интуицию. Все это исчезнет с моей смертью. Но представьте: накопленное
мной богатство унаследовано компьютером. Я передал ему знания и навыки,
пристрастия и привычки, воспоминания и сам строй мыслей - словом, всю
хранящуюся в мозгу информацию. Меня уже нет, но мое самосознание полностью
перешло к машине. Она мыслит так, как мыслил я. Человек воскресает в
машине... Это и есть фактическое бессмертие!
- Идеализм какой-то... - возмутилась тогда одна из слушательниц. - В
учебнике сказано, что у машины имеется лишь формальная, количественная
модель памяти. А вы - самосознание, воскрешение из мертвых... Господа бога
только не хватает!
И вот он ушел, так и не успев передать свое самосознание компьютеру.
"Может быть, самую малость не успел... - думал Браницкий. - Мы уже в
состоянии сохранить на века облик, голос, малейшие черточки человека.
Остается последнее - научиться сохранять душу".
24
Антон Феликсович не был сколько-нибудь типичным представителем той
части человечества, которая вступила в седьмое десятилетие своей жизни. Не
зря говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Браницкий смотрел на
мир как бы одновременно с двух несовместимых точек зрения: одна -
устоявшаяся на прочном фундаменте благоприобретенной житейской мудрости,
вторая - с динамического ракурса, не скованная шорами жизненного опыта,
колеблющаяся на волнах необузданной стихии, какой представляется жизнь к
двадцати годам...
Браницкий не разделял возрастного скепсиса некоторых коллег,
брюзжавших из-за пустяка: "Не та нынче молодежь... Никаких идеалов! В наше
время было иначе..."
Он понимал и оправдывал возросшую тягу молодых людей к независимости,
нетерпимость к поучениям. обострившееся самолюбие, жажду скорейшего
самоутверждения. Но не могла не беспокоить прогрессирующая инфантильность,
беспомощность в тривиальных жизненных ситуациях... Самым же опасным
"микроорганизмом", исподволь подтачивающим моральное здоровье человека, и
особенно молодого, с неокрепшим иммунитетом, Браницкий считал "вирус
потребления".
Научно-технический прогресс не довольствуется ядерными реакторами,
космическими ракетами или квантовыми генераторами - он преобразует и
непосредственное материальное окружение человека.
"Люди обходились без добротных, удобных, полезных вещей, к которым мы
успели привыкнуть за десятилетия НТР, - размышлял Антон Феликсович. - И
хорошо, что они становятся все более доступны. Плохо другое - человек
получает удовольствие не столько от самой вещи, сколько от сознания того,
что она принадлежит именно ему. Почему у нас не прижился прокат
автомобилей? Одна из причин - качественно противоположное отношение к
"своей" вещи и вещи "чужой", даже если последней предстоит пользоваться
неопределенно долгое время... Парадокс обладания!"
Браницкий с удивлением обнаружил, что в "Брокгаузе и Ефроне" статья
"Мещанство" отсутствует. Видимо, в дореволюционные годы это слово не
требовало энциклопедических пояснений. Смысл его был всем ясен: мещанство
- одно из сословий, к которому относятся ремесленники, торговцы, мелкие
домовладельцы...
Сегодня мещанское сословие приказало долго жить. Но мещанские вкусы,
привычки, склонности, нормы поведения оказались куда более живучими.
Мещанин в переносном смысле слова отмирать не торопится. Он
трансформировался, со знанием дела рассуждает о достоинствах японских
магнитофонов, разбирается в эстетике. Стада фарфоровых слоников или
коврики с лебедями вызовут у него снисходительную усмешку. И все же он
мещанин - в стиле "модерн"...
На днях в институте состоялся товарищеский суд. Судили спекулянта - с
потока Сережи Лейбница. Сергей был общественным обвинителем.
- Почему до сих пор не закрыли толчок? - гневно вопрошал он. -
Посмотрите, кто торгует импортными джинсами, вельветом: парни и девушки!
Ну скажи, не стыдно тебе?
- У тебя самого фирменные штаны, - огрызнулся спекулянт. - Ты их,
случайно, не в "Детском мире" купил?
"Ужаснее всего, - подумал Браницкий, - что он вовсе не сознает
уродливости своего проступка. Считает, просто не повезло. Бравирует...
Мещанская идеология! А мы, старшие, не сумели ей противостоять..."
- Тебе предки по сотне в месяц отваливают, - продолжал наступать
"подсудимый". - А я эту сотнягу сам зарабатываю!
- Скажите, Козлов, - не стерпел Антон Феликсович, - какая зарплата
будет у вас в первые годы после окончания института?
- Ну, сто - сто двадцать...
- А стоит ли ради "сотняги" институт заканчивать?
- Предлагаю исключить Козлова, не нужен ему диплом! - непримиримо
потребовал Лейбниц.
Большинство проголосовало за исключение. "Правильно", - подумал было
Браницкий, но вдруг в его ушах зазвучало громкое имя академика-лауреата...
- Вот что, товарищи... Возьму Козлова на поруки. Думаю, не все
потеряно...
- Ну зачем вам это? - недовольно выговаривал Антону Феликсовичу
Иванов, ставший после утверждения в ученой степени деканом факультета. -
Таким, как Козлов, не место в институте. Вы своим авторитетом покрываете
спекулянта. Впрочем, еще не известно, что скажет ректор!
Последнее слово осталось за Ивановым: по его представлению
пятикурсник Козлов, совершивший аморальный поступок, был отчислен из
института.
25
Амазонка-философиня пригласила Антона Феликсовича на субботний чай.
- Будут интересные люди, - многозначительно пообещала она, и в ее
восточного разреза глазах вспыхнули искры предвкушаемого наслаждения.
Интересные люди оказались самодеятельной бригадой
ученых-просветителей, съехавшихся из разных городов и весей, дабы в
течение недели сеять разумное, доброе, вечное. Бригаду возглавлял молодой
московский профессор, которого коллеги звали Володей.
Философиня, опекавшая просветителей по мандату местного общества
"Знание", собрала их в своем гостеприимном доме, чтобы утолить потребность
души в интеллектуальном общении. Браницкому отводилась роль "противовеса":
мол, мы тоже не лыком шиты.
С у б б о т н и й ч а й был основательно приправлен спиртным.
Компания, за исключением Антона Феликсовича, самой философини и ее
бессловесного мужа, вела себя непринужденно. Произносили витиеватые тосты,
перебрасывались острыми словцами, курили. Обращались друг к другу
запросто, на "ты".
Браницкий не выносил панибратства, крепко запомнив один из уроков
молодости. Придя с институтской скамьи в лабораторию НИИ, куда был
распределен на работу, он представился:
- Антон Браницкий.
- А отчество? - спросили его.
- Зовите просто по имени!
И тут ему прочитали вежливую нотацию, суть которой сводилась к фразе:
положение обязывает.
- Вы инженер, молодой человек!
Та, первая в его жизни, лаборатория оказалась превосходной школой, и
не только в профессиональном отношении. Браницкий прошел курс
нравственного воспитания, словно алмаз бриллиантовую огранку. И всюду
теперь его коробило обращение "ты". Это слово стало одним из святых
воспоминаний детства и юности. Но как часто ему придавали неуважительный,
грубый смысл! Сам Браницкий никогда не сказал "ты" ни сотруднику, ни
студенту...
Однажды Антон Феликсович оказался в узком кругу директоров
предприятий и главных инженеров. Все они были между собой на "ты", что
выглядело как своего рода пароль или, точнее, знак равенства, знак
свойства. Браницкий подумал тогда, что эти холеные, знающие себе цену
мужчины наверняка так же обращаются и к подчиненным, но в ответ слышат
само собой разумеющееся "вы". Проверяя себя, он поинтересовался у одного
из директоров, так ли это. Тот рассмеялся:
- Вот чудак! Да если я скажу своему подчиненному "вы", он решит, что
его распекают! "Ты" для него поощрение!
"Слава богу, меня так не поощряли..." - грустно порадовался
Браницкий.
В компании просветителей "ты" тоже было выражением приязни. Сидевшая
рядом с Антоном Феликсовичем дама, доцент ленинградского вуза, пояснила,
что они знают друг друга много лет, раза два в году по зову Володи
съезжаются в какой-нибудь город и пропагандируют научные знания. Володя -
их вожак и организатор. Он, между прочим, уже довольно известный ученый и
даже лауреат республиканской премии.
- Пропагандируете бесплатно или как?
Дама-доцент не уловила иронии.
- Путевки оплачивает местное правление общества. Чем плохо: совмещаем
приятное с полезным!
Шум за столом усилился. Браницкий слышал обрывки фраз:
- А я ему говорю: шел бы ты, братец...
- Где здесь наука, спрашиваю?
- Стану я за пятерку...
Философиня едва успевала подносить бутылки. Она была счастлива: вечер
удался на славу!
У Браницкого разболелась голова.
- Наш Володька - во мужик! - ударил в ухо жаркий шепот соседки. А
затем...
- Что, что? - машинально переспросил Антон Феликсович, сам себе не
веря.
Дама-доцент (она, кстати, читала лекции по этике и эстетике) со
вкусом, отчетливо повторила непечатное выражение, коим закончила дифирамб
"Володьке".
Браницкий оторопел.
"Что это, бравада? - размышлял он, вслепую орудуя вилкой. - Вряд
ли... Бог мой, все ясно! Хождение в народ!"
Поднялся с бокалом профессор Володя. Он проникновенно говорил о долге
интеллигенции перед обществом, об исторических традициях русских
интеллигентов, о высокой миссии научного просветительства.
Ему внимали с благоговением. Философиня сияла.
Выпили за русскую интеллигенцию. Заговорили о кино, которое, увы, не
всегда выполняет моральную функцию.
Особенно горячился черноволосый человек с рыхлым лицом.
- Ученый секретарь нашего институтского совета, - шепнула Браницкому
дама-доцент.
Черноволосый возмущался тем вопиющим фактом, что Центральное
телевидение вот уже который Новый год показывает безыдейный фильм "Ирония
судьбы, или С легким паром", а может быть, наоборот - "С легким паром, или
Ирония судьбы". Но так либо иначе, а фильма вредная.
- А по-моему, отличная картина, - сказал Браницкий.
- Отличная? - взвился черноволосый. - Где же в ней общественное
звучание? К чему она зовет? Вот фильм... - он назвал трагическую ленту о
минувшей войне, - разве может с ним сравниться какая-то пошлая комедия?
Браницкий попытался доказать, что сравнивать два этих фильма
неправомочно, что они разные и по жанру, и по предназначению, что комедия
имеет право на существование хотя бы потому, что без юмора не...
Но черноволосый и слушать не хотел.
- Мы, русские интеллигенты, должны бороться с чуждыми явлениями в
искусстве. Наш долг...
И Антон Феликсович взорвался:
- Какие вы к черту русские интеллигенты?! Пижоны, шабашники! Кто дал
вам право говорить от имени интеллигенции?
Вмиг разлилась тишина. Философиня как стояла с бутылкой в руке, так и
превратилась в изваяние.
- А знаете, братцы, - раздумчиво произнес профессор Володя, - в этом
что-то есть... Похоже на сермяжную правду!
Притихшие просветители начали откланиваться.
- Вы испортили чудесный вечер, - сказала философиня Браницкому.
26
"Мы все чаще встречаемся с проблемами, суть которых можно выразить
шутливой поговоркой: чем лучше, тем хуже, - думал Браницкий. - Рост
благосостояния, казалось бы, что может быть лучше? Но как отразится
стремительный, безудержный рост благосостояния на духовном облике
человека? Не пагубно ли?"
Антон Феликсович все более укреплялся в убеждении, что пропорции
прогресса должны быть уравновешены, и не эмпирически, не стихийно, а на
основе точного математического анализа.
Выбраться из лабиринта рассуждений типа "с одной стороны" и "с другой
стороны" позволяет теория оптимизации. Ее главный тезис: всем не угодишь,
слово "оптимальный" еще ни о чем не говорит, нужно сформулировать критерий
оптимальности, то есть решить, что поставить во главу угла, а чем -
пожертвовать. И затем выяснить, при каких условиях выбранный критерий
удовлетворяется наилучшим образом, а "жертвы" минимальны.
- Пора футурологам, социологам, экономистам, психологам сесть наконец
за круглый стол и договориться, что же считать критерием оптимальности -
духовный прогресс человека или рост благосостояния, - призвал Браницкий с
трибуны философского симпозиума.
- Рост благосостояния - прямой результат научно-технического
прогресса, - возразили ему. - Вы что же, предлагаете затормозить НТР?
- Войны, увы, не только не тормозят научно-технический прогресс, но
способствуют ему. Следует ли из этого, что они играют позитивную роль?
Тысячу раз нет! Ибо войны отбрасывают вспять д у х о в н о е развитие
человека и человечества.
- Это уже крайность, уважаемый профессор.
- Поймите, - доказывал Браницкий, - научно-технический прогресс,
благосостояние и просто благо - не одно и то же. Очевидно, главенствовать
должно именно благо. Но что есть благо для человечества? Представьте
б л а г о п о л у ч н у ю картину будущего: человечество процветает, все,
что когда-то требовало затрат труда, дается даром. Любые желания тотчас
удовлетворяются. Не нужно даже нажимать кнопки на пульте управления: и это
утомляет. Достаточно мысленно представить предмет желания - и вот он,
перед вами...
- Прямо рай земной! - послышался то ли восхищенный, то ли иронический
возглас.
- И в отличие от библейского он осуществим. Только этот "рай" стал бы
закатом человечества! Кто наш гипотетический потомок - счастливец,
баловень судьбы, высшее существо, наделенное почти сверхъестественным
могуществом? Нет, безвольный пигмей, погрязший в сладком рабстве, лишенный
инициативы и творческого начала, мертвец с момента появления на свет, надо
полагать, не из материнского чрева - из "колбы"... К счастью для человека,
его мятежный дух вряд ли согласится с такой моделью будущего!
- Но непосредственная угроза человечеству - не сладкая жизнь в
отдаленном будущем, а ядерная война! Иногда утверждают, что войны
предопределены природой человека, этим самым "мятежным духом". Вы тоже так
думаете, профессор?
- Конечно, нет! Но возрастающее отставание человека от человечества
представляет потенциальную опасность.
- Как это понимать?
- Коллективный интеллект человечества неизмеримо выше, чем интеллект
любого из нас в отдельности. Потому что общечеловеческий интеллект -
понятие накопительное. Ученый сделал открытие. Оно - вклад в общую
сокровищницу знаний, для которой не существует ни границ, ни замков.
Однако смотрите, что получается: современный уровень науки, темпы
научно-технического прогресса достигнуты не одним человеком и не группой
людей, а всем человечеством, к тому же многими его поколениями.
Распоряжается же этим богатством отнюдь не человечество, а те, кто
обладает властью. Но диктатор или военно-промышленный комплекс, то и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг