несмертельного для них. Случись то же днем, и трудно вообразить кашу,
которая была бы на улицах. Но, подумал я, существует масса мест, где жизнь
ночью вовсе не замирает, и, следовательно, там сейчас как раз каша, ну да
все равно. И все, подумал я, все - все равно!
И тогда принес мне осенний ветер вкус свободы - того одиночества и
свободы, о каких только мечтать может умученный городом человек. Солнце
будет светить одному мне и тварям земным, попираемым и обрекаемым человеком
на исчезновение, а тут получившим вновь право жить как им хочется, а
значит, естественно и единственно правильно. И я буду жить как они, и когда
умру, прах мой естественным образом перейдет в плоть и нервы их, и тепло
мое согреет их тела, а не умрет в огнеупорных стенах подземной печи
крематория.
Я глубоко-глубоко втянул в себя осенний хрусткий воздух и забрался на
водительское место в пыхтящем жучке. И сразу увидел, что стрелка на панели
прочно уперлась в черту, так что задержись я на полчаса, жучок бы сдох.
Пришлось возвращаться к видневшемуся такси и носить бензин маленькой
цыбарочкой - больше ничего я не сыскал. Вообще, это была удачная мысль - с
машиной. Я осторожно стронул жучка с места, прислушиваясь недоверчиво к его
пыхтению, по все, кажется, было в порядке, если не считать легонько
горбящегося железа правой скулы; фара, и то была цела.
Не видя смысла гнать, я ехал не спеша и глядел по сторонам. Пустота и
тишина были вокруг и во мне, и самый звук движения распадался на
составляющие. Отдельно я слышал стук - изрядный - клапанов и вращение вала,
посвист ветра и шуршание шин на дорожном покрытии. Остался позади жилой
массив, я проезжал промышленную зону. И масштабы здесь были иные, меж
однотипных заборов оставалось немало голой земли, и трава на ней уже
пожелтела и высохла. Земля выглядела совершенно обыкновенно, с мусором,
слякотью, просверками битого стекла, словно ничего не изменилось, и снова я
неизбежно начал подпадать под эту картинку "просто раннего-раннего утра",
но вид заводских корпусов вернул меня к действительности. Они молчали.
Молчали совсем не так, когда за внешним безмолвием, внутри, неслышно
для стороннего уха, но беспрестанно совершается работа. Сейчас молчали
трубы и матовые стекла-стены, молчали рельсы подъездных путей и провода
высоковольтной линии, туши градирен и торчащие несуразными грибами из почвы
выходы каких-то труб, обычно клубившиеся, и стаи черных птиц кружили, как
над полем вчерашней битвы. Циклопический цех автоконвейера горел с одного
конца, испуская кучи дыма, но не было видно никакого движения там. Что-то
грохнуло, треснуло, в окошко ко мне влетел тугой комок ветра, и занялось
ярче, дружнее, выметывая пламя метров на десять. Каша, подумал я, каша.
Она началась. Аварии на дороге, горящие дома, горящие машины,
сгоревшие дома и машины; на реке, прижавшись бортом к быкам моста,
полузатонула баржа с песком. Снова - машины, машины. Их было в общем-то
немного, но они бросались в глаза. Из-за пустынности и еще потому, что я
пока не привык. Поначалу я высматривал следы, какие-либо признаки
человеческого присутствия, но вскоре мои собственные дела отвлекли меня.
Вот почти и центр. Столь велик родной город, что и у центра есть окраины.
Здесь, на площади, я притормозил. Серебристый молоковоз высадил витрину и
завяз в ней. Это был продовольственный магазин, и возле него я остановился.
Я давно чувствовал голод, воспоминания об утренней ветчине подернулись
дымкой. Из разбитой витрины, где все было перевернуто, по тротуару
раскатились кочаны капусты. Я положил щеку на руль и просидел так минут
пять, прикидывая свои задачи на ближайшее будущее. Затем, чуть не
порезавшись о кривые языки разбитого стекла, пробрался в магазин. Прилавки,
потому ли, что все убиралось на ночь, по другой ли какой причине, глаз не
радовали. Я откупорил бутылку минеральной воды. В машину - предварительно
выбив остатки витрины - перетащил два круга сыру, хлеб, яблоки. Все это,
перегибаясь через откинутое сиденье, уместил сзади. Там еле осталось место
для ящика воды. Мне нужна другая машина, подумал я, отъезжая. И проблема
бензина... Сколько будет проблем. Кроме одной - свободного времени. А
значит, и все остальное решится.
Вдруг я увидел, что мне было нужно: возле булочной стоял фургон с
открытыми дверцами. Ага. Водить грузовик мне раньше не приходилось, но
справился я удовлетворительно - после того, как очистил внутренность от
лотков и перегрузил свои припасы. Слава богу, лотки были пустые, рука не
поднялась бы вываливать хлеб на мостовую. А может, и поднялась бы.
Наверное, поднялась бы. Привычные мерки надо пересматривать, ведь я теперь
могу быть сколь угодно расточительным и не истрачу миллионной доли
обрушившейся на меня собственности. Нет, дело даже не в этом. Качество.
Качество стало другим. Ежели действительно общества нет боле, то и мораль
его умерла вместе с ним, и вы знаете, меня это не огорчает. По крайней
мере, в данную минуту.
На очереди у меня был хозяйственный магазин: взять свечей, чтобы не
сидеть первую ночь в моем собственном мире впотьмах. Я не стал долго
раздумывать. Развернулся и, медленно подавая назад, выдавил витрину.
Керосинки, как хотел, не нашел, зато свечей набрал штук сто. Посомневался
и, взломав замки, проник в склад, но там из нужного мне сейчас тоже были
одни свечи. Я взял их три коробки и с тем отправился домой. На своей улице
подобрал сумку. Она лежала нетронутая, как я ее оставил. Уже был вечер, и я
сентиментально пожалел бросать сумку мокнуть под вероятным ночным дождем.
Осторожно объехав разбитые машины, подогнал фургон к подъезду. Разгружаться
полностью не стал, захватил лишь сотню свечей в початой коробке и еды на
ужин.
Я отомкнул дверь, и вдруг понял, что порога не переступлю. Ни за что.
Эти стены, эти вещи, что ждут меня там... Все - мое, и все - будто
кошмарный сон. Будто напоминание, укор прошлого, такого еще близкого, но
уже недостижимого, мертвого, по-настоящему мертвого. В городе, на улицах,
занятый, я не чувствовал этого, а тут... Выронил все, выскочил на улицу.
Нет, домой я больше не ходок. Потом, может быть... потом, да.
Я нашарил монтировку под сиденьем в фургоне и немного постоял,
прикидывая. В конце концов, если выбирать, то выбирать лучшее... Во втором
подъезде жила семья, глава которой, будучи внешторговским работником, свил
роскошное трехкомнатное гнездо. Я заходил к ним однажды по какому-то
соседскому делу. Дальше прихожей меня не пустили, но и прихожая мне
понравилась. У них, кстати, жила сиамская кошка.
Едва я, намучившись, распахнул дверь, эта самая кошка метнулась мне
под ноги и - хвост трубой - сбежала вниз по лестнице. Я проводил ее
взглядом, одновременно вытирая лоб, Однако, если таковы будут все двери,
что предстоят еще мне, то с освободительской миссией придется туго.
Внутри меня ждала награда. Расставив и засветив в густых сумерках
множество свечей, я смог по достоинству оценить содержимое квартиры-гнезда.
Холодильник, уже, разумеется, потекший, предоставил мне гораздо более
изысканный ужин, чем я обеспечивал себе сам. В баре нашлось, чем запить
еду. Я вдавил клавишу импортного комбайна - шкала осветилась: он имел
автономное питание. На всех диапазонах молчало, ни одна искусственная
радиоволна не блуждала сейчас между землею и тем слоем в атмосфере, который
заставляет ее отражаться. Сперва я было принялся крутить ручки, слушать,
замирать от внезапных писков и шорохов, но уже через четверть часа бросил
это, искренне изумляясь своему порыву. Ведь мне все стало ясно еще в
городе. Я подумал. Нет, утром. Чуть ли не в самый первый момент, я только
не мог тогда понять, откуда это чувство. А ясно уже было. Не знаю, чем
объяснить. Ничем, наверное, и не объяснишь. Как и вообще все. Все это.
Я выключил приемник, вогнал в щель кассету, одну из многих в
подкассетнице. Мне было все равно, какую, я только сделал совсем тихо.
Глоток за глотком в меня вливалось спокойствие. Ушедший мир перестал
казаться укором, гораздо больше меня занимала (и изумляла) стремительность
перестройки моих собственных взглядов. Хотя, если вдуматься, то ничего
удивительного нет. Я никогда не желал зла людям - всем, сколько их есть,-но
как-то случилось так, что у меня не было никого, кому персонально я мог бы
желать добра. Родителей не помню, бабушку, у которой рос, давно похоронил и
отгоревал свое. Жены не было. Друзей не нажил, а приятели не в счет.
Не отыскивалось во мне ни честолюбия, ни особой зависти, черной ли,
белой; ни бушующих страстей, - ничего такого, что дало бы толчок к
совершенствованию хоть в каком-то направлении. Я часто злился на себя,
обзывал амебой, но поделать ничего не мог и жил вроде бы как все, сначала
учился, потом работал.
Но я был один.
И я остался один. И получается, что приобрел я больше, чем потерял, и
поэтому не могу с искренностью сожалеть о прекратившейся истории
человечества. Да и кто знает, она, быть может, продолжается где-нибудь, в
таком же точно мире, но без меня. А я вот, оказывается, принимаю
случившееся не колеблясь. Не задумываясь ни на секунду о, возможно, кого-то
другого будоражившей бы тайне его, о его, если хотите механике, о его
физической сущности. У него нет физической сущности. Чудо - устроенное мною
самим, или кем-то для меня, или чей-то эксперимент надо мной, - не все ли
равно? Просто некоторые мои мысли - я ведь всегда имел много времени на
размышления, - непостижимым образом получившие реальное воплощение...
Мои тайные страхи, подспудные радости и отчаяния. Мысли о
невыполненных обещаниях - мне и мною самим. Мысль о тщете любви и о холоде
одиночества среди людей. Мысль о том, во что превращается планета и во что
превращаемся мы на ней. Мысль о несбыточности мечты человеческой и о лжи...
Наверное, у меня были слишком грустные мысли, или жизнь моя сложилась
как-то не так, но что делать? Она была, и надо было жить- замечаемым или
незамечаемым ею.
...таблички, таблички, таблички, на стенах, на дверях, номера, номера,
номера телефонов; люди на улицах, толпы на улицах и площадях, людской потоп
главных улиц города; падает толстыми хлопьями снег, падает толстыми
хлопьями пух тополей, светофоры делят осмысленный поток машин; диктор: "Вы
смотрели передачу..."; таблички, инструкции по эксплуатации и технике
безопасности., а вы знаете, я ни разу не видел, что бывает, если запустить
бутылкой в экран телевизора; и снова - люди, руки, ноги, глаза, ноги, ноги,
ноги, потерянный взгляд пса, неведомо как попавшего в метро, пес поджимает
хвост и улыбается - всем на всякий случай; диктор: "Вы смотрели..."; самое
страшное - это пригородные зоны, вытаптываемое пастбище для людей; господи,
ну почему никак не проникаюсь я величием выстроенного человеком здания
мысли и духа?! - то есть проникаюсь, конечно, и меня потрясает, но совсем
не в том смысле...; приливы и отливы струй соков города - утренние и
вечерние часы пик; нет, самое страшное - это горы, превращенные в ямы с
залежами пыли; диктор: "Повышение темпов роста..."; поедем в отпуск вместе,
да? - э-э... вообще-то... ты знаешь, я давно собирался тебе сказать... ты
прости меня; диктор: "Музыкальная программа..."; нет, нет, самое страшное -
это остеклованная почва полигонов и пластмассовые елочки по сторонам шоссе,
и потерянный взгляд человека, неведомо как, попавшего в подземный
цех-автомат, человек озирается на фотоэлементы и шарахается от дверец и
люков - от всех на всякий случай...
Не заметив как, я прикончил бутылку. Хотел по привычке поставить к
ножке стола, но передумал и, пьяно хихикнув, размахнулся... Когда бутылка
попадает в экран телевизора, первым делом слышишь звон, треск, всхлип
прорвавшегося вакуума, стук осколков, шипение, хрип, и наконец видишь
потрескавшийся экран с черным звездчатым отверстием, дальше там какая-то
сеточка, она порвана и помята, и в ней торчит засевшая половинка горлышка.
Но это еще не все. Второй бутылкой можно... я огляделся, - ага, в хельгу.
Вот это вот хельга, или там горка, - в нее. В хрусталь. У меня, знаете,
никогда не было хрусталя. И хельги не было, или там горки. Не собрался
как-то. Тэк-с, ну здесь жить уже нельзя, того и гляди порежешься. Видите, я
полностью отдаю себе отчет. Берем тр-ретью и... А что, собственно, я
развоевался? Ты чего развоевался-то? Ты не знаешь, что должен делать?
Не-ет, ты знаешь...
С горящей свечой в руке и фляжкой коньяку в кармане я вывалился на
лестничную клетку. Попробовал начать соображать, но сейчас это было трудно.
У порога лежала моя монтировка, я подобрал ее. Начал вскрывать все двери
подряд, временами отхлебывая из фляжки. Сперва у меня еще хватало ума
только растворять двери, потом в одну из них я зашел, бормоча
"кис-кис-кис", поблуждал в потемках, потом - в следующую и в следующую, и в
следующую, натыкаясь всюду на мебель. В какой-то момент прямо перед собой я
увидел обои в полоску, а на них - квадратную декоровую тарель. Тут я решил
задержаться и немного пострелять (портупея все еще была на мне). Долго
укреплял свечу и прицеливался. Дело оказалось увлекательным, хотя и
несколько шумным.
Ищем, значит? Ба-бах! Надеемся, не веря. Ба-бах! В единый, значит...
ба-бах!.. миг. Ба-бах! ба-бах! Соплеменники. Со-планетники, со-участники.
Ба-бах! Дзинь!- гильза во что-то. М-да, шумно. Уши. Заложило. Это из-за
ограниченного объема. Объема про-стран-ства. Надо же, как это я все
понимаю. Выпьем по этому случаю.
Следующая пуля сбила свечу, я шагнул куда-то, ноги у меня заплелись, и
я рухнул.
3
Очнулся оттого, что совершенно затекла и онемела рука: я на ней лежал,
как выяснилось. В комнате было уже светло, в сантиметре от лица ножка
чего-то задирала край темно-желтого паласа. Я посмотрел вверх - кресло.
Наверное, пора было вставать, но сперва я подтянул к себе чудом уцелевшую
фляжку и выпил остатки. Мне сразу стало лучше. Поднялся, обозрел все
вокруг. Почему-то пробито даже оконное стекло, хотя тарель висела на
противоположной стене. Теперь, кстати, на ее месте болталась короткая
веревочка и чернело множество аккуратных дырочек. Я поднял пистолет, он был
пуст - пуст, и в стороне лежала вторая обойма, тоже выстреленная, и под
ногами была россыпь гильз, показавшихся мне слишком маленькими. Мы гуляли.
Три двери на лестничной клетке были раскрыты, я вышел из четвертой.
Сориентировался, пошел к оккупированной мною квартире перекусить. Там
ликвидировал следы вчерашнего погрома, наскоро поел, сунул в карман
бутерброд и отправился.
Это была нелегкая работа, особенно когда я, закончив со своим домом,
перебрался в соседнюю четырнадцатиэтажную башню. Здесь я не знал, хотя бы
даже приблизительно, где могут оказаться животные, поэтому приходилось
вскрывать все двери подряд.
...всадить жало ломика у замка, отжать дверь, ударить плечом, не
поддалась - еще отжать, еще ударить... пожалуйста, думайте что хотите, но я
действительно полагаю, что таким вот образом искупаю вину, часть вины...
совсем маленькую часть... всадить, отжать, ударить... эй, милый, .да кому ж
думать-то, ты один, ну, могу оказаться и не один, хотя это мало что меняет,
то есть наверняка... ударить! ударить! ударить! ...наверняка не меняет, но
что интересно, в. сегодняшней моей яви я, продрав глаза, не сомневался ни
на миг, нет, нет, нисколько, будто сто раз уже просыпался так... кошка...
беги, бегп, смотри-ка, все убегают от меня, свободу чуют, что ли?., отжать
следующую дверь, ударить... ты становишься неплохим взломщиком... теперь,
пожалуй, не грех признаться, что вчера я был попросту не в себе, пытался
что-то такое рассуждать, а на самом деле внутри все визжало и тряслось от
еле сдерживаемого ужаса, боялся верить, боялся не верить... я ведь очень
обыкновенный человек, кто-кто, а очень обыкновенные люди больше всего на
свете боятся ломки своей опостылевшей очень обыкновенной жизни, нет, я еще
поразвлекаюсь... вот же дьявол, позапираются на сто засовов, еще! еще
ударить!... а с часами-то все как решилось просто: в той же квартире-гнезде
нашлись электронные, да четыре пары, а могли вообще найтись механические -
не все же, как я, забыли завести... всадить ломик... сейчас - 13.55, да,
долго вожусь, надо что-то придумывать, и вообще - по квартирам - это не
производительно... не рационально, а надо бы...
Из этой двери на меня кинулась огромная овчарка. В какой-то мере я был
готов - такое случалось уже дважды, только те псы лаяли, покуда я ломал
замок, а эта молчала. Я попал собаке монтировкой между ушей, она свалилась,
судорожно передернув лапами. Некоторое время я зажимал прокушенную руку,
потом прошел в квартиру искать бинт.
Было интересно разглядывать чужой дом. Но я подумал, что, наверное,
это занятие все-таки слишком печальное, да и однообразное, чтобы считать
его развлечением. Все тут еще слишком живо, не успело подернуться пылью,
избавиться от воспоминаний о людях, которые жили здесь, сидели на этих
стульях, ели за этим столом, спали на этой кровати и читали эти книги.
Мебель была весьма стандартной, и набор книг встретишь почти в каждой
квартире, но не в этом дело. Не в похожести, не в близости мне как
современнику. Напротив, сколько помню себя, где-нибудь в музее мне было
легче увидеть, почуять пропасть невообразимых столетий по двум-трем ржавым
железкам, куску обработанного дерева, обрывку ожерелья или кольчуги. Но в
музеях предметы теряют вещественность, они лишь изображения тех, бывших. Их
можно взять в руки и применить совершенно так же, как применяли тогда, но
за ними нет людей. За ними Время, оно спасает нас...
Однако все это сложно и долго, я подумаю над этим на досуге. Закончив
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг