маленький уездный городишко. Вечер, а еще не кончился даже конный авангард!
Роскошно, правда?"
В черном холодном небе плыла луна, воздух пах ошеломляющей осенней
прелью, и Чистяков пел, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, а душа
томится предчувствием единой для всех людей счастливой и безысходной доли:
Вот недавно - я вдовой уже была, Четырех уж дочек замуж отдала - К нам
заехал на квартиру генерал, Весь простреленный, так жалобно стонал...
"Четырех уж девок замуж отдала! Какая потрясающая точность деталей!.."-
передразнивала ехидная студентка Кутепова.
В одиннадцать вечера студентов гнали спать, они, естественно,
ерепенились, заявляли, что, будучи взрослыми, дееспособными людьми, сами
могут решать, когда им ложиться спать, с кем и ложиться ли вообще, что дома
они именно так и поступают. Им, разумеется, отвечали, что они не дома, что
из-за их ослиного упрямства и ребячества страдает производительность труда,
не высыпаются бригадиры и что за нарушение производственной дисциплины можно
запросто вылететь из вуза, куда они только-только с таким трудом поступили.
Потом нужно было с фонарями досматривать "бунгало", высвечивать каждую
кровать, чтобы в девичьих помещениях не было парней,- и наоборот. Студентка
Кутепова, целомудренно закрывшись одеялом до подбородка, во время каждого
такого обхода плаксиво объявляла, будто дома не засыпает вообще, пока папа
не поцелует ее в лобик, и требовала, чтобы именно Валерпалыч был ей "заместо
отца родного". Под общий хохот Чистяков целовал ее в пахнущий пудрой лоб, и
она тут же прикидывалась спящей.
Уложив студентов, аспиранты и преподаватели собирались в штабном
"бунгало", пили чай и вино, валяли дурака, хохотали, а то вдруг начинали до
хрипоты спорить о том, например, что означает фраза Чаадаева "Социализм
победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его враги". Или же
разговор уходил в совершенно другую сторону, и аспирант кафедры
фольклористики, "сокамерник" Чистякова по общежитию, Юра Иванушкин,
старательно акая или окая, рассказывал срамные сказки Афанасьева, пел
остросексуальные частушки и однажды уморил общественность, сообщив исконно
народную классификацию достоинств мужского имущества: "щекотун" - "запридух"
- "подсердечник" - "убивец". С тех пор Иванушкина так и прозвали - Убивец.
Он тогда канал под пейзанина и показательно презирал всех, имеющих
московскую прописку. "Вам-то, столичным,- причитал Убивец полудурашливо-
полусерьезно,- все само в рот лезет. Опять-таки ЦПКиО имени Горького,
гастроном имени Елисеева, метро имени Кагановича... А попробуйте-ка в школу
за десять верст по первопутку побегать... В страну знаний! Волки: у-у-у!"
Валера, ходивший в школу через дорогу, в самом деле начинал себя чувствовать
зажравшимся барчуком или, как выражаются в армии, человеком Московской
области, сокращенно - ЧМО.
Только потом, через год-два, совсем случайно, подмахивая
характеристику, он узнал: жил Убивец в приличном районном центре, родитель
его работал ни много ни мало директором крупного мясо-молочного комплекса, а
мать начальствовала во Дворце культуры. Элита, правда, уездная...
Спать расходились обычно часа в два-три, а в семь уже вскакивали,
умывались ледяной водой и, вибрируя от утреннего холода, расталкивали
невменяемо-сонных студентов, которые втихаря тоже колобродили всю ночь. И
ведь ничего: завтракали и, как выражалась Надя, бодренько отходили в поля,
трудились, а вечером все начиналось сначала. А теперь вот поспишь вместо
положенных восьми часов, скажем, шесть, и целый день скрипишь так, словно
тебя палками отвалтузили.
На правах сокафедренника каждую ночь Чистяков провожал Надю до
"бунгало", раскланивался и с протокольной учтивостью пожимал на прощанье ее
прохладную руку.
Мысль о том, что она снова может одним недоуменным движением
освободиться от его вахлацких объятий, заранее вгоняла Валеру в краску и
парализовывала все желания. Наде в ту пору нравилось изображать увиденную в
каком-то идиотском фильме молодую революционную женщину, до беспамятства
влюбленную в слово "товарищ". "До свидания, товарищ! - говорила она на
прощание понурому Чистякову.- Товарищ, выше голову! Скоро восстанет
пролетариат Германии, товарищ!.." Этим все и заканчивалось.
Однажды, кажется, за неделю до окончания сельхозработ, в поле случилось
ЧП - внезапно кончилась тара, те самые гигантские "авоськи", только теперь
для "кочанной культуры капуста". Материально ответственный начальник
совхозного склада запил, жена выгнала его из дому, и он исчез вместе со
связкой ключей от сарая, где хранилась тара. Работа встала, студенты
разбрелись кто куда, и тогда Чистякова отправили ходоком к начальству в
центральную усадьбу, поручив заодно купить аспирину и еще чего-нибудь для
простудившейся Наденьки Печерниковой.
Валера на попутке добрался до дирекции, устроил там бурю, пообещал
поснимать с должностей и все спрашивал, где у них тут телефон, чтобы
позвонить в обком партии, хотя, честно говоря, в те времена имел смутное
представление о том, что это такое, если не считать Надиного выраженьица:
"Обком звонит в колокол". Встревоженные буйным аспирантом, всуе упоминающим
священную аббревиатуру, совхозные начальники стали названивать в свое
неблагополучное подразделение, подняли всех на ноги - и кладовщик был
найден: он спал в том самом сарае на тех самых "авоськах" за дверьми,
запертыми снаружи на большой амбарный замок, причем связка ключей мистически
оказалась в кармане его телогрейки.
Уладив производственный конфликт, Чистяков заглянул в аптеку, добыл
аспирина и горчичников, в сельпо ему "свешали" полкило засахарившегося,
похожего на топленое масло меду, а в книжном магазине рядом с автобусной
остановкой в свалке произведений писателей- гертруд (так Надя называла
Героев Социалистического Труда) он нашел книжечку своего любимого Бунина с
несколькими рассказами из "Темных аллей".
В лагере было пустынно, только с кухни слышался смех и запах
подгоревшей гречки: кашеварили первокурсники, которые и яичницу-то толком
пожарить не умели. У забора два упитанных серых кота, сблизив морды, зловеще
гундели, но не решались начать драку.
Надя, очень серьезная, лежала в постели и читала с карандашом в руке,
на ней был свитер, она была бледнее, чем обычно, губы запеклись. Чистяков с
больничными предосторожностями скорбно присел на край кровати, положил на
тумбочку лекарства, мед и проговорил: "Бедная Надежда Александровна!"
"Ничего, товарищ! Я вернусь в строй, товарищ!" - улыбнувшись, отозвалась она
охрипшим голосом. "Может, еще чего принести?" - спросил Валера. "Большое вам
спасибо, товарищ!" - вымолвила Надя и закашляла. "Пожалуйста",- ответил
Чистяков и машинально, проверяя температуру, приложил ладонь к ее лбу, и
вдруг ему почудилось, что Надя не отстранилась, а, наоборот, чуть-чуть даже
подалась навстречу его руке. "Тридцать восемь,- пробормотал он и, словно
убеждаясь, провел пальцами по ее щеке.- Определенно тридцать восемь..." И
тогда Надя, повернув голову, коснулась шершавыми губами его ладони. Чистяков
почувствовал в теле какую-то глупую невесомость и наклонился к Наде, но она
отрицательно замотала головой, отчего ее не скрепленные обычной аптекарской
резинкой волосы разметались по подушке: "Нельзя, товарищ... Инфлюэнца!" Даже
в такую минуту она дурачилась. Валера ладонями сжал ее лицо и поцеловал
прямо в сухие губы. "Не надо же... Войдут!"- прошептала она. Чистяков на
ватных ногах прошагал к двери, набросил крючок и вернулся. Под свитером кожа
у нее была горячая и потрясающе нежная. "Занавески, товарищ!" - обреченно
приказала Надя, и Валера пляшущими руками задернул шторы с изображением
слонов, перетаскивающих бревна. "Товарищ, что вы делаете, товарищ! - шептала
она, обнимая его.- Боже мой, в антисанитарных условиях!" Старая панцирная
сетка, совершенно не рассчитанная на задыхающегося от счастья Чистякова,
гремела, казалось, на весь лагерь. А в то мгновение, когда они стали "едина
плоть", Надя прерывисто вздохнула и тихонько застонала...
Через несколько дней, возвращаясь на автобусах в Москву, сделали в
дороге вынужденную остановку: мальчики - налево, девочки - направо. Рядом с
Чистяковым- пристроился Убивец. "А ты. Чистюля, шустрый мужик!" - сказал он.
"Не понял",- отозвался Валера. "Вестимо,- согласился Иванушкин.- Перетрудил
головку-то..." Застегнулся и пошел к автобусу.
После этого разговора счастливые обладатели друг друга посовещались и
решили вести себя так, чтобы никто не догадывался об их отношениях, и не
потому, что боялись, а просто не хотелось ловить на себе любопытствующие
взгляды одряхлевших сексуальных террористов тридцатых годов и слушать их
туманные рассуждения про то, что последнюю кафедральную свадьбу играли в
59-м. "Конспирация, конспирация и еще раз конспирация!" - с исторической
картавинкой повторяла Надя.
Печерникова и Чистяков церемонно раскланивались, встречаясь возле
дверей факультета, на заседаниях кафедры садились в разных углах комнаты,
обедали порознь, даже старались на людях реже приближаться друг к другу, ибо
в сущности были очень похожи на два металлических шара из школьного опыта:
сдвинь их чуть ближе - и грянет молния...
Валера, наверное, совсем потерял бы голову, но ему приходилось
постоянно ломать ее над вечным вопросом влюбленного советского человека:
"Где?" Очень редко, когда Убивец уезжал в свой Волчехвостск к родителям
подхарчиться, просачивались в аспирантское общежитие, но Иванушкин имел
пакостную привычку приезжать совсем не в тот день, в какой обещал заранее,
поэтому следовало быть начеку, а это, как известно, не способствует.
Воротясь с большой спортивной сумкой, полной жратвы, Убивец щедро угощал
Чистякова и, глядя, как тот ест, задумчиво рассуждал о том, что научные
работницы, должно быть, очень темпераментны, потому что ведут сидячий образ
жизни и кровь у них застаивается в малом тазу. Валера, уминая чудную
колбасу, которая, по словам Убивца, прямо с папашиного комплекса идет на
стол членам Политбюро, не моргнув глазом отвечал, что по этой теории самыми
сексуальными являются сотрудницы сберегательных касс. "Почему?" - удивлялся
Иванушкин. "Потому что деньги вообще возбуждают",- отвечал Чистяков.
"Вестимо",- соглашался Убивец и, нагнувшись, подбирал с пола оброненную
Надину шпильку.
Иногда бог посылал ключи от чьей-то временно пустующей квартиры, и
Валере нравилось, как тщательно, всякий раз Надя прибирается перед
возвращением хозяев, стирая малейшие следы их великой и простой дружбы,
точно сами хозяева и не догадываются, зачем оставляют ключи двум молодым
влюбленным пингвинам. И только в самых исключительных случаях, когда молния
готова была жахнуть среди бела дня в многолюдном месте, они ехали в Надину
"хрущобу" и полноценно использовали те два часа, которые мамулек проводила
со своим новым спутником жизни в синематографе. Это у них называлось
"скоротечный огневой контакт", как у Богомолова в "Августе сорок
четвертого".
Надя очень любила всему, в том числе и самому-самому, придумывать
смешные прозвища и названия, из чего постепенно и складывался их альковный
язык: нельзя же размножаться, как винтики, молчаливой штамповкой! Так,
например, осязаемое вожделение Чистякова именовалось - "Голосую за мир".
Упоительное совпадение самых замечательных ощущений получило название
"Небывалое единение всех слоев советского общества", сокращенно "Небывалое
единение". Последующая физическая усталость - "Головокружение от успехов",
регулярные женские неприятности - "Временные трудности", а различного рода
любовные изыски - "Введение в языкознание".
Однажды мамулек вкупе с другом жизни на целый день уехала в Загорск -
приобщаться к благостыне истинной веры. Наши герои-любовники, естественно,
решили воспользоваться такой редкой возможностью и с комфортом разучить
доставшийся им на два дня индийский трактат "Цветок персика" в красочном
штатовском издании с картинками и установочными рекомендациями. Но вот в
момент "небывалого единения" внезапно раздался звук отпираемой двери и
послышались голоса в прихожей. "Опять что-нибудь забыла! - простонала Надя
и, набрасывая халат, распорядилась: - Будешь знакомиться! Я их задержу..."
Торопливо и бестолково одеваясь, Чистяков слышал, как за дверью мамулек
повествует о том, что на Ярославском вокзале случилась совершенно непонятная
трехчасовая пауза между электричками и что в Загорск они решили поехать на
будущей неделе, а сегодня посидеть просто дома. Надя пыталась внушить им,
что существует еще, например, Коломенское, куда можно добраться на метро,
работающем бесперебойно... Держать мамулька и ее друга жизни в прихожей
дольше было неприлично, дверь начала медленно приоткрываться, одевшийся
Валера заранее изобразил на лице радость знакомства с родственниками
девушки, за которой имеет счастье ухаживать, а в руки, чтобы скрыть дрожь и
волнение, машинально взял "Цветок персика". На супере красовалась цветная
фотография юной индийской пары, заплетенной в некий непонятный
сладострастный узел. "А это - мой коллега Валерий Павло...- светски начала
Надя, но, увидев обложку, осеклась и, давясь от хохота, смогла добавить
только одно слово: - Апофегей!"
Профессор Желябьев добил воображаемого идейного противника большой
ленинской цитатой и под ровный аплодисмент зала сошел с трибуны.
- Спасибо, Игорь Феликсович! - державно улыбнувшись, сказал Бусыгин и
несколько раз энергично ударил в ладоши, показывая залу, как нужно
благодарить докладчика за интересное выступление.
"Ковалевский, конечно, тоже воздал бы должное докладчику, но сначала
глянул в программу сверить имя-отчество, а этот на память шпарит, душегуб!"
- подумал Чистяков, мгновенно возвращаясь из Надиной "хрущобы" в большой зал
ДК.
"Я очищу район от всей коррумпированной дряни! - Эти слова БМП произнес
сразу после своего прихода, на первом же бюро райкома партии.- Кто не хочет
работать по-новому, пусть уходит сам. Сам! Когда за дело возьмусь я, будет
поздно..." Чистякова коробила даже не показательная жестокость нового шефа,
странная для нынешнего поколения аппаратчиков, а святая уверенность Бусыгина
в своем праве определять тех, кто нужен, и карать тех, кто не нужен. Словно
прибыл БМП не из подмосковного городишка, где, извините, та же Советская
власть со всеми ее достопримечательностями, а из некоего образцового
царства-государства, эдакого Беловодья, которое сам создал и которое дает
ему право учить прогнивших столичных функционеров уму-разуму...
"А может быть,- размышлял Валерий Павлович,- нас просто всех порешили
убрать, вроде того как меняют поколения компьютеров или телевизоров? Такое
уже было... А для удобства прислали эту, как точно выразился дядя Мушковец,
машину для отрывания голов. Но почему же тогда просачиваются слухи, будто у
БМП напряглись отношения с благодетелем и однокашником, посадившим его в
райком? Что это? Надерзил по врожденной хамовитости или приобрел слишком
большую популярность? Народу ведь нравится, когда летят головы, люди и
бокс-то любят за то, что на ринге кого-то лупят по морде, кого-то, а не
тебя... Или совеем другое: Бусыгин сам запускает дезу, чтобы расшевелить и
выявить прикинувшихся друзьями ворогов?.. Впрочем, нет, для него это слишком
тонко..."
- Проснись и послушай! - Мушковец толкнул Чистякова в бок. Валерий
Павлович очнулся и напряг слух.
- Вот поэтому-то,- вещал БМП,- я и попросил профессора Желябьева
написать свой доклад так, как подсказывает ему партийная совесть, и не
показывать никому, даже секретарю райкома. А то, знаете, начеркают,
насоветуют, люди потом слушают и ничего не понимают...
Зал захлопал. И докладчик пробирался на свое место в президиуме сквозь
бесчисленные поздравительные рукопожатия. Желябьев всегда отличался
нервической интеллигентской дисциплинированностью: приказывали - бегал
согласовывать каждое слово, приказали быть самостоятельным - выполнил.
Только откуда знать Бусыгину, что вчера вечером Игорь Феликсович тайно
звонил Чистякову и слезно умолял просмотреть докладец хотя бы по диагонали,
так, на всякий случай...
- Итак,- продолжал БМП,- научная база для серьезного разговора у нас
имеется. Хорошая база. Без науки мы сегодня никуда. Но и без живого
практического опыта тоже никуда. А носитель опыта - человек, конкретный
человек! Вот давайте людей и послушаем. Разучились мы, по-моему, за
последние годы людей-то слушать!..
Зал снова зааплодировал. Начались прения. Первым выступил директор
Дворца культуры завода имени Цюрупы. У них там в актовом зале недавно
вдребезги грохнулась большая хрустальная люстра, висевшая с прошлого века.
Так вот, оратор сравнил падение культурных запросов трудящихся с падением
этой самой люстры. Всем очень понравилось, и Бусыгин, пошептавшись с
Иванушкиным, сделал какую-то пометку в блокноте. Хмурый официант, похожий на
огромного стрижа, менял стаканы с теплым чаем, менялись на трибуне и люди.
Наконец объявили перерыв, и участники конференции метнулись к буфетным
стойкам и лоткам книготорга, а президиум проследовал в комнату за сценой.
Там в отличие от недавних времен не было севрюжно-икорного разврата, но
имелись бутерброды с югославской ветчиной и крепкий чай. Бусыгин нехорошо
обвел взглядом стены, обшитые темным деревом, мягкую финскую мебель,
задержался на авторской копии известной картины "Караул устал", усмехнулся и
бросил:
- Прямо-таки апартаменты...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг