне будет по башке поварешкой
лупить и приговаривать: 'Варись, сапог, варись, трус поганый!'
- Д-допустим... Но у лейтенанта-то жена, скажем интеллигентно, на
других смотрела, а он все равно никого в Кремле не шлепнул. Парадокс?
- Парадокс-с!
- А вообще, хоть один офицер хоть какого-нибудь самого завалящего
демократа шлепнул?
- Не слышал.
- И я не слышал. Парадокс?
- Парадокс-с...
Потом они обнялись и пели:
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат!
Пусть солдаты немно-ого поспят!
- А знаешь, Анатолич, как мы в райкоме эту песню переделывали?
- Как?
- А вот так:
Комары, комары, не тревожьте солдат,
Пусть солдаты орлом посидят!
А что война для комара,
Ведь комару пожрать пора...
- Вот так вы в своих райкомах страну орлом и просидели... - грустно
молвил Анатолич. - Переделали!
- А вы в своих генштабах?
- И мы...
Утром, сдавая дежурство, они заплетающимися языками, перебивая друг
друга, рассказали сменщикам о случившемся. Пока выпивали на дорожку, приехал
хозяин: кто-то оперативно стукнул ему на пейджер. В ворота медленно вполз
'крайслер'. Как всегда, показалась сначала нога, потом живот и наконец -
голова с усами. Хозяин был в ярко-красном кашемировом пиджаке и
галстуке-бабочке. Сквозь затемненные стекла автомобиля просматривался
женский силуэт. Судя по одежде и сыто-невыспавшемуся лицу, Шедеман Хосруевич
прибыл прямо из ночного клуба.
- Зачем отпустил? - сурово спросил он.
- Отпустил и отпустил, - с необычной суровостью буркнул Анатолич.
Хозяин подозрительно понюхал воздух, оценил амплитуду покачивания
подчиненных и потемнел:
- Пили?
- Пили, - с вызовом ответил Анатолич.
- Чуть-чуть, - уточнил Олег Трудович.
- Я тебя уволил, - сообщил Шедеман Хосруевич сначала почему-то
Башмакову, а затем продолжил кадровую чистку: - И тебя... Я думал, ты,
полковник, серьезный человек, а ты - пьяный ишак!
- Кто ишак? - Анатолич шагнул к хозяину.
В это время дверь машины распахнулась, и оттуда с томной
неторопливостью явилась пышноволосая девица в облегающем платье из
золотистого плюша. Впрочем, какая там девица! Кожа на ее немолодом уже лице
была ухожена до лоснящейся ветхости, глаза ярко накрашены, а светлые волосы
кудрились с неестественной регулярностью.
'Парик', - догадался Башмаков.
- Шедеман, - она топнула ногой, обутой в черный замшевый ботфорт, -
хватит, поехали!
Если бы не голос, Олег Трудович так, наверное, никогда бы и не узнал в
этой Шедемановой подруге Оксану - свою первую, 'недолетную' любовь. Они
встретились взглядами. Да, это были те же глаза - светло-голубые, но только
уже не лучистые, а словно бы выцветшие. Оксана равнодушно скользнула
взглядом по Башмакову, не узнавая, передернула плечами и повторила:
- Поехали домой! Я хочу спать, я устала...
- Поехали. - Шедеман Хосруевич покорно стал затрамбовываться в машину
и, багровея от неравной борьбы с животом, прохрипел: - Больше я вас здесь не
видел!
- Да пошел ты, чурка долбаный! - ответил Анатолич.
Машина уехала.
- Не узнала! - облегченно вздохнул Башмаков. Они отправились домой,
прихватив по пути еще бутылку. Русский человек последователен - он должен
напиться до ненависти к водке.
- При советской власти хрен бы ты водку в восемь утра купил! -
высказался Анатолич, оглаживая поллитру.
- Это точно. А жить было все-таки веселее! Парадокс?
- Парадокс-с. Идем ко мне!
- А Калька ругаться не будет?
- Нет, не будет.
- Парадокс?
- Никакого парадокса. мы войдем тихонько, она и не проснется.
Дверь Анатолич открывал старательно тихо, пришептывая:
- Без шума, без пыли слона схоронили...
Калерия, в длинном черном халате с усатыми китайскими драконами,
встречала их на пороге.
- Ого! - сказала она, оценивая состояние мужа. - С горя или с радости?
- С горя. Нас уволили, - сообщил Башмаков.
- Понятно. Спать будете или допивать?
- Честно? - Анатолич посмотрел на жену долгим, любящим взглядом.
- Честно!
- Допивать.
- Хорошо, я сейчас закуску порежу. Сколько у вас выпивки?
- Айн бутыльсон, - сообщил почему-то не по-русски Башмаков.
- Но это последняя. Договорились?
Каля накрыла им стол и ушла.
- Парадокс! - восхитился Башмаков. - Моя, знаешь, что бы сейчас
сделала?
- Что?
- Страшно сказать! А твоя... Счастливый ты мужик! - Олег Трудович вдруг
встрепенулся. - Слушай, а какая у Кальки грудь?
- Что ты имеешь в виду? - сурово уточнил Анатолич.
- Форму я имею в виду. А что еще можно иметь в виду? Нарисуй!
- Зачем?
- Это для науки. Ты рисуй, а я буду клас... клафиссицировать...
- Мою жену классифицировать могу только я. Ты понял? Или объяснить?
- Эх ты! - Башмаков обиделся до слез. - Ну ударь! Бей соседа!
- Ладно тебе... Но про такие вещи ты меня больше не спрашивай! Миримся?
- Не сердишься?
- Нет.
- Парадокс?
- Парадокс-с.
Они пожали друг другу руки и поцеловались.
- А с Катериной ты сам виноват. Женщину нужно баловать! Подарки дарить.
Если ты сегодня к ней с подарком придешь, она слова тебе не скажет.
- С каким подарком?
- С любым. Подари ей... - Анатолич окинул глазами комнату. - Да хоть
рыбок... Рыбок ей подари!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг