Олег Трудович узнал в нем того майора, что пробегал мимо во время
разгона демократического митинга здесь же, на Манежной, когда Башмаков в
последний раз объяснялся с Ниной Андреевной. При воспоминании о Чернецкой он
ощутил в сердце остаточный трепет.
- Андрей, - вдруг сказал Борис Исаакович, - вы не совсем точно ответили
этому... ну, допустим, есаулу... Таргитаю упали с неба молот, плуг и еще
жернова. Из чистого золота, это верно. Но не серп!
- Повезло! - заметил Башмаков.
- Борис Исаакович, иногда в споре можно поступиться мелкой деталью ради
большой исторической правды.
- Не думаю. Большая историческая правда держится исключительно на
мелких деталях. Но вы не так уж далеко отошли от истины. В первые годы
советской власти на гербе действительно были плуг и молот, а позже плуг
поменяли на серп. Я думаю, из-за того, что серп выглядит погеральдичнее...
- Ну вот видите!
- Да. А вашу повязку с посолонью я вам, Андрей Федорович, давно уже
рекомендую снять. Очень уж на свастику смахивает.
- Это, Борис Исаакович, древний арийский знак.
- Я-то знаю. Но ведь вы это каждому не объясните! - возразил генерал.
Башмаков вдруг уловил некоторую наигранность в их словах и понял, что
свой привычный спор они повторяют специально для него, оттачивая аргументы и
проверяя реакцию нового человека.
- Но ведь вы же сами ходите со Сталиным.
- Я ценю в нем великого стратега и геополитика.
- А ГУЛАГ?
- ГУЛАГ он искупил победой над Гитлером. И кто вам сказал, что, если бы
Ленин прожил лет на двадцать дольше, ГУЛАГа не было бы? Соловки ведь еще при
нем появились.
- Но ведь вы это, Борис Исаакович, каждому не объясните.
- Видите ли, Андрей Федорович...
В это время над площадью разнесся громовой треск включенного микрофона.
Зюганов поднял над головой руку и зарокотал:
- Товарищи! Преступный режим Ельцина...
До позднего вечера они слушали ораторов и скандировали что-то
упоительно антиправительственное. Митинг закончился принятием резолюции о
немедленной отставке Ельцина. После этого люди успокоились и пошли по домам.
Площадь начала пустеть. Оставались лишь группки тех, кто не успел доспорить:
- ...Руцкой? Да что же вы такое говорите! Руцкой такой же мерзавец...
Это он расколол коммунистов! А Хасбулатов вообще чечен... Они его специально
в оппозицию внедрили. Он провокатор.
- Это ты провокатор!
Самая большая кучка собралась вокруг Каракозина. Джедай пел, наяривая
на гитаре:
И чтоб увидеть свет зари
Измене вопреки,
Предателей - на фонари
Вдоль всей Москвы-реки!
Народ подхватывал:
Вдоль всей Москвы-реки,
И Волги, и Оки...
Когда песня закончилась, знакомый уже есаул Гречко обнял Каракозина и
достал бутылку водки:
- Сам сочинил?
- Сам.
Потом, когда выпили, казак обнял уже и Бориса Исааковича, бормоча, что
ничего против отдельно и конкретно взятых евреев он, конечно, не имеет, но
всем им в совокупности не может простить расказачивания.
- Что они на Дону-то творили, нехристи в кожанках! Что творили!
Борис Исаакович согласился: да, расказачивание было трагедией русского
народа.
- Казацкого народа, - поправил есаул.
- Допустим. Но евреи как нация к ней отношения не имеют. Хотя, конечно,
среди большевиков было немало евреев...
- И к лютому убийству государя императора с чадами и домочадцами тоже
не имеют отношения? Опять большевички виноваты?
- Да, большевики.
- А надпись еврейская на стеночке расстрельной?
- Надпись была на немецком.
- Врешь!
- Есаул, как вы с генерал-майором разговариваете? - прикрикнул Джедай.
- Виноват... Правда на немецком?
- На немецком, - подтвердил Каракозин и повернулся к Башмакову.
- На немецком! - кивнул тот, хотя понятия не имел, о чем идет речь.
- Ну, тогда все правильно, - заулыбался есаул, - революцию-то на
немецкие денежки делали. Ленина с Троцким в вагоне из Германии привезли. И
надпись на немецком. Все сходится... Выпьем, Исакыч!..
Когда они уже возвращались домой, Каракозин ядовито спросил:
- Борис Исаакович, значит, нельзя поступаться мелким фактом ради
большой исторической правды?
- Нельзя.
- А строчечки-то на стене из Гейне были... 'И только лишь взошла заря,
рабы зарезали царя...'
- Говорите прямо. Гейне был евреем, так? Вы это, Андрей Федорович,
имеете в виду?
- В общем, да.
- А если бы это были строчки из Пушкина или Рылеева? Это меняло бы
дело? 'Самовластительный злодей, тебя, твой род я ненавижу, твою погибель,
смерть детей с жестокой радостью я вижу!'
- Но ведь строчки тем не менее из Гейне. И Юровский был евреем, и
Голощекин...
- Ах, Андрей, на все процессы надо смотреть исторически. Не забывайте,
у евреев были очень сложные отношения с империей...
- А у вас? - неожиданно для себя спросил Башмаков.
- У меня? Я ведь, Олег Трудович, не еврей. Я - советский человек. И всю
жизнь считал, что это очень хорошо.
- А теперь?
- А теперь не знаю... Я всегда считал главным историческую правду. И
кажется, ошибался. Главное - миф, который создает себе каждый народ.
Русские, например, считают себя освободителями. Евреи - мстителями. Неважно,
насколько это соответствует действительности. Так они себя ощущают. Таковы
их главные мифы. Русские при каждом удобном случае будут всех освобождать,
проливая кровь и не спрашивая, хотят этого другие народы или не хотят. А
евреи будут мстить. Если есть реальный повод для мщения - хорошо; если нет -
его придумают. Революция - самое лучшее для мщения время. Вот почему так
много евреев в любой революции. Вот почему Россия, когда ощущала себя
освободительницей, так стремительно росла. Вот почему Германия всегда
проигрывала. Нельзя победить, сознаваясь себе в том, что ты захватчик. Но
сейчас все меняется... Сейчас у России вообще нет мифа. И в этом
катастрофа...
- Значит, все дело только в мифе?! - Каракозин в волнении закинул
гитару на спину.
- Да, в мифе, - кивнул генерал.
- Выходит, у какого народа воображение сильнее, тот и прав перед
историей и Богом?!
- Перед историей - да. Перед Богом - нет... Кто знает, возможно, на
судных весах будут взвешивать не только души, но и целые народы...
19
Эскейпер вдруг почувствовал жажду, отправился на кухню и напился из
трехлитровой банки с уксусным грибом, похожим на серую неопрятную медузу.
Бабушка Дуня называла его 'грип'. У Башмакова мелькнула даже мысль
прихватить с собой на развод отпочковавшуюся маленькую медузку. И будет у
него там, на Кипре, к изумлению слуг, трехлитровая банка с обвязанным серой
марлей горлышком, а внутри...
Олег Трудович вздрогнул, почувствовав на своем плече чью-то руку. У
него потемнело в глазах, и по телу пробежала знобящая слабость. Только не
Катя! Она не должна... У нее же уроки! А с урока уйти она не может ни при
каких обстоятельствах. Даже когда Катя была беременна тем, так и не
родившимся, ребенком, когда чуть сознание не теряла от токсикоза, все равно
с урока не уходила... Башмаков иной раз представлял себе Катю в виде юной
комсомолки-партизанки, попавшей в плен к гестаповцам. Они осыпают ее
киношными пощечинами, скалят зубы, повторяя: 'Пароль! Говори пароль,
сволотчь!' А она только молчит в ответ и сверкает ненавидящими глазами.
Башмаков внутренне сознавал, что, окажись он сам в этом воображаемом
фашистском застенке, то выдал бы пароль при первом же грубом окрике. Явки,
может быть, и не сдал, а пароль точно выдал бы...
Олег Трудович медленно обернулся.
Перед ним стоял улыбающийся Анатолич:
- Испугался?
- Н-немного...
- Ну извини! У тебя 'накидушка' тринадцатая есть?
- Была.
- Представляешь, я вчера этому, из третьего подъезда, ну, у которого
еще пудель ненормальный, дал на час. Вторые сутки пошли. Точно говорят:
какая собака - такой и хозяин!
Башмаков, еще ощущая в ногах игольчатую слабость, взял кухонный
табурет, отправился в коридор, достал с антресолей ящик с инструментами и
нашел, погремев железяками, 'накидушку', сохранившуюся с тех времен, когда
он калымил на автостоянке.
- Спасибо! - сказал Анатолич. - Через полчаса отдам.
- Через полчаса не надо, - насторожился Башмаков. - Я скоро уеду.
Завтра отдашь.
- Завтра так завтра. Спасибо!
- Назад опять через балкон полезешь или тебе дверь открыть?
- Давай через дверь. Я веревки для гороха натянул, неудобно перелезать.
Чуть не свалился. А здорово я тебя напугал?
- Здорово...
Башмаков проводил соседа и закрыл дверь. Потом пощупал пульс -
частый-частый. 'Напугал, полканавт хренов!'
Было время, они с Анатоличем частенько лазали друг к другу через
балкон. Кстати, свой второй, неудавшийся побег Башмаков совершил именно
через балкон: вышмыгнул, незамеченный, через квартиру Анатолича. И, уезжая в
такси, злорадно воображал, как жена начнет искать его по квартире, пугаясь и
недоумевая, куда же мог подеваться муж, никуда вроде не отлучавшийся из
дому. Анатолич, тогда еще майор, и жена его Калерия, или просто Каля,
появились в доме лет четырнадцать назад. До них в двухкомнатной квартире
проживала изможденная женщина с сыном-алкоголиком Герой. Гера запивал раз в
полтора месяца, тогда соседка звонила Башмаковым в дверь и строго
предупреждала:
- Герка будет деньги занимать - не давайте!
Но он у них ни разу не занимал. Дважды среди ночи плачущая соседка
вызывала Башмакова вязать забуянившего Геру полотенцами. Третий раз Олега
Трудовича в качестве понятого вызвал милиционер. Скрюченный Гера неподвижно
лежал на тахте, залоснившейся до черноты, и лицо его напоминало
зачерствевший плавленый сырок. Над покойником склонился врач. На столе стоял
граненый стакан, покрытый изнутри коричневым налетом, как от крепкого чая, а
рядом валялся шприц с иглой, затертой до желтизны. Размеченный рисками
стеклянный цилиндрик и поршень были тоже грязно-коричневого цвета.
- Передозировка, - констатировал врач, распрямляясь.
- Подпишите! - приказал милиционер Башмакову и ткнул пальцем в
протокол.
Было лето, и вскоре Башмаковы уехали в Крым по путевкам, которые - как
всегда, за полцены - достал Петр Никифорович. А когда вернулись, заметили:
дверь соседской квартиры обита красивым темно-вишневым дерматином,
перетянутым золотыми шнурочками. Башмаков разбирал чемоданы, ругая Дашку за
то, что она забыла в пансионате свои новые пляжные тапочки, как вдруг Катя
поманила мужа пальцем и выпроводила на балкон:
- Посмотри, Тунеядыч, тебе полезно!
- Ну повешу я тебе новые веревки! Повешу! - огрызнулся Олег Трудович.
- Нет, ты посмотри, что они сделали!
Собственно говоря, балкон у них с соседями был общий, разделенный
посередине упиравшейся в потолок гипсолитовой перегородкой. Башмаков
перегнулся через железные перила и заглянул к соседям. Прежде там ничего
интересного не наблюдалось: все пространство было тесно заставлено
импортными бутылками, которые в пункте не принимались, и только очень редко,
раз в год, во двор приезжали на грузовой машине особые стеклотарщики и брали
'импорт' по две копейки за штуку. Этого счастливого момента и дожидалась,
пылясь, нестандартная посуда на Герином балконе. И вот теперь вместо толпы
пыльных емкостей, словно сбившихся на какой-то свой бутылочный митинг,
потрясенный Башмаков обнаружил совершенно иную картину. Он увидел новенький
навесной шкафчик с зеркалом, небольшой столик, прикрепленный к стене,
примерно как в купе поезда, а к перилам с внешней стороны были прихвачены
специальными скобами длинные ящики, из которых торчали юные перышки лука. Но
больше всего Олега Трудовича поразил установленный у противоположной панели
верстачок с тисочками и точильным колесиком. Из специальных ячеек торчали
инструменты - отвертки, плоскогубцы, сверла, напильники... Чтобы рассмотреть
все эти чудеса получше, Башмаков основательно перегнулся через перила. Как
раз в этот момент на балконе появился, насвистывая, коренастый белобрысый
мужичок в синей майке и черных сатиновых трусах.
- Здравия желаю, - сказал он, заметив башмаковскую голову в своих
владениях.
- Здравствуйте, - отозвался Олег Трудович, понимая, что вот так сразу
исчезнуть неприлично. - С новосельем!
- Спасибо.
- Красиво у вас тут теперь стало...
- Теперь - да. Столько грязи пришлось перетаскать. Вас как зовут?
- Олег, - ответил Башмаков и смутился.
Ситуация и в самом деле комическая: ведь обыкновенно имя относится ко
всему человеку в целокупности, а не к одинокой голове, торчащей из-за
перегородки.
- А меня Николай Анатолич. Предлагаю по чуть-чуть за знакомство! -
новый сосед открыл дверцу под верстаком, вынул оттуда початую бутылку
'Старки', две рюмочки и тарелочку с солеными домашними сухариками из
бородинского хлеба.
Башмаков простер на дружественную территорию руку, с благодарностью
принимая рюмочку. они чокнулись и выпили.
- Видел? - с радостным укором спросила Катя, когда он вернулся.
- Да! - откликнулся Башмаков, стараясь не дышать в ее сторону.
На следующий день утром он столкнулся с Анатоличем у лифта - тот был
одет по форме: с майорскими погонами и артиллерийскими крестиками в черных
бархатных петлицах. Башмаков (он тогда работал в 'Альдебаране') был в сером
финском костюме с металлическим отливом, в рубашке, галстуке и с портфелем.
Анатолич уважительно покосился на портфель и спросил:
- А по отчеству как будете?
- Трудович... Странное отчество, правда?
- Нормальное отчество. У нас в дивизии зам. по тылу был, армянин,
Петросян... Так его вообще Гамлетом Дездемоновичем звали. И ничего... В
воскресенье приглашаем вас на новоселье!
Узнав о приглашении, Катя разволновалась, затеяла пирог с яблоками, и
хотя несколько раз звонила матери, консультируясь, пирог не задался,
расползся по противню и не пропекся. В последний момент Башмаков был
откомандирован в магазин за тортом, и ему повезло: только что привезли
страшный дефицит
- 'Птичье молоко'. Потерпев неудачу с выпечкой, Катя отыгралась на
Дашке: надела на нее новенькое китайское платье, все в кружавчиках, и
увенчала дочь таким огромным бантом, что при резком порыве ветра ребенка
вполне могло унести, как на парусе. Потом жена долго не могла выбрать наряд
для себя, советовалась с Башмаковым и дочерью. Олег Трудович порекомендовал
золотистое платье, привезенное несколько лет назад Гошей из Стокгольма. Но
оно было отвергнуто как слишком шикарное и нескромное для визита к соседям
по лестничной площадке. Дашка настаивала на курортном сарафане с глубокой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг