развешенные для просушки сети, которые тут, верно, были, и подмыть
кое-какие из прибрежных домов. Я видел обвалившиеся стены с сеточкой
дранки, видел разметанную у остова пирса стоянку лодок и катеров, частью
выброшенных на берег, а частью, видимо, затонувших.
Очередной проезжаемый сад показался каким-то особенно обильным, и я
притормозил набрать черешни. Медовые шарики на длинных тонких стебельках
торчали из корявых веток и из гладкой коричневой кожи самых стволов. А ведь
это последний такой урожай. Сколько сотен и сотен проб, миллионов черенков,
чтобы водянистая пресная оболочка на ядрышке сделалась упругим мясом цвета
розового янтаря. А за сколько лет элитные, коллекционные, призовые,
гордости и кормильцы, на чьем товарном виде взошли эти сбитые, как поросята
от хорошей матки, особнячки, - через сколько лет и зим наплодят они
беспризорный дичок?
Я наелся от пуза и набрал два с половиной ведра с собой - на большее
не хватило терпения, хотя ягода была просто невероятной. В сумерках развел
костер на берегу. Утренний ветер стих, волнение улеглось. Море шевелилось
едва-едва, я его еле слышал.
Я остался в этом городе еще на день. Бродил по его бульварам,
прибежищу курортных толп и одиночества межсезонья, здесь сейчас царили
зеленые тени от куп неподрезанных акаций. Гипс белых старомодных баллюстрад
все еще оставался белым, смерчик крутил желтоватую рваную бумагу. Я
присмотрелся - это когда-то была газета, теперь выцветшая и вылинявшая. В
киоске на площади я взял себе темные очки да пару про запас, нахлобучил
широкополую шляпу из соломки. Попечалился перед белой будочкой с вывеской
"Мороженое". Широкие пологие лестницы и спуски привели меня к порту.
Пассажирский порт все еще держался франтом. Издали он казался стерильно
чист, вид стеклянного здания вокзала не смог испортить даже вломившийся
несуразный автобус, прямоугольный, как кирпич. Должен сказать, что
повторяемость подобных картин начинала потихоньку действовать мне на нервы.
Не знаю уж чего, но я ждал каких-то новых видов, каких-то перемен, может
быть, быстрейшего разрушения, что ли, но мир продолжал и продолжал
напоминать заколдованное спящее царство, лишенное всякого движения - и даже
движения к смерти. Я говорил себе, что прошло не так уж много времени, но
звучало это малоубедительно.
Я не пошел на аккуратные голые причалы. Втайне я надеялся, что там
будет стоять хотя бы один из тех поражающих воображение лайнеров-айсбергов,
на которые поднимались избранные, чтобы увидеть земли за морями. Тогда бы я
забрался внутрь, побродил по коридорам, трапам, отделанным красным и черным
деревом, посидел бы в барах и люксах, где, по моим представлениям, должны
быть сплошные никелированные трубки и надраенные латунные ручки... Но,
подумал я, развернувшись к грузовому порту, к мачтам и ржавым пакгаузам,-
но в действительности, в той реальности, которая и есть настоящая правда,
которую мы не станем приукрашивать золотистой видимостью, мишурой и
лакировкой, которая нужна нам для более реального осмысления
действительности и действительного отчета об окружающей реальности, - в
этой правде нам не следует ломать шапку перед внешним, ну чисто внешним
блеском и лоском, нам следует смотреть вширь, смотреть вдаль и вглубь, нам
следует поражаться изысканнейшим в своей целесообразности обводам и
исполинским магнитам, и лоснящимся шатунам с фонарный столб, и рулям и
килям, и всяким там маховикам. Трам. Этой воплощенной в металле мечте.
Тр-рам. Этой силище, обузданной, покоренной и направленной на.
Тр-рам-нам-нам! Этой укрощенной стихии. И грудь полна ветром... и
мозолистые ладони на штурвале... Трр-рам!.. штурвал в надежных мозолистых
руках. А шик-блеск не для нас, мы его не замечаем. Трам, трам,
трам-пам-пам! И стяги на клотике раздвигающего океан гиганта... Тр-рам,
тр-рам... и душа, взмывая...
Риф, все это время поглядывавшая на меня то с одной, то с другой
стороны, наконец забежала вперед, села на хвост и зарычала. Я приставил
левую и напряженно взял на караул. Потом сделал направо и, щелкнув
тапочками, отсалютовал здоровенной оббитой тумбе кнехта.
- Да нет, Риф, я в порядке. Это я так шучу. Настроение, понимаешь,
радостное. Ну, не бойся, дурочка, ну...
Она подскочила, лизнула руку, припала на передние лапы, зовя играть.
Мы побежали с криками и лаем. Звуки метались над плитами причала, глохли в
штабелях контейнеров, отразились от невероятной стены из сложенных бочонков
- их тут миллион, наверное, был, - попробовали взлететь к верхушкам
портальных кранов, расставивших членистые ноги, но не достали, скользнули
вниз и рассыпались над морем.
...Я сидел, обхватив колени, на самом краю последнего волнореза.
Позади был берег и город. Позади было много естественного и искусственного
камня, много ржавого железа, стекла, обработанного дерева, было много нефти
и производных от нее. Впереди был только горизонт. Полоса зеленой воды,
полоса синей и - далеко-далеко - полоса черной, будто там пролита тушь, или
собирается гроза. Но облаков не было - свод чистым краем падал к полоске
черной воды. Я надеялся увидеть дельфинов, но и дельфинов не было. Море
терпко пахло, разогретое дневным жаром, всплескивало в щелях, ерошило
нежную бороду водорослей. В абсолютно прозрачной воде мелькали черные
рыбки, извиваясь всем телом. Их домом была растресканная туша волнореза. А
моим? Квартира в городе, в который я не вернусь? Чужая, слегка обжитая мною
дача, мой фургон или палатка, которую я могу поставить, где мне вздумается,
- хоть, переплыв море, на той, южной земле? Я читал, что ощущение родины
зиждется на памяти десятков поколений, проживших примерно в одних природных
условиях. Значит, в Канаде, скажем среди березок и перелесков, крутых полей
и спокойных речушек я тоже буду чувствовать себя вполне комфортно в этом
смысле? Выходит, дело только в породах растительности, животных, климате и
рельефе?.. Я подумал, а что, - взять здесь подходящую фелюгу, какой-нибудь
солидный катер или моторную яхту, разобраться в ней, что и как, и -
двинуть. И пропади оно все пропадом. Да и, собственно, что - все? А?
Но тут же я испугался. Я ведь ничего этого не знаю. Не знаю обращения
с картой, счисления курса, порядка астрономических наблюдений. Да и с
кораблем разберусь ли... Нет, нет, неразумно, вспомни, ты сам отбросил эти
мысли когда-то. Неразумно, твердил я, возвращаясь через весь порт и город к
грузовику. Попросту неразумно, да, так. Ведь верно же?
Меня вдруг обуяла дикая злоба. Я загнал Риф на место, вскочил сам. Два
часа я жал и жал - несся, почти не разбирая дороги, дважды чудом
удерживаясь на зигзагах. Мне было наплевать на деревеньки и сады, на моря и
города. Я ненавидел их. Я ненавидел все. Я не нужен вам? Сами по себе? Ну
так и вы мне не нужны. Крутитесь, зимуйте, цветите, изменяйтесь,
разрушайтесь, - сколько угодно. Сколько угодно.
Шоссе завиляло, взбираясь на возвышенность, и это отчасти отвлекло и
успокоило меня. Пришлось включить фары и ехать медленнее. Возле поворота я
увидел площадку, достаточно ровную, чтобы на ней заночевать.
10
Все. Я осторожно положил провод на землю, посмотрел вниз. В огромной
котловине почти не было свободного места. Прямоугольно змеились
трубопроводы. Путаница проводов. Крыши маленькие и крыши большие.
Серебристые тела нефтехранилищ - шары и узенькие (отсюда) цилиндры, и
цилиндры широкие, будто прихлопнутые, вогнанные в землю гигантской ладонью.
Две ракеты в стендовых формах - две ректификационные колонны. Ржавая
двадцатиметровая труба на растяжках, в стороне, за отдельной оградкой, -
потухший факел,
Нефтеперерабатывающий комбинат.
Непонятно, как все это уцелело тогда, в самый момент. Непонятно также,
как все это уцелело потом, ведь продукты - я проверил - все время
находились в трубопроводах, и достаточно было бы малейшего...
...искра; ветром сорвало лист железа с крыши, он ударился в чуть-чуть
недозавинчеиный сосок контрольного крана - искра; со склона скатилась глыба
в долину, снеся взращенный забор, влипла в бок хранилища, треснувший совсем
чуть-чуть, - искра; крюк, которому оставалось ржаветь совсем чуть-чуть,
доржавев, хрустнул...
Но ничего такого, равно и роковой зимней бури, весеннего паводка,
селевого потока и подвижек коры не случилось, и поэтому прибыл я.
Разложенных у ног проводов было много, все они начинались там, а
кончались здесь. Я два дня разносил и устраивал ящики, одинаковые, ничем,
разве что добротностью, не примечательные деревянные ящики болотного цвета,
и долго возился с подключениями и проводами. Вез это я проделывал с
осторожностью. А до этого два дня экспериментировал вон за тем холмом, и
теперь земля там изрыта разного диаметра воронками, а одной скалы нет.
Взрывчатку и принадлежности к ней я нашел в складе у самой дороги. На
следующий день, когда уехал из приморского города. Склад - бетонный
капонир, въезд под землю неизвестно куда. Почти все двери в капонире,
снаружи и внутри, оказались, к удивлению моему, открытыми. Я, впрочем, не
исследовал детально, куда-то сгинуло мое прежнее любопытство к таким
местам, а найдя взрывчатку, удовлетворился этим. К торцу каждого ящика был
прилеплен ярлык, и было немножко странно видеть его, означающий, что передо
мной всего лишь вид товара, имеющий артикул и утвержденный в таком-то году
стандарт, как мыло или зубная паста. Она и была похожа на мыло, - грубые
серые бруски, отдающие на дневном свету коричневым. Но в конце концов,
рассудил я, все так и есть. Поскольку в природе взрывчатка существует, то,
следовательно, кто-то ее произвел и кому-то продал, а тот, воспользовавшись
частью покупки, остаток должен был где-то хранить. А если она где-то
хранится, то почему не там, где я ее нашел? В соседней бетонной комнатушке
в коробках твердого картона лежали детонаторы и короткие, как связка
щетины, пучки лакированного шнура, и мотки проводов.
Все. Вот теперь действительно все. Осталось соединить вот эти два
проводка, на концах которых я предусмотрительно сделал дна упругих
крючочка. Общий провод и провод с клеммы одного из моих запасных
аккумуляторов. Я распрямился, чтобы взглянуть в последний раз. Риф
недовольно лаяла в кабине, но я ее не выпускал. Итак, фейерверк.
Сейчас...
...я бродил там, задирая голову и дивясь, взбирался и плевал вниз;
перелистывал успевшие пожухнуть линованные страницы с выцветшими чернилами;
бил кулаком в гулкое железо и слушал звук; разгуливал по залам со стенами
от пола до потолка в шкалах и циферблатах и пытался жать на мертвые кнопки
и дергать мертвые рубильники; выворотил турникет в проходной, это - с
особенным удовольствием...
Сейчас...
...вспухнут и лопнут шары газгольдеров, и опрокинутся мачты на
растяжках, и, сильнее и сильнее кренясь, обрушатся ракеты-носители вместе с
фермами, плеснет оранжевым нефть, поднимутся черные облака, и прилетит удар
- будто откупорили вселенскую бутылку с шампанским...
Сейчас. У меня не хватило духу решиться. Что и говорить, это не часы.
И не бутылкой в телевизор. И не - был такой случай - длиннющий рефрижератор
с моста. А ведь это был уже вызов умершей цивилизации, вдруг понял я. Вызов
ее памяти. Ее величию и духу. Или я еще не выкарабкался из своего тесного
однокомнатного мироздания? Или мщу кому-то? Но кому и за что? А ведь это...
Тут я поймал себя, что элементарно боюсь. Трушу. Параллельно с трепетом по
поводу задуманной акции я, оказывается, еще и еще раз прикидывал примерный
разлет осколков и обломков, - не заденет ли. Тогда, обозлившись, вдел
крючки друг в друга. Еще, может, и не сработает... Но они соединились с
легким электрическим треском, звук был очень слабый, однако я - несмотря ни
на что я знал: этот звук мне запомнится навсегда.
Вечером мы уже находились километрах в ста на запад. Временами я
оглядывался, полностью, конечно, отдавая себе отчет в бессмысленности
попыток увидеть столб дыма за кромкой неровного горизонта. Однако первые
двадцать, а то и больше километров я видел его,_ уползающий в безветрии в
зенит, разносимый там верхними ветрами.
Это действительно оказалось грандиозно.
Это действительно оказалось грандиознее любых кинокадров, потому что
никакой экран не дает истинного масштаба, не дает полноты. Да, вспухли и
ушли в небо хранилища. Да, упали колонны - одна прямо, а другая внутрь
себя, еще в падении разваливаясь на куски. Да, - но гораздо раньше, чем я
думал, - накатился удар - первый, а потом там продолжало лопаться,
загораться, рваться и скрежетать, и наконец, хотя я вовсе этого не ожидал,
не делал так, не хотел, - наконец там взорвалось все.
Это было грандиозно. У меня нет слов, чтобы описать. И у меня не
хватило сил досмотреть. Я развернул, едва не завалив, машину и погнал
прочь, однако километра через три начал оглядываться.
...и встанут рощи, и падут горы, и камень превратится в песок, а трава
прорастет травой; и пройдет так много времени, что на месте старого
упавшего и сгнившего дерева-великана успеет проклюнуться, вырасти, упасть и
сгнить следующее; в середине каждого года с ночного неба будут сыпаться
пригоршни ярких угольков, а новая суша перегонит податливое море на место
старой...
Я развел костер прямо на дороге, на асфальте, сухом и растресканном,
как змеиный выводок. Это был горб шоссе, я хорошенько осмотрел его, прежде
чем разбить лагерь. Кроме какого-то пугливого зверька, юркнувшего за сарай
у дороги, а от сарая в степь, когда я начал отдирать доски для костра, -
кроме него животных поблизости не наблюдалось. Риф тоже не выказывала
беспокойства, но я все же положил рядом автомат, невесело усмехнувшись
себе.
После ужина еще грыз что-то, орешки из пакетика, улегшись под
звездами. С юга наползала пленка тонких высоких облаков. Риф еще некоторое
время дулась, не забывшая обиды, что я ее запирал, и испуга от взрыва, но в
конце концов пришла и улеглась, как обычно, в ногах. Я уснул, недовольный
собой и всем на свете, а потом провод обвился вокруг ноги и тянул, тянул
вниз, где... вдали волны уже не катятся, а застыли беззвучной оцепенелой
рябью, и я лечу... задыхаясь от страха, в... оглушительный столб брызг и
пламени, а вода...
Риф отпустила угол пледа и опять гавкнула над ухом. По лицу, по груди,
по дороге и по кустам на обочине молотили тяжелые одиночные капли, грозящие
вот-вот сделаться очередями. Спросонок я на четвереньках кинулся к машине,
боднул протектор, прикусил язык. Наконец влез, впустил Риф, завел мотор и в
полной черноте на ощупь включил печку. Молний почему-то не было. Это был
тихий дождь. В кузове я не стал переодеваться, только вытер полотенцем
голову и, прихватив бутылку коньяку, спустился обратно в кабину. Вакса
залила стекло. Изменчивые струи серебрились от лампочки - и только. Я не
видел даже капота. Выключил свет и сидел, согреваясь печкой и коньяком. Риф
тяжело вздохнула и завозилась. Я положил ей руку на голову, сказал что-то,
она засопела. У меня не было никаких мыслей, абсолютно никаких. Я сидел,
пил, слушал дождь. Когда в кабине стало душно, спустил свое стекло до
половины, и дождь сделался слышнее. Я по-прежнему ничего не видел - не
видел даже собственных пальцев, когда подносил их к глазам. Хмель не брал
меня. Я выцедил бутылку всю, до капли, бросил в окно, она глухо разбилась.
Прошло время, когда я трясся над каждой оставляемой кучкой мусора,
закапывал и сжигал. Мне захотелось прилечь на руль и заплакать, и я сделал
это.
11
Полосатый столб с гербом стоял незыблемо - и ветра его не свалили, и
дожди не подмыли. Единственное - он был пыльным.
Я не стал ни идиотски топтаться вокруг него, ни обтирать рукавом пыль
с герба, ни - боже упаси - прикручивать к его бело-черной ноге пиропатрон.
Я даже не остановился, а лишь слегка притормозил перед полосатым же
шлагбаумом, чтобы переломить его, не попортив машины. Выходить поднимать
шлагбаум мне было лень, да и наплевать.
Это было вчера. А сегодня мы с Риф ужинали перед костерком в рощице,
тополя которой горели точно так же, как и тополя покинутого Отечества. Они
и росли так же - протянутые к небу пальцы, - ни в малейшей степени не
заботясь, что рождены соками чужой, хоть и во времена оны дружественной
сопредельной земли. Для Риф я подстрелил кролика, а сам ел какие-то
консервы из магазинчика в деревушке поодаль. Там была прорва
разнообразнейших банок, но я взял лишь несколько, уверяя себя, что беру на
пробу и, если понравится, затарюсь как следует, но на самом деле мне просто
вдруг стало все равно, что есть.
Непонятная апатия владела мною последние дни. Я почти не продвинулся
по намеченному маршруту. Подолгу лежал по утрам, перестал играть с Риф, и
главное - будучи в чужой, никогда не виданной стороне, не находил в себе ни
малейшего интереса к ней. Я проехал несколько деревушек и маленький
городок, при дороге стояли непривычно яркие щиты с непривычными буквами, на
прилавках непривычных магазинчиков съежились непривычные товары, но что-то,
видимо, случилось со мной. Я тщетно пытался обрести себя прежнего - жадно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг