довершение всего и сам институт стали называть меж собой не "Шарагой", но
"Альдебараном".
Это было так смешно! Лишь недавно, уже работая в "Лось-банке", Башмаков
заспорил с Геной Игнашечкиным о том, почему страна, казавшаяся несокрушимой,
вдруг взяла и с грохотом навернулась, словно фанерная декорация, лишившаяся
подпорок. И во время спора он понял почему. Нельзя радоваться чужому больше,
чем своему, нельзя ненавидеть свое больше, чем чужое, нельзя свое называть
чужими именами. Нельзя! Есть в этом какая-то разрушительная тайна. Они все
погибли, распались уже в тот момент, когда восхищались наивными "Звездными
войнами" и когда переиначивали "шарагу" в "Альдебаран". Тут бессильна самая
истошная секретность.
А засекречен "Альдебаран" был страшно. Все сотрудники перед устройством
в НПО проходили тщательную проверку, их регулярно перепроверяли, подобно
тому как безногого инвалида регулярно перепроверяют на предмет отсутствия
конечности. Кстати, лет за шесть до прихода Башмакова здесь действительно
разоблачили самого настоящего шпиона, передавшего американцам настолько
ценные сведения, что предателя расстреляли, а в самом институте поснимали
кучу народу, за исключением, естественно, академика Шаргородского. Р2Д2 еще
перед войной участвовал в создании систем жизнеобеспечения подводных лодок,
и его лично знал маршал Устинов.
Прежде чем взять Башмакова на работу в "Альдебаран", его тоже долго
проверяли вдоль и поперек и чуть было не отвергли, но не из-за
расстрелянного и реабилитированного дедушки Кости, а из-за пропавшего без
вести под Мясным Бором деда Валентина. В конце концов Башмакова все-таки
взяли, и надо сказать, размеры оклада сгладили все неудобства и треволнения.
В "оборонке" тогда получали неплохо.
Сотрудники к появлению нового заместителя отнеслись с настороженной
иронией, а инженер второй категории Андрей Каракозин - с подозрительным
сарказмом. Рыцарь Джедай был, как и положено рыцарю, высок, плечист,
сухощав, носил усы подковой и длинные волосы. В юности он сходил с ума по
великой ливерпульской четверке, и во всей его внешности так и осталась
некоторая битловатость. Каракозин всегда ходил в одних и тех же доспехах - в
фирменном, но потершемся джинсовом костюме и спортивных туристических
ботинках на рифленой подошве. На его всесезонно загорелом лице постоянно
мерцала усмешка - добродушная, когда он общался с милыми ему людьми, и
презрительная во всех остальных случаях. Он-то, помимо переделок отчества, и
придумал Олегу двусмысленную кличку - Товарищ из центра. Впрочем, никакого
уж особенно руководящего положения Башмаков не занимал, у него даже не было
своего кабинета, а только стол, правда, у окна и побольше, чем у других.
Жизнь отдела, состоявшего из трех лабораторий, текла размеренно и
неторопливо, ибо большая наука суеты не терпит: планы исследований были
расписаны чуть ли не до двухтысячного года. Занимались, в общем и грубо
говоря (остальное - секрет!), тем, чтобы в космических кораблях следующего
поколения каждый чих и вздох, каждое мановение человеческого организма через
некоторое время возвращались к космонавту в виде чистой воды и живительного
кислорода. Лишь изредка отдел сотрясали авралы. Р2Д2 недолюбливал Уби Ван
Коноби и порой критиковал на ученом совете или закрытом партсобрании за
"отсутствие оригинальных научных решений", что было, конечно, гнусной
клеветой: несколько наработок вообще не имели мировых аналогов и
впоследствии, когда все гавкнулось, ушли к американцам за приличные деньги.
После критики Уби Ван Коноби ходил хмурый:
- Распустились! Не режимное учреждение, а богема какая-то! Вы у меня
теперь как на заводе Форда работать будете! Как часы...
- Тик-так!
- Что-о?
- Я говорю: так-так. Все правильно! - уточнял Рыцарь Джедай. Но тут как
раз подоспевал какой-нибудь праздник - 23 февраля, 8 марта, День
космонавтики или же Первое мая. Уби Ван Коноби сменял гнев на милость и даже
сам принимал участие в торжествах. Праздновали в кафе "Сирень", но чаще
всего на квартире у разведенной сотрудницы, жившей в двух шагах от
"Альдебарана". На рабочем месте выпивки запрещались строжайше, и за этим
бдительно следили "режимники". Вино и водочку покупали в гастрономе, а на
закуску общественность жертвовала деликатесы из праздничного
продовольственного заказа. Когда было уже порядочно выпито и съедено,
лабораторные дамы, зная, как подольститься к начальству, начинали умолять:
- Ну Виктор Сергеевич, ну пожалуйста!
- Я сегодня что-то не в форме! - отнекивался тот для порядка.
- Ну мы вас про-осим!
- В другой раз.
- Ну пожа-а-алуйста!
- Что с вами поделаешь!
Уби Ван Коноби снимал приталенный финский пиджак и оставался в отлично
подогнанных к его сухощавой фигуре брюках, жилетке и белоснежной рубашке.
Потом подходил к столу, внимательно проверял его на прочность и делал стойку
на руках, с гимнастическим изяществом вытянув мыски к потолку. Когда он
легко спрыгивал, изображая цирковой жест "оп-ля!", его лицо было багровым.
Народ кричал "ура!", выпивал за здоровье нестареющего Уби Ван Коноби, и уже
никто не хотел идти домой, хотя поначалу собирались посидеть всего
часок-другой. Хозяйка квартиры Люся жарила на огромной сковороде яичницу для
всей компании. Кто пощедрее, махнув рукой, доставал из заказа еще
какой-нибудь питательный дефицит, срочно отправляли гонца на стоянку такси
за водкой - и веселье продолжалось. Люся, глядя влюбленными глазами на
Каракозина, горнолыжника, книгочея и барда, просила:
- Андрюш, спой!
Между ним и Люсей существовали какие-то необязательные (с его стороны)
личные отношения, и иногда по окончании вечеринки он оставался, чтобы помочь
хозяйке вымыть посуду. Каракозин в ответ на ее просьбу усмехался и вынимал
из чехла "общаковую", в складчину купленную гитару, чутко морщась, перебирал
струны и строго спрашивал у своего непосредственного начальника
- заведующего лабораторией Бадылкина:
- Чубакка, инструмент трогал?
Бадылкин только смущенно покашливал и почесывал лысину. Голос у него
был густой, и поэтому, покашливая, он напоминал оперного певца, прочищающего
горло перед выходом на сцену. К тому же в физиономии Бадылкина имелась некая
неуловимая неандерталинка, и он в самом деле чем-то напоминал
человекообразного Чубакку из "Звездных войн". В довершение всего у него были
отвратительные зубы, с зеленоватыми, как на сыре рокфор, пятнами.
Разговаривая с ним, Башмаков всегда чуть отворачивал лицо - ловя свежий
воздух.
- Я только попробовал... - оправдывался Чубакка.
- В следующий раз только попробуй, руки оторву! - свирепо предупреждал
Каракозин и, ударив по струнам, запевал по-высоцки - старательно низким,
предсмертно хрипящим, надувающим шейные артерии баритоном:
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана.
Учителей сожрало море лжи
И выплюнуло возле Магадана.
Но, свысока глазея на невежд,
От них я отличался очень мало:
Занозы не оставил Будапешт,
И Прага сердце мне не разорвала.
Но мы умели чувствовать опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз.
Мы тоже дети страшных лет России -
Безвременье вливало водку в нас...
Окончив эту песню, входившую в обязательный репертуар, Каракозин
непременно откладывал гитару и без закуски выпивал рюмку водки, молвив
предварительно:
- За тех, кто в тундре!
При этом он страшно морщился, всем видом показывая, как горька она, эта
вливаемая безвременьем водка. Остальные жертвы безвременья выпивали следом и
с удовольствием. А потом Джедай запевал что-нибудь повеселей: Вчера мы
хоронили двух марксистов.
Мы их не накрывали кумачом.
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем.
Свои посиделочные концерты Каракозин заканчивал обычно знаменитым
"Апельсиновым лесом" - лучшей песней барда Окоемова. Народ подхватывал и
пьяным хором, роняя бескорыстные романтические слезы, пел этот гимн
застойного свободолюбия, от которого еще и сегодня у Башмакова по спине
пробегают глупые ностальгические мурашки. Когда Рыцарь Джедай, сияя влажным
взором, сокрушал заключительными аккордами гитару, не только хозяйка Люся,
но все лабораторные дамы, включая Нину Андреевну, смотрели на него с
восторгом, переходящим в любовь. Надо сознаться, Башмаков, придя в
"Альдебаран", почувствовал, что его неодолимо тянет к Каракозину и что он
чуть ли не влюблен в этого остряка и гитариста. Влюблен не в голубом,
конечно, смысле... Как же мы все испортились за последнее время. будто уже и
невозможно обычное мужское товарищество! Скоро в гостиницах в номера к
мужикам будут подселять исключительно дам, чтобы, не дай Бог, что-нибудь не
случилось промежду однополыми соседями!
Однако Каракозин с самого начала запрезирал Товарища из центра и любил
даже во время застольного пения прикрикнуть на нового заместителя начальника
отдела:
- Олег Трутневич, ты не рот открывай, а пой! Это тебе не райком! Или
боишься?
Иногда Башмакову казалось, будто в нем подозревают чуть ли не агента
КГБ, и прозвище Товарищ из центра дано ему не случайно. Конечно, никаким
осведомителем Олег Трудович не был, хотя Докукин, принимая на работу, и
просил его "поприглядывать".
- Совсем оборзели, - пожаловался Михаил Степанович, - я о таких вещах
только на рыбалке с проверенным человеком могу поговорить, а они в курилке
черт знает что языком мелют! Советскую власть, говорю тебе как коммунист
коммунисту, доброта погубит. До-бро-та. Так что поприглядывай! Башмаков в
ответ значительно кивнул, но, конечно, ни о каких происшествиях в отделе
никогда не рассказывал, да и сам Докукин, кажется, проинструктировал своего
протеже только для порядка и давно забыл об этом. Лишь иногда, встретив
Башмакова в коридоре и зазвав в кабинет, он начинал по-землячески
доверительно жаловаться на институтские сложности и полное непонимание
проблем там, наверху:
- Чем выше, тем козлее! В Пизанской башне, Олег, живем. Говорю тебе это
как коммунист коммунисту. Скоро пизанемся. Ско-оро! Как там Каракозин?
- Да никак. Как все...
А на самом деле Джедай был лихой мужик: таскал на работу чудовищный
самиздат и в открытую пересказывал очередные сообщения Би-би-си о маразме
Брежнева, об очередной голодовке ссыльного академика Сахарова, которая
выражалась, кажется, в том, что "невольный горьковчанин" отказывался от
талонов на колбасу и мясо. Рассказывая все это, Каракозин иной раз с
ироническим вызовом поглядывал на Башмакова, а порой даже спрашивал:
- Олег Райкомович, я тебя не шокирую?
Башмаков однажды пытался объясниться и залепетал о том, что в райкоме
работают нормальные, честные люди, а не вурдалаки какие-нибудь, хотя,
конечно, и такие встречаются. В ответ Каракозин только ухмыльнулся и
рассказал анекдот про то, как Брежнев, решив узнать жизнь простого народа,
переоделся, сбрил брови, пошел в Елисеевский гастроном и потребовал икры.
Ему выставили банку кабачковой - "заморской". "Эту икру уже кто-то ел!" -
поразмышляв, заметил Брежнев. Причем Каракозину удалось замечательно
сымитировать дикцию генсека, которому в СССР подчинялось все, кроме его
собственной нижней челюсти. (Впоследствии на этом подражании незабвенным
"сиськам-масиськам" десятки эстрадников карьеру себе сделали и озолотились.)
Лаборатория захохотала, а Рыцарь Джедай посмотрел на Башмакова с
презрительной осведомленностью и добавил снисходительно:
- Олег Трудоустроевич, мы тебе верим! Спи спокойно!
А потом Башмаков попал и вовсе в скверную историю. Он даже на некоторое
время сделался в буквальном смысле изгоем. Дело было так. Каракозин принес
залохматившийся ксерокс романа "В круге первом". Потайное сочинение
выдавалось желающим на одну ночь. Только для Уби Ван Коноби было сделано
исключение - он, с учетом занятости и очередного конфликта с Р2Д2, получил
запретные лохмотья на два дня. Поутру прочитавший приходил в лабораторию сам
не свой - то ли от бессонной ночи, то ли от художественного и нравственного
потрясения.
- Ну-у? - сурово спрашивал Каракозин.
Прочитавший обычно только закатывал красные от недосыпа глаза.
- То-то! - констатировал Рыцарь Джедай.
И вот в один прекрасный день, когда в сборе был почти весь коллектив
(Уби Ван Коноби зашел в комнату по какой-то руководящей надобности),
случилось то, чего Башмаков давно ожидал и даже внутренне готовился к этому.
Но именно в тот момент он расслабился, безмятежно сидел за своим столом и
наблюдал в окно воробья, который в большой горбушке хлеба выклевал себе
целую нишу и устроился в ней, как в гроте, на отдых. Эта картинка живой
природы вдруг напомнила Олегу некий непреложный закон всеобщего
существования.
- Будешь? - спросил Каракозин заговорщицки, словно предлагал выпить в
рабочее время, и протянул толстую папку. - Завтра отдаю!
Все с интересом замерли, ожидая, как отнесется Товарищ из центра к
такому предложению. И Башмаков вдруг замялся. Дело в том, что "В круге
первом" он читал еще в райкоме: такие книжки часто приносил Гефсиманов. И
это лукаво называлось - знать оружие идейного противника.
- Одна сволочь в бане дала почитать, - обычно говорил сын могучего
партийного босса.
Более того, Слабинзон сделал с этого романа два ксерокса - себе и
Башмакову, а Борис Исаакович, увлекшийся на старости лет переплетным делом,
облек копии в алый ледерин. Так что Солженицын стоял у Башмакова на полке
между Хемингуэем и Евтушенко. Правда, на всякий случай корешок остался
безымянным.
Пауза затягивалась, и Олег Трудович поймал на себе подозрительные
взгляды сотрудников, даже Нина Андреевна (а с ней у него к тому времени уже
обозначилась взаимная симпатия) сделала обиженно-удивленное лицо. В такой
ситуации сказать, что ты уже читал, означало попросту расписаться в
трусости, если не в сексотстве.
- Давай!
- На Лубянке население принимают круглосуточно! - подсказал Каракозин.
- Тебе видней, - отпарировал Башмаков.
Когда, упрятав папку в портфель, Олег снова глянул на горбушку, воробья
там уже не было - ее ворочал клювом жирный грязно-перламутровый голубь.
- Ну-у? - спросил на следующий день Каракозин и опять же в присутствии
общественности.
- Очень своевременная книга! - ответил Башмаков. - Одно мне непонятно:
зачем надо было государственную тайну выдавать?
- Это ты для нас говоришь или для товарища майора? - Рыцарь Джедай
таинственно обвел глазами комнату, давая понять, что, вполне возможно, в
лаборатории установлены микрофоны.
- Для вас.
- Мы потрясены! Ты хоть "Архипелаг Гулаг" читал?
- Не без этого... - уклончиво ответил Башмаков, слышавший несколько
глав по "Голосу Америки".
- Ну и как?
- Нормально. Только атомная бомба тут при чем?
- Олег Тугодумыч, ты в самом деле не понимаешь?
- Нет.
- Государство, создавшее Гулаг, не имеет права на атомную бомбу!
Понимаешь, не и-ме-ет!
- Может, и так. Но почему же Иннокентий - или как его там? - настучал
именно американцам, которые, в отличие от нас, бомбу уже сбросили?! Тут
возникла неловкая пауза, и все посмотрели на Башмакова так странно, будто он
пришел на работу в балетной пачке и пуантах. Бадылкин-Чубакка по-оперному
кашлянул.
- На Хиросиму? - жалостливо уточнил Каракозин.
- И Нагасаки! - совершенно серьезно, даже с обидой добавил Башмаков.
И все вдруг засмеялись. Нина Андреевна хохотала почему-то громче и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг