- Вот и хорошо. Человечество застесняется и станет хрестоматийно
добродетельным. Исчезнут преступления - их некому будет совершать. Ни
стрессов тебе, ни инфарктов. Идиллия! Толчки прикроют, джинсы бесплатно
раздавать будут...
- Знаете, что я сейчас вспомнил? - прервал Антон Феликсович. - Рядом
с НИИ, где я работал в молодости, находился молельный дом евангельских
христиан-баптистов. Летом, в жару, окна были открыты и сквозь уличный шум
доносились песнопения - мелодии современных песен со словами псалмов.
Случилось так, что жизнь столкнула меня с баптистами, разговаривали они
медоточивыми голосами и обращались друг к другу не иначе как "брат" или
"сестра". Но сладкие речи и показная любовь к ближнему ничего общего не
имели с подлинной сущностью этих людей. Так вот, Сергей, ваше "идеальное
человечество" напоминает мне баптистскую секту. Уж лучше останусь при
своих недостатках! Но почему и вы, и Таня пытаетесь разобщить человека и
машину? Лучше подумайте, как сочетать их в единое целое.
- Вы говорите о человеческо-машинном обществе?
- Нет, я имею в виду мудрое, доброе, процветающее человечество,
которое знает о несправедливом общественном устройстве лишь из учебников
истории!
- А какое оно будет, во плоти и крови или на транзисторах? - лукаво
спросил Сергей.
- Поживем - увидим! - отшутился Браницкий.
30
Что случилось с Антоном Феликсовичем? Уже был куплен билет до
Симферополя, в домике на Чайной Горке готовились к приезду гостя, и вот он
в самолете, но летит не в Крым, а в киргизский город Ош, откуда берет
начало Памирский тракт...
Вдруг защемило сердце, встала перед глазами панорама снежных вершин
на блеклой голубизне неба. И Браницкий решил: еду!
"Глупо!" - язвительно откликнулось второе "я".
"В последний раз!" - оправдался перед ним Антон Феликсович, а сам
тоскливо подумал: неужели действительно в последний раз?
Что отняло его у безмятежного крымского покоя? Микроб безрассудства?
Волшебство гор? Чем заворожили горы ректора Московского университета Рема
Викторовича Хохлова, имел ли академик право ставить на карту свою столь
дорогую для науки жизнь? Или не знал, на что идет? Знал... Так и
Браницкий.
А началось это много лет назад. За плечами заядлого автотуриста уже
были Урал и Западная Сибирь, Прибалтика и Приэльбрусье, Военно-Грузинская
дорога и Карпаты, наезженный асфальт Черноморского побережья и пустынные
кручи Нагорного Карабаха... И вот однажды он прочитал в "Известиях"
короткую заметку "Визит за облака". В ней рассказывалось о тяжелом и
романтическом труде водителей одной из самых высотных трасс планеты -
Памирского тракта.
- Решено! Едем на "Крышу мира", - загорелся Браницкий.
- До лета еще далеко, - трезво рассудила жена - штурман семейного
экипажа, олицетворявшая в нем разумное начало. Но Антон Феликсович не
любил и не умел ждать: назавтра он послал письмо главному инженеру ПАТО -
Памирского автотранспортного объединения Дарвишу Абдулалиеву (о нем
упоминалось в заметке). И был обрадован скорым ответом.
Ош встретил их солнцем, яркими красками, характерным колоритом
восточного города. Браницкий впервые осознал, что находится в Средней Азии
- такой, какой себе ее представлял. Это впечатление усилилось, когда через
несколько часов они оказались на ошском базаре, равного которому по
изобилию фруктов никогда не видели. Но, конечно, в первую очередь нужно
было разыскать ПАТО.
И вот они в кабинете Абдулалиева. Совсем еще молодой, энергичный
человек с добрым, прямым взглядом поднялся навстречу.
- Я уже стал беспокоиться, - сказал он приветливо. - Вы должны были
приехать позавчера.
На следующий день Антон Феликсович прочитал памирцам лекцию о
научно-технической революции. И - неожиданность: полный зал слушателей,
жадное внимание, вопросы...
Браницкий сразу же стал знаменитостью. Его с несравненным памирским
гостеприимством встречали в кишлаках, поили кумысом и зеленым чаем,
потчевали фруктами, зеленью, шурпой и пловом.
Возил их с женой по "Крыше мира" Имомбек Мамадодов, один из памирских
асов. Пройдет год и еще один - Браницкому доверят руль бензовоза, но
всякий раз, приезжая на Памир, он будет заново с душевным трепетом
постигать инопланетное величие высочайшего Акбайтала, кровавые потоки
Алая, лунный ландшафт Долины Смерчей, сапфировое сияние мертвого озера
Каракуль...
В 123 километрах от Хорога - жемчужина Памира Джиланды. На берегу
хрустальной горной речки горячий, почти кипящий, источник. В два каменных
домика с бетонированными комнатами-ваннами вливаются потоки воды -
клубящейся сероводородным паром и чистейшей ледяной. Смешиваясь, они
образуют божественный коктейль.
Блаженство погрузиться в жгучую жидкость, обновляющую душу и тело,
Браницкий испытал всего четыре раза, но оно врубилось в память навечно.
И сейчас Антон Феликсович летел в Ош с мечтой об этой живой воде,
которая - бывают же на свете чудеса! - возвратит ему молодость...
31
Гражданским долгом ученого Браницкий считал не только само свершение
научно-технической революции, превратившей науку в непосредственную
производительную силу, и не только подготовку кадров, без которых немыслим
дальнейший прогресс, но и пропаганду научных достижений среди
неспециалистов, приобщение всех людей к новым, "техническим" аспектам
культуры.
Публичные лекции в народном университете, ежемесячная телевизионная
рубрика "Этюды о чудесах науки", газетные и журнальные статьи по вопросам
естествознания и техники - все это входило в каждодневный круг интересов,
составляло одну из сторон его жизни. Но особое удовлетворение он получал
от того, что в прошлом веке называли "книжным просветительством", а ныне
именуют научно-популярной литературой...
Еще в молодые годы запомнил Браницкий четверостишие:
Упаси нас бог познать заботу -
Об ушедшей юности грустить,
Делать нелюбимую работу,
С нелюбимой женщиною жить.
Ему повезло хотя бы в одном - он редко делал нелюбимую работу. За
исключением разве экзаменов, отчетов и скучных собраний... Повезло и
потому, что еще мальчишкой приобщился к увлекательному занятию, был
пощажен войной, не сбился с дороги в трудное послевоенное время.
Пожалуй, только в единственном пристрастии он потерпел фиаско: питая
слабость к поэтической музе, не пользовался ни малейшей взаимностью.
Яркий, своеобычно талантливый фантаст Илья Иосифович Варшавский
однажды признался Браницкому, что не любил фантастику и даже в мыслях не
имел сделаться когда-нибудь писателем-фантастом. Он стал Фантастом с
большой буквы, но, к сожалению, так поздно! Само призвание, словно
поблукав вслепую, в конце концов нашло-таки Илью Варшавского, а он, со
свойственной ему ироничностью, подчинился неизбежности. Возможно, ему
казалось, что он лишь притворяется писателем-фантастом - не оттого ли
столь озорны его рассказы?
В "феномене Варшавского" главенствовал талант. Он заявил о себе
вопреки склонности, наперекор логике. С Браницким было иначе: его тянуло
писать, но "прожиточный минимум" писательских способностей, увы,
отсутствовал. К счастью, он вовремя осознал это, иначе быть бы ему
графоманом...
"Для писателя бесталанность - драма, - рассуждал Антон Феликсович. -
А во многих профессиях талант и призвание вовсе не обязательны, их с
успехом замещают квалификация, настойчивость, чувство долга и
ответственности, сознательное отношение к своему, пусть не очень любимому,
делу. Множество таких специалистов не по призванию - инженеров, врачей,
учителей! И вовсе не горе-специалистов, а хороших, авторитетных,
уважаемых. Они приносят несомненную пользу. Только вот получают ли
удовлетворение от того, что делают?
Второе же "я" Браницкого издевательски подзуживало: "Сколько
посредственных инженеров, бесталанных учителей, равнодушных врачей
выпускают вузы! Уродливые машины, искалеченные судьбы, загубленные жизни -
вот чем оборачиваются дипломы, которые мы выдаем из благих, казалось бы,
побуждений, опасаясь нанести урон интересам государства. Как будто вред,
который причинит дипломированный невежда, не есть во сто крат более
тяжелый урон!"
К счастью для Антона Феликсовича, у него было из чего выбирать, даже
в писательстве. От графомании его спасла научно-популярная литература, на
которую смотрят свысока как "истинные" писатели, так и "истинные" ученые.
Да, многие коллеги Браницкого считали "популяризаторство" делом
несерьезным и чуть ли не роняющим достоинство ученого. Однако
научно-популярный жанр не так прост, как кое-кому кажется...
Уже будучи автором трех технических книг, Антон Феликсович написал
популярную брошюру для Гостехтеориздата. Рецензировала ее Ксения
Владимировна Шельмова, доктор физико-математических наук, женщина
необычайно эрудированная и едкая, словно концентрированная серная кислота.
Отзыв был уничтожающим.
Заведующий редакцией, добрейший и корректнейший человек, обращаясь к
незадачливому автору, участливо сказал:
- Воля ваша, но, по-моему, переделывать не стоит, зря потратите
время...
На переработанную рукопись та же Ксения Владимировна дала
противоположную по смыслу рецензию. Брошюру издали, а Браницкому
предложили совместительство, очевидно полагая, что человек, способный
вытянуть свою собственную безнадежную книжку, сумеет сделать то же самое с
чужими.
Так в далекие пятидесятые годы Антон Феликсович оказался одновременно
на двух стульях: он заведовал лабораторией в НИИ и был редактором
Гостехтеориздата. Во второй своей ипостаси ему довелось встречаться с
интереснейшими людьми, очень разными, но объединенными в общность словом
"автор".
Познакомился он и с Ари Абрамовичем Штернфельдом, о котором в
энциклопедии сказано: "...один из пионеров космонавтики... Международные
премии Эно-Пельтри-Гирша по астронавтике (1933) и Галабера по космонавтике
(1962)".
Говорят, жизнь полосатая. Судя по всему, Ари Абрамович переживал
тогда не слишком светлую полосу. Его книга "Межпланетные полеты" второй
год лежала в издательстве без движения. Наконец ее дали Браницкому -
видимо, как специалисту по "безнадежным" рукописям.
Стоит ли подчеркивать, насколько заинтересовала Антона Феликсовича
тема? Жажда полета, утратив физическую утолимость, стала чем-то вроде
нестихающей душевной боли. Книга Штернфельда трансформировала ее если не в
мечту (Браницкий считал себя реалистом), то в игру воображения.
Бывший любитель-авиатор и будущий профессор, пока еще не защитивший
даже кандидатской диссертации (это был как раз период между первой,
неудачной, защитой и второй), представлял себя в кабине космолета,
несущегося к Марсу по траектории, рассчитанной Штернфельдом...
Закончив редактирование (а потрудиться пришлось изрядно), он
встретился с автором. Обликом тот напоминал древнего ассирийца: грива
седеющих черных волос, курчавая борода, выпуклый блестящий лоб,
глаза-маслины. Наушник слухового аппарата, быстрая нечленораздельная речь,
бурная мимика дополняли это впечатление.
Штернфельда сопровождала жена - тихая, неприметная на его фоне
женщина. В ее отношении к мужу чувствовалось что-то материнское. Видимо,
Ари Абрамович был приспособлен к галактическим мирам лучше, чем к тому,
где обитал, он как бы спустился на Землю со звезд, и жена взяла на себя
роль посредницы между ним и землянами. Она и в самом деле служила
переводчицей: несмотря на слуховой аппарат, Штернфельд не понимал
Браницкого, а тот и вовсе не мог приспособиться.
- Мы хотели сказать, что... - комментировала каждую его фразу жена,
видимо идеально изучившая манеру Штернфельда общаться с собеседниками.
Первый контакт с "инопланетянином" закончился плачевно из-за
непростительной для профессионального редактора оплошности. Правка была
настолько обильна, что в авторском тексте не осталось буквально живого
места.
Если бы Браницкий предварительно отдал рукопись на машинку, то все
обошлось бы как нельзя лучше. Но глазам Ари Абрамовича предстало его
детище, подвергшееся чудовищной вивисекции (так он решил сгоряча). И
Штернфельд взорвался. Затолкав смятые листы рукописи в портфель, он
выбежал, крикнув что-то вроде: "Ноги моей здесь не будет!"
Назавтра Браницкий услышал в телефонной трубке женский голос:
- Приносим извинения. Мы прочитали отредактированную рукопись и
остались очень довольны.
Они еще не раз встречались - автор книги оказался милым, приветливым
человеком. А когда "Межпланетные полеты" увидели свет, Браницкий получил
экземпляр с дарственной надписью, начинавшейся словами: "Долгожданному
редактору этой книги..."
Брошюра с пожелтевшими страницами и выцветшей обложкой, изданная за
несколько лет до запуска первого спутника и при всей своей убедительности
показавшаяся тогда читателям фантастикой в духе Циолковского, до сих пор
стоит на полке книжного шкафа в домашнем кабинете Антона Феликсовича. И он
нет-нет и возьмет ее в руки, прочитает надпись, сделанную рукой
Штернфельда, вздохнет: "Какое поразительное столетие выпало на мою долю...
Когда я поступал в институт, не было ни атомных электростанций, ни
транзисторов (их изобрели в год, когда мы защитили дипломные проекты), ни
лазеров (они появились уже после того, как я стал доцентом), ни цветных
телевизоров (к этому времени был уже профессором!)... А ЭВМ,
кибернетические роботы, пересадки сердца? Всего этого хватило бы на
несколько жизней. Почему же жизнь становится лишь более емкой, но отнюдь
не более долгой?"
32
Обычно Антон Феликсович читал лекции старшекурсникам. Дисциплину
поддерживал жесткую, опоздавших в аудиторию не впускал, требовал тишины,
отвлекаться чем-либо посторонним не давал. Через неделю-другую к этому
привыкали, устанавливалась рабочая атмосфера. Если же в коридор доносились
взрывы смеха, значит, у профессора "лирическое отступление" и он
рассказывает что-то смешное или вышучивает провинившегося. Впрочем,
Браницкий нередко направлял острие шутки и в свой адрес, высмеивал
собственную рассеянность:
- Вчера говорю жене: слушай, что это со мной, хромаю! А жена
отвечает: "Ничего удивительного: ты одной ногой идешь по тротуару, а
другой - по мостовой!"
Браницкий считал смех верным средством от усталости. Он мог мгновенно
вызвать вспышку смеха и столь же быстро погасить ее. Словно гром прогремит
- и останется в воздухе бодрящий запах озона...
В этом учебном году Антон Феликсович впервые решил прочитать
небольшой курс "Введение в специальность". У первокурсников профессор
застал непривычную картину: половина потока, сидя, копалась в портфелях,
другие стояли, переговаривались, двигали стулья, шелестели тетрадями.
Пронеслась бумажная "ласточка"...
- Встать! - на миг потерял самообладание Браницкий.
"Они еще не умеют работать! - осенило его. - Нужно попытаться
захватить инициативу. Криком здесь не возьмешь..."
- Кто из вас любит детективные рассказы?
Протест, обида, недоумение последовательно отразились на лицах
первокурсников. А вот наконец и признаки заинтересованности. Одна за
другой потянулись вверх руки.
- Совсем другое дело, - улыбнулся Браницкий. - Здравствуйте.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг