'жучкам' не так уж и много в Отечестве. Гошин отказ организовать 'прослушку'
посла оценили где следует. Ведь даже генералы-гэбэшники ломались, секреты
продавали, книжки разоблачительные писать начинали, а тут, смотри-ка,
какой-то электромонтеришка устоял. Гошу вдруг вызвали куда следует
(называлось это теперь по-другому, но занимались там тем же самым) и
предложили работу в Афинах. Он поначалу даже заколебался, не хотел бросать
налаженный бизнес, но друзья подсказали, как из Греции можно гнать в Москву
дешевые шубы, чем, собственно, в основном и занимаются теперь сотрудники
посольства. И он согласился.
Отъезд Гоши оказался очень некстати, потому что у Джедая созрела идея,
сулившая огромные - по их челночным понятиям - барыши: один варшавский
оптовик, которому они уже доставили сотню театральных биноклей и тридцать
микроскопов, теперь заказал партию очень дорогих приборов ночного видения.
Каракозин провел большую маркетинговую работу, охмурил секретаршу директора
'почтового ящика', и партия новеньких ПНВ досталась им. Повезло! Товар-то
ходовой, каждая охранная фирма, любой уважающий себя киллер с удовольствием
обзаведется прибором ночного видения! Оставалось найти четвертого
компаньона, готового вложить деньги в дело.
И вдруг ночью Башмакову позвонил Каракозин и сказал мертвым голосом:
- Я никуда не еду.
- Что случилось?
- Она ушла.
- Куда?
- К нему... Теперь мне все это не нужно. Идею дарю. Богатей, Олег
Триллионович, и будь счастлив! Лидии скажи, что я умер, шепча ее имя...
- Э-э, Каракозин, ты чего надумал?
- Не бойся, Олег Трясогузович, покончить с собой я могу, только
бросившись с гранатой под танк.
Верным задуманной негоции остался лишь Юрий Арсеньевич, он согласился
вложить в дело деньги, скопленные на автомобиль. Требовались еще два
компаньона. Поразмышляв, Башмаков вовлек в мероприятие 'челноков', с
которыми познакомился в поездках: актрису и завязавшего рецидивиста.
Актрисе он как-то помог втащить в поезд сумки - и она ему понравилась.
У Башмакова даже появилось настойчивое желание выяснить, насколько форма ее
груди соответствует характеру. А рецидивиста, учитывая будущий грандиозный
заработок, он взял скорее для безопасности. Однажды, идя со стадиона на
вокзал, Башмаков отстал от своих. Вдруг из кустов выскочили три качка и на
чистейшем русском языке, правда, немного окая, потребовали деньги.
Случившийся рядом рецидивист покрыл их такой затейливой бранью,
подкрепленной ножом-выкидушкой, что злоумышленники отступили. В общем, и
актриса, и рецидивист вложили в эту негоцию довольно приличные суммы.
- Таможенников не бойтесь, - убеждал Олег Трудович новых компаньонов, -
у меня все схвачено! А старшая по смене, Лидка, - просто свой человек!
- Смотри, деловой, - предупредил рецидивист. - Я тебя за язык не тянул!
Отвинтив не только потолочную, но и боковые панели, они сложили туда
коробки с приборами, оставив в сумках невинные сигареты и пластмассовые
розы. Потом расселись, начали выпивать и разговаривать. Рецидивист
рассказывал, как в закатанных банках сгущенки им в зону передавали дурь, а
актриса жаловалась на главного режиссера театра. Оказалось, этот мерзавец,
не добившись от нее взаимности, отдал роль Саломеи своей жене, а та даже по
сцене двигаться не умеет! Утка, просто утка!
- А ведь я столько размышляла над этой ролью! Понимаете, у Уайльда
Саломея целует отрубленную голову Иоанна Крестителя... И почему-то всегда
считалось, что целует в губы! И эта дурища тоже целует в губы. Но если бы я
играла Саломею, я бы целовала в лоб! Понимаете - в лоб!
- Еще бы! - значительно кивнул Башмаков.
- Да? Понимаете? Правда?!
Она положила ему ладонь на колено и посмотрела с восторгом одинокой
души, наконец-то нашедшей в этом страшном мире родственную консистенцию.
Потом актриса стала жаловаться на то, что мерзавец режиссер сдал полтеатра
под эротическое шоу - и ей приходится делить гримерную с омерзительной
стриптизеркой, а к той шляются разные мужчины известного сорта - она
незаметно показала глазами на рецидивиста. Олег Трудович успокаивал ее, тоже
клал руку на колено, уверяя, что эти страшные для тонких, талантливых людей
времена обязательно кончатся и она непременно сыграет Саломею... Актриса
смотрела на него с трогательной благодарностью и неуловимым движением ресниц
давала понять, что после успешного завершения дела ее благодарность может
перерасти в более конкретное чувство... Вечером в тамбуре, после курения, он
сорвал у нее поцелуй, сладкий от помады и горький от табака, поцелуй,
напомнивший ему давнюю-предавнюю шалопутную Оксану и вызвавший нежное
волнение. В Бресте дверь купе шумно отъехала - и вошли два сурово
насупленных молодых таможенника в новенькой форме.
- А где Лидия? - растерянно спросил Олег Трудович.
- Что везете? - вопросом на вопрос ответил тот, что понасупленнее.
- Как обычно, - стараясь не выдать волнения, пробормотал Башмаков и
предъявил показушные пластмассовые цветы, сигареты и водку.
- Больше ничего?
- Только героин в заднем проходе! - пошутил рецидивист, вызвав крайнее
неудовольствие актрисы.
Таможенники нехорошо посмотрели на него и как по команде достали из
карманов одинаковые 'трехгранники'.
- Это чье? - спросил тот, что понасупленнее, вытаскивая на свет первую
коробку.
- А что это такое? - изумился Башмаков, от растерянности решивший ни в
чем не сознаваться.
- Прибор ночного видения... Их здесь много. Это ваше?
- В первый раз вижу! - отмел подозрения Олег Трудович. Остальные
негоцианты столь же решительно отказались от обнаруженных залежей редкостной
оптики.
- Враги подбросили! - просипел рецидивист.
- Мистификация какая-то! - пожал плечами философ.
- А можно посмотреть в стеклышко? - детским голоском попросила актриса.
В окно было видно, как таможенники, весело переговариваясь, катят
тележку, нагруженную конфискованными коробками. Актриса рыдала, размазывая
по лицу тщательный свой макияж, и ругала Башмакова чудовищным рыночным
матом, порываясь при этом выцарапать ему глаза. Рецидивист скрипел железными
зубами и твердил:
- Опарафинили, как быдленка! Готовь, отмороженный, капусту!
И только Юрий Арсеньевич философски вздохнул и молвил:
- Не переживайте, Олег Трудович, утраты закаляют сердце. Зато хоть
теперь Варшаву посмотрим... Вавель! Старо Място... Музей Шопена! А то ведь я
из-за этого товара со стадиона никуда никогда и не ходил...
- Я тоже, - кивнул Башмаков.
Он пребывал в таком состоянии, словно очнулся от наркоза и увидел
вдруг, что нога у него ампутирована под самый пах. Увидеть-то увидел, но
пока еще не осознал окончательную и бесповоротную утрату конечности.
- А где находится музей Шопена? - спросил он. - Я бы тоже...
Но договорить ему не дали: рецидивист и актриса буквально в один голос
высказали решительное намерение немедленно вступить с великим польским
композитором в разнузданно-противоестественные сексуальные отношения.
Башмаков вздрогнул от неожиданности и осознал чудовищность потери... В
Москву Башмаков вернулся в ужасном состоянии. Особенно его угнетала мысль,
что случись при этой катастрофе Джедай, он бы обязательно что-нибудь
придумал. Ну, отвлек бы таможенников автографом барда Окоемова на
'общаковой' гитаре, рассказал бы им какую-нибудь смешную историю, дал бы
денег, в конце концов. Олег Трудович не знал наверняка, как именно поступил
бы Каракозин, но в одном он был уверен: катастрофы бы не произошло!
Катя, узнав о случившемся, ничего не сказала, а только посмотрела на
мужа так, как смотрят на мальчика, которого родители объявили уже совсем
взрослым и даже переодели в брючки вместо коротких штанишек, а он вдруг на
глазах у гостей эти брючки взял да и обмочил. Еще бы! По сравнению с великим
и могучим Вадимом Семеновичем Башмаков выглядел жалко и ничтожно. А через
несколько дней рецидивист, неведомо откуда узнавший адрес Башмакова, отловил
его вечером в подъезде, приставил к горлу нож-выкидушку и просипел:
- Ты что, дешевло, не понял? Половину, так и быть, с меня - за то, что,
как ибанашка, на зрячую пошел. А половина с тебя за хреновую натырку! Въехал
или уговорить?
- Въехал! - еле вымолвил Башмаков.
- Актриске все отдашь. Понял?
- Понял. Я с ней сам...
- Не-е, это я с ней... сам! - осклабился рецидивист и значительно
цыкнул зубом. Немного денег удалось занять у Труда Валентиновича, но в
основном выручили Каракозин и, как ни странно, теща... Оставшись без Петра
Никифоровича, Зинаида Ивановна задумала разбогатеть и поменяла свою
трехкомнатную квартиру с доплатой на однокомнатную в том же подъезде. А
вырученные деньги под триста процентов годовых вложила в банк 'Аллегро',
организованный каким-то администратором Москонцерта. Сделать это посоветовал
ей по старой дружбе композитор Тарикуэллов, утверждавший, будто даже Алла
Пугачева держит сбережения в этом банке. Теща после долгих уговоров Кати и
унизительных просьб Башмакова сняла все-таки деньги со счета, погубив
проценты, но при этом она взяла с зятя слово никогда больше не заниматься
коммерцией. Катя обидно кивнула и пообещала не подпускать мужа к бизнесу на
пушечный выстрел.
- Зачем куда-то ездить? - удивлялась теща. - Положил деньги в банк - и
полеживай себе на диване!
Башмаков возместил потери профессору. Отдал деньги рецидивисту и больше
никогда его не встречал. А вот актрису он совсем недавно увидал. В
отечественном сериале 'Тайны высшего света', где она играла сумасбродную
графиню, ушедшую из-за несчастной любви в монастырь. Олег Трудович,
смотревший по вечерам эту тягомотину, обратил внимание на то, что
графиня-монахиня в каждой серии обязательно норовила поцеловать кого-нибудь
в лоб...
Банк 'Аллегро' лопнул через полгода, администратор Москонцерта ушел в
бега, а вкладчики хоть и разгромили центральный офис, но не получили назад
ни копейки. Потрясенная случившимся, теща сдала свою однокомнатную квартиру
азербайджанцу и, окончательно поселившись вместе с Маугли на даче, завела
козу и кур. А композитор Тарикуэллов, так тот просто от огорчения умер, не
успев, как сообщили по телевизору, дописать рок-оперу 'Живое кольцо',
посвященную третьей годовщине обороны 'Белого дома' от гэкачепистов.
Башмаков отдал долг Зинаиде ивановне лишь недавно, продав после смерти
бабушки Дуни егорьевскую избушку-развалюшку. По этому поводу Катя заметила,
что ее мать совершила в жизни лишь два умных поступка: вышла замуж за Петра
Никифоровича и одолжила деньги зятю.
А вот Каракозину Олег Трудович долг так и не отдал. Не успел... Бедный
Джедай! Принцесса нашла в 'Московском комсомольце' объявление: 'Руководителю
страховой фирмы требуется личная секретарша. Рабочий день и вознаграждение
ненормированные'. Позвонила - и ей назначили день собеседования. Собиралась
она долго и тщательно, перемерила все свои наряды и остановилась на строгом
английском костюме, газовой блузке, а прическу соорудила такую скромную,
точно шла поступать в московский филиал Армии спасения. И не ошиблась. На
собеседование собралось десятка два женщин, начиная со школьниц в маминых
туфлях и заканчивая курортными львицами пятидесятых годов, которые каким-то
чудом сумели растянуть свой женский рассвет до самого заката (Принцесса все
это потом со смехом рассказывала Джедаю). Припорхали и очевидные жрицы
любви, даже не смывшие с лиц рабочую раскраску и не снявшие полупрозрачную
униформу. Забрели в поисках работы и несколько профессиональных секретарш.
Но их даже не допустили до начальства.
Принцесса продуманно опоздала и появилась в тот момент, когда шеф уже
обалдел от бывалых дам, старавшихся сесть так, чтобы предъявить высокое
качество нижнего белья, и озверел от малолеток, обещавших ему взглядами весь
набор позднеримских удовольствий. В своем строгом костюме Принцесса
выглядела как весталка на торжище продажной любви. Шеф страховой компании,
молодой, коротко стриженный парень с боксерским приплюснутым носом, был одет
в красный кашемировый пиджак и, как положено, имел вкруг шеи золотую якорную
цепь. Он посмотрел на Лею с удивлением, облизнулся и принял ее на работу.
- Ну, как начальник? - после первого рабочего дня поинтересовался
Джедай.
- Никак. Чистит ногти скрепками...
- Если начнет приставать - скажи! Я с ним поговорю.
- Обязательно.
Вскоре Принцесса начала постоянно задерживаться в офисе, а когда
Каракозин в своей 'божьей коровке' пытался караулить ее у входа, вышла
ссора. Потом Лея стала сопровождать шефа в загранкомандировки, откуда
возвращалась веселая и загорелая. Одевалась она теперь только у Карло
Пазолини, а сына устроила в дорогой интернат, где все преподаватели были
американцы. Джедай несколько раз звонил ей ночью из Варшавы и натыкался на
автоответчик. Кончилось тем, что он ворвался в кабинет к шефу, устроил
скандал и был вышвырнут вон 'шкафандрами', которые оказались куда круче тех,
что у Верстаковича.
После этого скандала Принцесса ушла из дому. Каракозин кричал, что
никогда не даст ей развод, что отсудит у нее ребенка, а через неделю получил
по почте свеженькое свидетельство о разводе. Сына же она попросту перевела в
другой интернат - в Шотландию. Джедай бросился в милицию, в суд. В милиции
его обещали посадить за дебош в общественном месте. А судья, дама с
благородными чертами собирающейся на пенсию Фемиды, пряча глаза,
посоветовала ему не связываться и оставить все как есть. Джедай был
настолько поражен этим новым, неведомым прежде всесилием денег, что сник,
отказался от борьбы и, как водится у русских, конечно, запил.
Башмаков в эти трудные времена к нему часто заезжал. Обычно Каракозин
сидел один в неприбранной квартире и бренчал на знаменитой гитаре. Поначалу
при нем крутились какие-то женщины, всякий день новые. Каждая своей
суетливой заботливостью давала понять, что именно она - теперь и навсегда -
нежная подруга и хранительница очага, но затем бесследно исчезала. Олег
Трудович с Каракозиным одиноко выпивали и вели те восхитительные хмельные
беседы, когда все проклятые тайны бытия становятся почти понятны и для
полной ясности нужно выпить еще чуть-чуть, рюмочку. Но именно до этой
последней, все-раз-и-навсегда-озаряющей рюмочки добраться почему-то никак не
удавалось...
Однажды Башмаков, в сотый раз выслушивая историю принцессиной измены,
спросил вдруг:
- Можно нескромный вопрос?
- Давай!
- Не обидишься?
- Нет.
- Какая у нее была грудь?
- Что-о? А тебе-то зачем?
- Нужно, раз спрашиваю.
Рыцарь задумался, и на его лице возникло выражение нежной
мечтательности.
- Во-от така-ая! - он сделал движение пальцами, точно оглаживал
невидимые полусферы.
- Нарисуй! - потребовал Башмаков, подвигая бумажку и давая ручку.
Каракозин еще немного поразмышлял и неуверенно изобразил.
- М-да... 'Фужер для шампанского'. Скрытная, опасная, холодная женщина.
Я так и думал. Забудь о ней. Ты был обречен с самого начала!
- Холодная? - Джедай захохотал. - Холодная!!! - Он разорвал в клочья
рисунок и заплакал целительными пьяными слезами.
- Забудь о ней! - успокаивал, как мог, Башмаков.
- Не могу!
- Значит, если она к тебе завтра вернется, ты ее простишь?
- Прощу...
- Я бы Катьку никогда не простил! - убежденно сказал Башмаков.
- Я его убью! - угрюмо сообщил Каракозин.
- Кого?
- Этого подонка! Задушу его же цепью! А мертвый он ей не нужен.
- Мертвые вообще мало кому нужны, - рассудительно заметил Башмаков. -
Но ты его не убьешь...
- Почему это?
- При такой охране ты к нему близко подойти не сможешь! Проще революцию
сделать. У него тогда все отберут - и она сама к тебе вернется! - с пьяным
сарказмом пророчествовал Башмаков.
- А что? - задумался Джедай. - А что?! - повеселел Каракозин. - А
что!!! - Он вскочил, схватил гитару, рванул струны и запел:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг