перевязываться - укус оказался глубокий - я вышел па лестницу, чтобы идти
вниз. Эта квартира на четырнадцатом этаже была последней. Овчарка уже
стояла, лапы у нее подгибались, но она зарычала и попробовала опять
прыгнуть. Я повалил ее, пристегнул к ошейнику карабин, а брезентовым
ремнем-поводком связал лапы; ремень с карабином я снял с гвоздя в передней.
Подхватил ее под мышку и стал спускаться, придерживая за загривок. Она
рычала и норовила укусить, но была еще слаба. Сука, очень крупная и почти
черная, по виду ей года полтора-два с половиной, может, чуть больше.
Пройдет несколько месяцев, да что там - недель, и со всех них слетит
прирученность и одомашненность и любовь к старшему брату и хозяину -
человеку, которую, подумал я, он выдумал себе сам. А мне нужна собака.
Умная, хорошо выдрессированная собака, привыкшая жить с людьми в одном
доме. И нужны щенки от нее, ибо собачий век короток.
Дождь на улице моросил не переставая, мелкий, скучный. Одиноко мок мой
фургон, голуби, нахохлившись, сидели под карнизами. Я устроил овчарку,
расстелив для нее роскошную шубу, добытую из шкафа в моем новом жилище.
Собака рычала, но кусаться больше не пробовала, видно, сообразила, что я ей
не враг. Я привязал ремень к батарее, поставил в плошке кусок растаявшего
мяса из холодильника, в другую налил воды. Будет она минеральную? Потом
осторожно распутал ей лапы. Выходя, услышал, как она начала шумно лакать.
У парадного остановился, подставил лицо дождю. Псина была тяжелой, да
и вообще я приустал. Начало болеть и дергать в руке, я даже засомневался,
смогу ли продолжать начатое. Но других планов у меня не имелось.
Собственно, все мои планы начинались со слов "через пять дней". Только не
нужно сейчас думать о том, сколь ничтожны мои усилия. О том, что я не
смогу, не сделаю, забуду и не додумаю, куда и к кому не успею. Я сделаю то,
что сделаю. Я буду делать изо всех сил. И ведь была же у меня на эту тему
еще какая-то мысль. Перед самым тем, как эта псина на меня кинулась.
Что-то... ну, бог даст, вспомню.
Я крепко вытерся рукавом. Свитер на плечах и на спине уже промок. Этот
дождь еще грязный. С радиацией, со фтористыми соединениями и с
сернокислыми, и... и... и... и... Боже мой, ну хоть что-нибудь оставил
после себя человек, чтобы природа была благодарной ему теперь? Я вошел в
следующий дом. Странно, рука совсем не мешала. Только первое время, а потом
я про нее забыл. Всадить жало ломика, отжать дверь, ударить плечом... Было
15.09.
В 23.37 я притащился домой. Я больше не мог. К тому же у меня
кончились свечи, и пришлось брести по улице в кромешной тьме пасмурной
ночи, я спотыкался и шлепал по лужам, и потерял ломик. Еле отличил свой
собственный дом, но нужно было переодеться в сухое, и поэтому я сначала
пошел в свою квартиру, в которой знал, где что искать. Из-за темноты все
здесь было по-другому, не как вчера, а наоборот, домашнее и родное, будто я
просто поздно вернулся и сейчас залезу в горячую ванну, а потом еще выпью
стакан нагретого вина. У порога так и валялись оброненные мною свечи, я
подобрал несколько штук, переоделся при их раскачивающемся свете. Но мне
было холодно, чертовски холодно! Стакан горячего вина, думал я, с лимоном и
корицей. С гвоздикой. Глинтвейн. На бутылку - шесть гвоздик и шесть
кусочков сахара.
Я бормотал, путаясь в штанинах, и позже, перебегая ко второму
подъезду. Страшно испугался в первый момент, когда в темноте зажглись
собачьи глаза - рубины, золотые на дне, - и послышалось приглушенное
рычанье.
- Ну, ну, милая, - я даже не обратил внимания, что рычала она скорее
дружелюбно, чем угрожающе. Мне было очень-очень холодно.
У десятка слепленных вместе свечей оказалось достаточно сильное пламя,
чтобы согреть мне вино в эмалированной кружке. Я пил, согревался и
обжигался, но до конца согреться никак не мог. Впрочем, несколько лучше мне
все-таки сделалось. Теперь я услышал равномерное постукивание из того угла,
где была овчарка.
- Ах ты, милая моя, да ты хвостом виляешь. Это ты правильно. Давай
признавай меня, нам с тобою хочешь не хочешь - дружить.
Ну вот, подумал я, собака - друг человека. Привязанный друг человека.
Ах ты...
- Встает вопрос, - я сделал большой глоток, - как мне тебя именовать?
"Я назову тебя Пятницей", ха-ха. Пятница... А знаешь, это идея. Будешь ты
Риф. Правда, по слухам, у Робинзона был кобель, но я не стану склонять твое
имя, и получится, что оно женское. Есть ведь женское имя Персиваль? Или
Эммануэль? Или нет? Но неважно. Все, ты Риф. Отныне и до конца дней твоих.
Или моих... Кто - Риф, кого - Риф, кому - Риф, и так далее. Поняла? Э-эй,
Риф, Риф! - позвал я. Она тихонько зарычала.
Кружка начала жечь пальцы, и я поднялся с пуфика перед
импровизированным очагом. Объединенный факел из свечей взметнул пламя на
полметра. Я его потушил, стало гораздо темнее.
- Надо делать камин, - сказал я овчарке.
Нет, похоже, все старания мои напрасны. Ни болтовня, ни вино не
помогли мне. Иного и не следовало ожидать, подумал я.
Я прошел в ванную и снял там повязку с руки. Последние несколько часов
руку прямо-таки сводило от боли. Я уже перевязывался раз в одной из
квартир. Я открыл аптечку и проглотил несколько успокаивающих таблеток. Не
много - потому что уже пил там, где перевязывался. Место укуса вспухло еще
больше, и краснота поднялась до локтя. Некоторое время я смотрел на руку,
борясь с желанием взять молоток и раскроить собаке череп, затем насыпал еще
растолченного стрептоцида и стал раздирать обертку на новом бинте.
Спас я себя сам - больше было некому. В ту же промозглую ночь, так и
не сумев уснуть, с гудящей от снотворного головой, я вооружился скальпелем
и пинцетом и - откуда что взялось! - полоснул по яблоку опухоли точно в
середине. Возможно, мне помогла кружка какой-то крепкой выпивки, которую я
сглотал предварительно. Я плохо соображал тогда. Тою же целебной жидкостью
плеснул на кровящее развороченное мясо - когда очухался от последствий
собственной храбрости. Пинцетом вытянул из раны шерстяную нитку, затем еще
одну. Куски моего свитера. И даже зашил себя сам обычной иголкой. Мокрая
шелковая нить скрипела, проходя сквозь кожу, и роняла капельки то ли
бренди, то ли рома - того, в чем я ее вымочил. Самое время для укола против
столбняка, подумал я иронически. Под конец успел только допить, что еще
оставалось на донышке пузатой бутылки.
...Последняя свеча светила мне. Я лежал и смотрел, как она оплывает, и
так же оплывало во мне сознание, растворяясь в жару. Слезы капали. Слезы.
Откуда это? Струйка звенела. У меня начался бред, я отчетливо ощутил его.
Еще услышал, как за изголовьем завыла собака, которую я сегодня нарек Риф,
Или это было до?..
Мой бред
- чего же гнусно выбираться из этой жижи. Так бы и сидел там. Но надо,
надо, сколько можно торчать посреди болота, точно гнилой пень. Меня ждут на
берегах, на кочках, на трибунах. Ой! Я голый. Сейчас коричневая жижа
стечет, и все увидят, что я... нет, есть рубашка. Белая ослепительная
сорочка с черной в горохах бабочкой. И... и все. То есть совсем все.
Ничего, я прикроюсь роялем. А пока что задумчиво смажу со щеки розочку из
земляничного крема и засуну ладонь в рот целиком. М-м, замечательно.
Прохладно и вкусно. Две поливальные машины подкатывают мне красный рояль.
Полейте, пожалуйста. Жарко, полдень. Из болота торчат пучки кенгу-риных
хвостов - это пампасская трава. Я аккуратно вынимаю себе зубы по одному
(боже, чем я буду есть, но не оставлять же так - еще подавишься) и сажусь к
роялю. ПЕРЕСТАНЬТЕ, ВАМ ГОВОРЯТ! Я ТАК...
...синие, синие, синие сверкающие тюльпаны из отборного льда. Из
синего сверкающего льда. Синий, синий луг тюльпанов из синего сверкающего
льда. Мне - в баню. Ничего не видно. Сухой пар, я пересыпаю его из ладони в
ладонь, и на руку мне падает крышка рояля. Оооо! Как больно, меня в этом
самом месте кусала собака. Или это было до?..
Пар.
Сухость.
Ненавижу ощущение сухости в ноздрях. Это ничего, что я голый? В бане
не продохнуть из-за сухого белого пара. Молоко... Мне два стакана с
тюльпанами.
...но я еду в тумане. Странная какая-то машина - одни кнопки. Но
красивые. Как у той хитрой губной фисгармонии, которую мне не купили
двадцать пять лет назад. Теплое пиво хорошо для горла, а от холодного
бывает ангина. Стоп. Дубль два! Вы! Эй, вот вы, там! Не наваливайтесь на
дверь, вы же видите, у меня попала рука!
Нет, никто не обращает внимания, будто так и надо. Короткая рубашка.
Нэн Катти Сарк. Голая ведьма! Горячая. Тугая. Тяжелая. И... и... и... и...
МЫ ПРЕКРАЩАЕМ НАШИ ПЕРЕДАЧИ! МЫ ПРЕКРАЩАЕМ ПЕРЕДАЧИ! МЫ ПРЕКРАЩАЕМ НА...
...конечно, зеленая. Иначе откуда у нее рога? Д-зззз-зззз'нь!..
"Нелепая смерть. Тут глубины - от силы метр. Если бы он смог чуточку
приподняться..." - "Его придавливали ордена в рюкзаке". - "Н-да. Нужно
вскрытие. И прочие формальности, почетный караул там, то, се... да вы
знаете".
...вит, давит, давит, давит, давит, давит, давит, давит (дайте мне
крест!), давит, давит, давит, да- (Дайте Мне Крест) -вит, давит, давит
(ДАЙТЕ МНЕ КРЕСТ), давит, (Не держ... Не держите мне руку! Дайте мне
крест!), дави... Отпустите РУ-КУ! ДАЙТЕ МНЕ КРЕЕЕ-ЕЕЕЕЕ!...
...ит.
Сморчок, звон, пустырь.
Перезвон.
4
Неделю я болел. Сутки валялся в бреду, еще сутки еле ползал от
слабости. У меня, без сомнения, было заражение крови. Почему я выжил - не
знаю. Видимо, успел-таки в последний момент со своей варварской хирургией.
Риф, навывшись в углу, лаяла и рвалась, а на второй день только
поскуливала. Вообще, это было поучительно - болеть одному-одинешеньку.
Умирать в одиночку. Когда на третье утро я почувствовал, что могу
передвигаться относительно легко, и вышел на улицу, миропонимание мое
весьма отличалось от того, каким оно было пять дней назад.
Было очень ровное небо над головой. Столько обещающее, что дух
захватывало у человека, чуть не потерявшего его сейчас, свое, едва
обретенное. На лужи нельзя было смотреть. Их разлитое золото ослепляло,
отражая лучи, проскользнувшие сквозь очистившийся воздух. Сколько старушке
понадобится времени, чтобы зализать раны? Я еще увижу обновленную Землю.
Два следующих дня я провел, набираясь сил, не предпринимая дальних
вылазок. Появилось очень много птиц. Не только типично городских, но и
сороки, и откуда-то, неужели с реки, даль-то какая, - чайки, и кружили
какие-то явно соколиной породы, высоко, не разберешь. Свистяще-щебечущая
мелочь заполняла утра непривычным слуху ором.
Итак.
Всего я взломал двери в четырех домах, включая свой, пятый только
начал. Скольких тварей выпустил, не считал. Вывод. Я мог бы вообще ничего
не делать, что бы изменилось? Меня настолько поразила многомерность этой
очевидной мысли, что я добрую минуту простоял как вкопанный, а Риф дергала
и тянула поводок. Значит, я успокоился? Значит, не было никакого
искупления, если цена ему - четыре с лишком дома, пятьсот с чем-то квартир?
А какая тогда должна быть цена? Сколько? И я не испытываю угрызений? Я
внимательно и не спеша продумал все эти соображения и решил: да. Да,
успокоился и не испытываю, и никакого искупления не было. А что было? Не
знаю. Может, продолжение суеты? Нервозности? Въевшейся и всосанной
потребности чувствовать на горбу груз? Службы, привязанностей, неприятий,
вер, неприятий, потребности в общении, потребности в одиночестве,
жестокости, милосердия... Милосердия. Но что эгоцентризм как не тот же
груз, даже если он - единственный оставшийся способ существования?
Так или иначе, но ценность моей собственной жизни в моих собственных
глазах чрезвычайно возросла за те сутки, когда я бредил синими тюльпанами.
Нас осталось двое - я и планета, на которой я живу. Она у тебя есть,
твердил я про себя, есть, есть! Никто не отнимет, никто не запретит, не
заточит тебя и не зашорит тебе глаз!..
Я все никак не мог в это поверить. Странно, верно? Я и сам удивляюсь.
По прошествии недели, когда мы подъели практически все, что не успело
испортиться, у меня были уже четкие соображения, как конкретные, так и
перспективные. Я туго перебинтовал предплечье, усадил Риф в кабину рядом и
- поехал по городу.
Но стоит упомянуть о двух важных предварительных событиях. Во-первых,
я разбил часы. В квартире их имелось еще пятеро, так что акт носил чисто
символический характер. При сем была откупорена бутылка самого лучшего
шампанского, какое я только смог найти в близлежащих магазинах. Я стоял над
остатками изящных часиков и вспоминал, как в первый день беспокоился об
отсутствии эталона времени. К чести своей, я, кажется, беспокоился не
очень. Здесь же я порешил никаких моментов "ноль" не запоминать и счет дням
не вести. Это все во-первых..
Во-вторых, я проверил Риф. Я пришел с нею к той квартире, где она
жила, и отпустил с поводка. Она убежала внутрь, а я, сидя на ступеньках,-
слушал, как она скулила и подвывала там. Я волновался. Но все обошлось.
Через четверть часа она успокоилась, вышла, села рядом, однако продолжала
поглядывать в сторону распахнутой двери, и глаза у нее были печальные, и
поэтому я поспешил ее увести, все еще будучи по-настоящему взволнованным,
что она все-таки пришла ко мне. Не за мясо же и воду? Или за них?
- Пойдем, собачка.
На улице я пристегнул карабин и взял короткий повадок. В конце концов,
нельзя ее расхолаживать.
- Рядом, - сказал я ей.
И еще: не встретив никого в городе, я первую неделю-полторы, не знаю с
чем больше, с тревогой, с надеждой? - всматривался в небо, ожидая увидеть
самолет или даже целую армаду. Мне почему-то казалось, что если они
прибудут, то воздухом - впрочем, это было самое логичное. Спасатели,
завоеватели, все равно. Но дни проходили за днями, ничего подобного не
происходило, и эти волнения, большей частью подспудные, улеглись. И вот -
город.
Как будто ничего не изменилось в нем. Не было новых пожаров, и дома
стояли, будто поджидали знака, по которому вновь задвижется в них жизнь. Я
сменил фургон на тяжелый трехосный армейский грузовик с крытым верхом. За
ним пришлось ехать довольно далеко, на другой конец города, но больше я не
знал наверняка, где добыть нужную машину. Я и это-то военное автохозяйство
припомнил с трудом.
Затем мой путь лежал на всякие продовольственные базы и склады. С
магазинами я решил больше не связываться. Одну такую базу я знал неподалеку
воинской части, рядом с вокзалом. Грузовик еще плохо слушался меня, и я
снес угол кирпичной кладки, когда загонял его во внутренний дворик перед
невзрачным строеньицем серого цвета, стиснутым забором и глухими задними
стенами домов. Выключив мотор, я вышел и взобрался на эстакаду, которая
приходилась как раз на уровне грузовика. Риф я оставил в кабине, пока
побаиваясь отпускать ее без присмотра.
Мне предстояло долгое занятие. Теперь как взломщик я был экипирован
куда лучше и в два счета своротил оба здоровенных замка на железных
раздвижных воротах. В складе было еще прохладнее, чем на улице. Я
перетаскивал ящики и коробки. Мясных консервов отнес четырнадцать ящиков -
сколько было. Сыры, твердые колбасы, очень хорошие рыбные консервы в масле,
деликатесные консервы из мяса дичи, фруктовые соки и пасты, - здесь было
такое, что я диву давался и все вспоминал и вспоминал неказистый фасад этой
базы-развалюшки, с крепкими, впрочем, дверьми и какой-то (я видел)
совершенно фантастической системой сигнализации. В соседнем помещении нашел
на редкость отменные копченые окорока и забрал их все.
Я устал. Ныла рука. Последним, хмыкнув, погрузил ящик масла. Не люблю
масло, но пусть будет. Часа два - я еще не отвык мерить время часами -
понадобилось мне, чтобы заполнить кузов на одну треть. Я был нетороплив,
часто присаживался и просто смотрел вокруг. Побегал с Риф по двору.
Переносил пяток ящиков- и опять сидел. Тишь в мире была неописуемая.
...выключаете свет и начинаете рассматривать темноту; через некоторое
время, когда глаза привыкают, видно, что темнота не однородна: в ней можно
высмотреть отдельные сгущения и разряжения, переходящие друг в друга формы
и, что совсем невероятно, крохотные вспышки света, будто порожденные самою
тьмой... да нет, просто сетчатка реагирует даже на отдельные кванты...
Иногда я тихонько смеялся, особенно, когда представлял себя со
стороны. Солнце грело мне кожу, а воздух был холоден, прозрачен и чист,
чист.
Закончив с погрузкой, я зашел в контору этой базы. Так, любопытствуя.
Посмотрел плакаты по стенам, открыл и закрыл ящики с бумагами. На бланке
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг